В комнате, куда убежали дети, что-то упало и разбилось. Судя по звуку, что-то немаленькое.
Если бы у Киры были дети, то она бросилась бы туда сломя голову. Но у нее детей не было, а у Матильдиных гостей и у самой Матильды – были, и никто из них никуда не бросился.
Наверное, если бы у Киры были дети, то она давно бы свихнулась с такими-то поведенческими установками. Как-то слишком уж сильно отличались ее представления о жизни от самой жизни; это было очевидно.
– Мамина юбилейная ваза, – спокойно заметила Матильда. – Ей на шестидесятилетие здоровенное такое корыто подарили. С цветочками. Мы еще все думали, куда его девать. К помойке вроде неудобно вынести – надписано. От коллег, и все такое, и место работы указано.
– Видишь, как бывает, – тем же тоном отозвалась Ира. – Не торопи события, и проблема решится сама собой.
Кира не помнила, как досидела до конца этого невыносимого празднества. Да и не до конца даже – ушла она первой.
Матильда, к Кириному удивлению, вышла проводить ее в прихожую.
– Это потому, что у тебя детей нет, – сказала она. Ни с того ни с сего вроде бы сказала, но на самом деле с немалой проницательностью, Кира ведь и сама все время об этом думала. – Мелкие эти… Вроде бы ничего особенного, но когда родишь, мироощущение меняется совершенно. В правильную сторону.
Кира понимала, что она права. Матильда не была ни клушкой, ни сумасшедшей мамашей, для которой все повседневное существование сводится к утиранию носов и выстряпыванию обедов, и говорила она не о бытовой осмысленности жизни, а о каких-то очень настоящих вещах.
Но что это за вещи, Кира понимала только умом. Чувство же говорило ей, что нет для нее ничего хорошего в таком мироощущении, когда становятся нормой назойливые вопли, и бесцеремонность, и вечное вмешательство в твою жизнь, на которое только и остается, что не обращать внимания.
И что поделать со своим разбродом ума и чувств, Кира не знала.
– Да, а командировка-то! – вдруг вспомнила Матильда. – Геннадий тебя завтра осчастливит.
Геннадием звали главного редактора «Транспорта», унылого мужчину, которого Матильда называла припожиленным.
– Какая командировка? – вздрогнула Кира.
Этого еще не хватало! Кира с детства была ленива на всевозможные передвижения, поэтому не очень-то любила срываться с места и менять привычный образ жизни, даже если речь шла о приятной поездке к морю. А уж идти против собственной природы по заданию издательства «Транспорт» и одноименного журнала представлялось ей совсем уж невозможной глупостью.
Но понятно же, что никуда не денешься: странно было бы, если бы в журнале с таким выразительным названием время от времени не случались командировки. За три месяца работы в доме Аршинова Кира уже побывала в Нижнем Новгороде и в Брянске и ничего хорошего в этих командировках для себя не нашла. Интересно, куда теперь?
– На Север куда-то, – пожала плечами Матильда. – Я особо не вникала.
Вот так вот! Мало здешней погодки, так будь добра, езжай еще севернее, и снег за шиворот, и ветер в уши, и… Едва представив это, Кира решила, что вникнет в суть предстоящих неприятностей завтра. Торопить события действительно не стоило, в этом философичная Матильдина подружка была, безусловно, права. Да она и во всем была права, наверное.
Глава 3
Пока доехала из Тушина к себе в центр, пока дошла от метро до Малой Бронной, было уже совсем поздно. Однако в семействе еще кипела жизнь: папы не было дома, мама плакала в кухне, и общая атмосфера была напряженной и тоскливой.
Правда, с тех пор как умерла бабушка, атмосфера бывала такой почти постоянно. Для того чтобы это переменить, одной твердости Кириного характера было мало. А того, что для этого необходимо, у Киры в характере не было. Она не знала даже, как это необходимое называется.
И точно так же не знала она, испытывает ли сочувствие к маме. То есть оно было, сочувствие, да, конечно. Но было оно каким-то… физиологическим; так его Кира для себя обозначала. Сердце у нее сжималось, когда она видела маму плачущей, но то, что говорил ей при этом разум… Кира называла это умственным холодом.
Как можно из года в год плакать, пить валерьянку, курить в кухне ночь напролет, и все это по одной и той же причине, по несложному набору одних и тех же причин, – этого она не понимала. И мамины унылые попытки сохранить такое вот статус-кво раздражали ее не меньше, чем невыносимый папин характер.
«Что на этот раз?» – хотела она спросить.
Но спросила все-таки по-другому – щадяще:
– Еще не приходил?
– Ушел, – высморкавшись в бумажный платочек, ответила мама. – Ушел, дверью хлопнул. Даже не сказал куда.
