Так прошло шесть ночей, а на седьмую дама сказала:
– Два месяца назад мой муж был направлен ревизором в провинцию Иниссу: завтра он возвращается. Увы, приходит пора расстаться! У меня нет ничего достойного вас, чтобы подарить вам на память: однако возьмите все же эту шкатулку!
Смущенный юноша стал отнекиваться, но зеленоглазая красавица его пристыдила:
– Как вы можете так говорить! Вам теперь нет ни счастья, ни удачи во всей ойкумене! Одна надежда: уйти за границы населенного мира или же присоединиться к какой-нибудь разбойничьей шайке, и, свершив несколько подвигов во имя справедливости, заслужить прощение испуганного правительства. Мой подарок – пустяк, но, может быть, он поможет вам выжить – а вы обижаете меня отказом.
Что же!
Юноше пришлось взять шкатулку, а на следующее утро он выбрался из храма и зашагал по дороге.
И вот Руш идет себе по дороге, а солнце катится по небу, как яичный желток по раскаленной сковородке, и орхидеи свесили наружу от жары свои длинные язычки, и дорога бежит вдаль, обсаженная двумя рядами пальм на толстых репчатых корешках. Каждый корешок, – словно бочка! На северо-востоке, в родных краях Руша, таких пальм не росло.
Руш шел, запустив руки в карманы, и в одном кармане у него лежал ларчик с брошками и жемчужным ожерельем, который дала ему жена чиновника, а в другой – некоторая толика серебряных монет, от нее же: муж, уезжая, пожаловал их ей на притирания и платки. Руш шел и позвякивал монетами, и ему было очень приятно иметь эти деньги. Он еще никогда не имел в жизни столько денег, и к тому же он добыл эти деньги способом, доставившим ему изрядное удовольствие.
Самые безумные мысли бродили в голове Руша: вот он покупает на подаренные ему деньги поддельные документы, сдает экзамены: двор в восторге от его таланта, его назначают инспектором, наместником, первым министром, наконец: враг его отца падает перед ним, с плачем, на колени, а Руш небрежно взмахивает рукой: «Отрубить преступнику голову». Или нет: нынче в окраинных землях проходу нет от разбойников, почему бы не добраться до отдаленной горы, соорудить себе укрепленный лагерь, собрать тех, кто обижен несправедливостью… Вот он врывается в столицу Харайна, ликующий народ тащит к нему за ноги наместника, погубившего его отца, а Руш небрежно взмахивает рукой: «Отдать его народу!» Известное дело: если прославиться громкими подвигами, можно заслужить прощение у испуганного правительства, покрыть свое имя славой в сражении с варварами…
Так-то юноша шагал по дороге, и, увлеченный несбыточными мечтами, не заметил, как оказался на пути важной процессии: впереди бежало двое стражников с бронзовыми колокольчиками и пучками желтых лент на палках, а сзади, верхом на коне, ехал высокопоставленный чиновник со свитой. Несколько зевак, – а рядом, в поле, была горшечная ярмарка, – стояли за стволами пальм и хлопали по стволам в знак приветствия.
Юноша поспешил отпрыгнуть в сторону, – и надо же такому было случиться, что, отпрыгнув, он толкнул одного из зевак. Тот обиделся и пихнул Руша локтем, – молодой человек отлетел на дорогу, прямо под ноги стражнику с пучком желтых лент на палке.
– Негодяй, – завопил стражник и ударил юношу палкой, – как ты смеешь мешать торжественной процессии!
Кровь бросилась Рушу в голову. Он кинулся на стражника с поднятыми кулаками, но его схватили под локти. Чиновники на конях завертели головами.
– Что случилось? – раздался оклик из середины процессии.
Стражники проволокли Руша по земле и поставили его на колени перед черным в белых носочках конем. Конь был покрыт попоной зеленого шелка, с вышивкой, изображавшей сельскохозяйственные работы, и на ушах его был укреплен парчовый чепчик. Чиновник, сидевший на коне, одет был не менее представительно.
– Ваше сиятельство, – рявкнул стражник, – этот человек бросился на дорогу перед процессией с намерением устроить беспорядки!
– Что ты врешь, – закричал оскорбленный Руш, – меня толкнули из-за деревьев, а ты избил невинного человека с перепуга, а теперь еще и оболгать норовишь!
– Обыщите его! – приказал важный чиновник.
Стражники вывернули карманы Руша и достали из одного – мешочек с серебром, а из другого – ларчик сандалового дерева, и почтительно передали найденное начальнику.
Тот спросил:
– Откуда такие украшения у такого бродяги?
– Это фамильные вещи моей матери, – заявил Руш.
В это время один из чиновников подъехал поближе и вскричал:
– Это украшения супруги моего друга, заведующего финансами во втором округе! Наверняка этот человек обокрал почтенный дом!
И бедняжку Руша арестовали.