«Не все ли равно куда?» – чуть не вырвалось у Киры.
Но не вырвалось. Подобные вопросы так же не имели смысла, как мамины слезы.
– Суп горячий, я тебе налью, – сказала мама.
Все-таки она тоже приноровилась за долгие годы – да что там за годы, практически за всю жизнь – к непрерывному семейному надрыву. Во всяком случае, вкусно готовить он ей не мешал.
– Поздно уже, – с сомнением проговорила Кира.
Супа, конечно, хотелось. На аппетит она вообще не жаловалась, а сегодня ей к тому же не удалось пообедать, да и поужинать тоже не удалось, не считать же ужином резаные помидоры и кусок магазинного торта. Но наедаться на ночь… Нет, ни в коем случае! Так она никогда от своих лишних килограммов не избавится.
– Садись, садись, – сказала мама. – Еще не хватало гастрит заработать. С ума все сошли на своих фигурах. У нас сегодня, представляешь, что было! Какая-то идиотка позвонила на передачу к Овалову – знаешь, у него о питании передача – и говорит: посоветуйте, пожалуйста, как мне правильно выйти из диеты. Ну, Игорь Евгеньевич ее спрашивает: а какая у вас диета? Я, говорит, уже год ем только вареного пеленгаса. Представляешь?
– Что такое пеленгас? – спросила Кира.
Рассказывая, мама наливала суп. Стоило ей снять крышку с кастрюли, как по кухне распространился умопомрачительный запах.
– Пеленгас – это рыба, – ответила она. – Неужели никогда не слышала?
– Кажется, слышала, – пожала плечами Кира. – Да, слышала. И еще есть рыба простипома. Ну-ну, и что пеленгас?
– Да пеленгас-то ничего, а тетка эта с семидесяти килограммов сбросила вес до тридцати шести! Может такое произойти с нормальным человеком?
– С нормальным – не может, – согласилась Кира. – Но какая же она нормальная?
– Вот именно. Игорь Евгеньеич ей так осторожно – мало ли, вдруг из окна еще выбросится! – говорит: я бы вам посоветовал поскорее обратиться в лечебное учреждение. В смысле, «Скорую» сию же минуту вызвать. Этого он уже не говорит, конечно, – уточнила мама, – но именно это имеет в виду.
– Зачем? – спросила Кира.
– Что – зачем? – не поняла мама.
– Зачем ей вызывать «Скорую»?
– Так помрет же, дура сумасшедшая!
– Мама, – вздохнула Кира, – в мире каждый день умирает от неизлечимых болезней множество людей. Умных, толковых, кем-то любимых. Это большая потеря для тех, кто их любит, и для человечества в целом. А ты предлагаешь спасать идиотку, которая сама свою болезнь и сотворила. Возвращать ей здоровье, чтобы она потом, может, нарожала кучу детей, таких же идиотов с выморочными генами. А они сделают несчастными кого-нибудь еще, потому что выдумают подобный же идиотизм. Или просто наркоманами станут.
– Ну почему обязательно наркоманами?
– Потому что все положительное им будет неинтересно, – отчеканила Кира. – Скучно оно им будет. Потому что эта прекрасная дама с пеленгасом передаст им постоянное чувство неудовлетворенности всем и вся и полную неспособность находить для своей неудовлетворенности хоть сколько-нибудь разумное применение.
– Ох, Кира, Кира! – вздохнула мама. – Ты хоть понимаешь, что с такими взглядами ты счастливой никогда не будешь?
– А с другими – буду? – усмехнулась Кира. – На другие взгляды кто-то мне выдаст гарантию счастья?
– Люди таких не любят.
– Каких – таких?
– Которые уверены во всем, что говорят и делают.
– Мама! – воскликнула Кира. – Ну сама же ты себя послушай! Зачем бы я стала говорить и тем более делать то, в чем не уверена? Что это за положительное качество такое – говорить то, в чем не уверен? Что за средство для всенародной любви?
– Ох, Кира. – Мама в очередной раз вздохнула. – По сути, ты, конечно, права. Но люди этого не любят.
Собственно, мама не сказала ничего нового – Кира с самого детства знала, что люди ее не любят. И знала, что не любят именно за это – за уверенность в своих словах и действиях, за жесткий напор в отстаивании своей точки зрения, за непримиримость к тому, с чем она не считала нужным примиряться.
То есть это уже потом, во взрослом возрасте, ее не любили вот так, осознанно. А в школе просто говорили, что Кирка Тенета считает себя самой умной и хочет всеми командовать.
Когда Кира услышала это впервые – ей передал всеобщее мнение одноклассник Валька Козырев, – то ужасно возмутилась и сразу же стала объяснять, что вовсе она не хочет никем командовать, а просто не терпит неправильности и несправедливости.