* * *На следующее утро юношу доставили в местную управу. В кресле на возвышении сидел окружной судья, а рядом с ним, на почетном месте, – финансовый инспектор второго столичного округа. Это был человек лет шестидесяти, с толстыми руками и ногами, и с глазами некрасивыми, как вареное яйцо. На столе перед судьей стоял злополучный ларчик.
Судья стал спрашивать молодого человека, как попал к нему этот ларчик, и Руш сказал, что он украл этот ларчик из женских покоев, принужденный к тому безденежным существованием, а как – это его дело.
Судья переглянулся с инспектором и сказал:
– У этого юноши правильная речь и благородные манеры. Он предназначен к лучшей судьбе, нежели быть искалеченным за воровство. Думается мне, что дело тут нечисто.
– Тут и думать нечего, – вскричал со злобой старый инспектор, – это моя жена дала ему ларчик в награду за блудодейство!
– Так ли это? – спросил судья юношу.
– Вздор, – ответствовал Руш, – я украл этот ларчик!
– Как же ты залез в мой дом, – спросил инспектор, – через калитку у канала или через калитку с розовыми кустами?
– Через калитку у канала, – ответил Руш.
Чиновник покраснел от гнева и затопал ногами:
– Негодяй, я поймал тебя! В моем доме нет калитки у канала!
Тогда юноша воскликнул:
– Как я вошел, это дело мое и моих сообщников, и я тебе ничего не скажу, чтобы не выдавать их!
Судья, увидев, что дело нечисто, огласил бумажку о пытке. Юношу положили на пол и стали бить длинной веревкой, пока кончик ее не намок от крови. Но Руш стоял на своем: украл, и все тут. А сообщников не называю затем, чтобы они, чувствуя благодарность, позаботились о семье.
Тогда старый чиновник сделал знак прекратить пытку, отвел Руша в угол и сказал:
– Неразумный юноша! Я, право, не знаю, какое у вас было дело с моей женой, и было ли оно. Но подумай только: если ты покажешь, что это она дала тебе ларчик, то тебе ничего не угрожает, потому что за блуд мужчинам ответственности нет. А если ты будешь называть себя вором, – то тебе отрубят сначала руки, а потом голову.
Но Руш рассердился и вскричал:
– Да что тут говорить! Украл – и попался! А клеветать на честных женщин я не буду!
Руша избили розгами, вымоченными в соленом растворе, и бросили в каменный мешок. Сторожа пожалели юношу и принесли ему чистой соломы. На этой-то соломе он пролежал три дня, и каждый день проклятый чиновник являлся к нему и говорил:
– Все равно я найду способ развестись с моей женой и доказать, что ты прелюбодей, а не вор.
И каждый раз Руш только огрызался.
На четвертый день чиновник пришел к нему с двумя дворцовыми охранниками, и в руках у этих охранников было платье постельного чиновника. Старый инспектор сказал:
– Я добился того, что сегодня наше с тобой дело рассудит сам государь Инан, и, клянусь твоей душой, я потратил на это дело денег больше, чем стоят все проклятые цацки, отданные моей женой. Но берегись: теперь мою жену накажут за блуд, а тебя – за лжесвидетельство!
Услышав о личном государевом суде, Руш совсем растерялся. Он подумал: «Если бы государю было двадцать или хотя бы двенадцать лет, государь, несомненно, рассудил бы нас по справедливости и отпустил бы меня! Но ведь государю – только семь лет! Разве семилетний ребенок, хотя бы и божьего рода, может вникнуть во все обстоятельства дела? Ясно, что он утвердит тот приговор, который подскажут купленные чиновники!»
Тут же Руша переодели в пристойное платье, чтобы не смущать глаза государя, нацепили на шею чистую деревянную колодку, бросили в тележку, и тележка покатилась по убитому щебенкой шоссе. Через час приехали в столицу, через два часа – во дворец.
Вот его привезли в дворцовую тюрьму, сняли колодку, взяли под руки и повели садовыми дорожками.
Руш никогда не был, как говорится, «за стеной с серебряными гусями», и только восторженно вертел головой. И было на что посмотреть! Его вели через самые внутренние улицы дворца, где под небом, отделенным серебряной сеткой, пели соловьи, и цвели невиданные растения, и ручные императорские олени с пушистыми хвостами и золочеными рожками, вымершие в других местах империи, бродили меж павильонов, отделанных яшмой и янтарем.
Вот Руша ввели в один из центральных павильонов, к которому сбегались со всех сторон крытые дороги, и Руш увидел, как колышутся и сверкают на солнце тончайшие гобелены, и воздух переливается из галереи в галерею. Руш понял, что это зала Ста Полей, предназначенная для официальных аудиенций, и сердце его дрогнуло: «Быть того не может, – подумал он, – чтобы такая красота была выстроена человеческими руками. Правду, наверное, говорят, что главные павильоны дворца строили духи, подвластные государю Иршахчану, и что эти духи наложили на залу Ста Полей заклятие, по которому в ней не могут быть приняты неправедные решения!»