Встретились они не в кафе, о котором говорил Нильский, а в дорогом ресторане, где Слава заранее заказал столик. Тот располагался в углу зала, а в центре на круглой эстраде стоял белый рояль, на котором пианист во фраке исполнял регтаймы Скотта Джоплина.
– Помнишь подвальчик на Кадетской линии? – спросил Слава, когда они опустились в мягкие кресла.
Женя пожала плечами.
– Ну тот, где мы с тобой в первый раз были вместе, – уточнил Нильский.
– И что? – буркнула Женя и отвернулась, чтобы не видеть его глаз.
Вскоре пианиста сменил джазовый квинтет. Музыканты исполняли мелодии Гершвина и Эллингтона. Официанты принесли шампанское и закуски. И вдруг Женя поняла, что не хочет уходить отсюда. То есть не хочет уходить одна. В том смысле, что просто не может вернуться в ту жизнь, где нет Славы. Нильский говорил, она слушала и отвечала. Слава расспрашивал ее о работе и даже предложил ей сменить место.
– У меня теперь большие возможности, – пояснил он, – связи на всех уровнях. Я могу подыскать достойную тебя должность в любой компании с окладом, о котором ты и не мечтаешь.
– Меня пока все устраивает, – ответила тогда Женя, понимая, что Слава не для того пригласил ее в этот ресторан, в зале которого звучит прекрасная музыка, чтобы говорить о ее карьере.
Они выпили уже по паре бокалов шампанского, когда Нильский вдруг сказал:
– У меня все хорошо, но я поспешил с браком.
– Может, поэтому у тебя все хорошо.
Слава нахмурился.
– Я только недавно понял, что это не главное. Главное для меня – ты. Но тебя нет рядом, а потому успех, популярность не имеют никакого значения. Все бы отдал, чтобы вернуться в прошлое, изменить наше настоящее. Если бы это было возможно, то все было бы иначе. Я бы не расстался с тобой. Поверь, не расставался бы никогда.
– Тогда не было бы этого ресторана, не было популярного ведущего радиоэфира и телешоу. Мы бы сидели на маленькой кухне в съемной квартирке, ели бы дешевые пельмени и мечтали об отпуске в Турции, как о чем-то несбыточном, вроде полета на Луну.
– Пусть, – тряхнул головой Слава. – Для меня было важнее то, что ты рядом, что тебя можно обнять и поцеловать в любой момент…
Вдруг он стал говорить о своем чувстве к ней, которое и не умирало никогда. Женя попыталась его остановить, но безуспешно. И сразу поняла, даже до того, как попыталась прервать его, что она тоже любит его. Хотя о том, что она любит его, Женя знала всегда. Но только не представляла себе, даже не мечтала о том, что Слава когда-нибудь признается ей в любви снова. Она слушала его голос и чувствовала, что плывет. Течение подхватило ее; мягкая, теплая волна обняла Женю и несла, покачивая, куда-то в неизвестность. Куда – неважно, главное, тихо плыть под звуки любимого голоса.
Они вышли из ресторана. Слава бережно и нежно поддерживал ее за руку. Женя прижималась к нему, с тоской понимая, что все это сейчас закончится, что прибой безжалостно выбросит ее сейчас на острые прибрежные камни. Она не хотела расставаться и проклинала себя за это, стараясь сдерживать шаг, чтобы продлить очарование. Слава остановился у огромных стеклянных дверей, за которыми созвездиями мерцали хрустальные подвески люстр холла отеля.
– Зайдем? – тихо предложил Нильский.
Женя ничего не ответила и даже не кивнула. Просто пошла, точнее, поплыла на гребне волны в тихий шелест чужих разговоров, в вечерний сумрак дорогого отеля.
Швейцар в ливрее проводил их до лифта, и худенький юноша в униформе отвез их на последний этаж. Они шли по мягким коврам, и Женя уже понимала неотвратимость этой ночи. Слава остановился у дверей номера и вынул из кармана пиджака электронный ключ. Замок щелкнул почти беззвучно, они вошли в едва освещенную гостиную с панорамным окном, за которым приготовился к прыжку город. На столе стояла ваза с огромным букетом орхидей. Сладкий запах щекотал ноздри, кружилась голова, и губы ждали поцелуя. Слава легко коснулся лицом ее волос, потом сбросил бретельку платья и поцеловал плечо Жени.
– Мой любимый аромат, – шепнула она.
– «Клив Кристиан номер один», – шепнул Нильский, – семьсот баксов за флакончик.
– Я про орхиде…
Женя не успела договорить. Слава коснулся губами ее рта и заставил замолчать. Потом, не отрываясь от ее губ, сбросил с себя пиджак и попытался снять с Жени платье. Она отстранила его руки и обернулась – ведь здесь должна быть и спальня. В проеме внутренней двери увидела краешек полога кровати и направилась туда. В спальне стоял еще один букет орхидей, и окно тоже оказалось панорамным, во всю стену. За тонкой дымкой стекла был все тот же город. Платье соскользнуло вниз, Слава наклонился и стал снимать с нее туфельки. Она вдруг вцепилась в его волосы, словно ничего уже не хотела, кроме этого момента, застывшего в вечности, – она на виду тысячеглазого монстра, пожирающего ненасытным взглядом ее тело, и Слава, замерший на коленях перед ней…
Утром бледный свет осторожного солнца разбудил Женю. Она посмотрела на спящего Нильского и осторожно сняла его руку со своей груди. Встала с постели и подняла с ковра платье. Все так просто: Нильский заранее снял номер в отеле, наговорил ей разных слов, а она клюнула. Хотя зачем обманывать себя? Сама мечтала о встрече с ним, ждала его признаний – тех, что Слава произносит по ночам в то время, когда она еще верила всем его словам.
Женя надела платье, взяла в руки туфельки, вышла из спальни, подошла к зеркалу и рукой поправила прическу. Выскользнула из номера босиком, а обулась только перед тем, как войти в лифт. Уже другой худенький мальчик в униформе опустил ее вниз. Перед тем как выйти из кабины, Женя открыла сумочку, достала сторублевку и протянула лифтеру.
– Мерси, мадам, – улыбнулся тот и ловко спрятал купюру в заднем кармане брюк.
Нильский позвонил ей вечером того же дня на мобильный и поинтересовался, когда они встретятся в следующий раз. Женя ответила, что не знает, хотя хотела сказать: «Никогда больше». Слава произнес пару комплиментов, а потом стал врать, что спешит, так как у него вечерний эфир.
Позвонил он через пару недель. Женя отказалась встречаться. Позвонил на следующий после ее отказа день, и она согласилась. Все было то же самое – только другой ресторан и другой отель.
Потом она перестала отказывать. А порой звонила сама и назначала встречу. Часто это бывало или редко, Женя не хотела даже думать об этом. Каждый раз, расставшись с Нильским, она ругала себя, кляла, зарекалась никогда больше не быть такой податливой, но ничего не могла с собой поделать. Женя любила Славу, и любовь грызла ее изнутри с такой неутолимой яростью, с какой голодная собака расправляется с брошенной ей костью. Нильский, вероятно, понимал это. Иногда он говорил, что скоро разведется или даже вот-вот готов сделать это. Может, и не врал.
Может быть, в эти минуты Слава действительно думал, что сможет уйти от Лизы. Но проходила ночь, проскакивало утро, шли дни и месяцы, прошли четыре года, а ничего не менялось. Постепенно Женя привыкла к такому положению. И, презирая себя за слабость, спешила на очередную встречу к Нильскому, чтобы потом измученной вернуться домой. Мама знала об их отношениях. Однажды она даже посоветовала дочке родить от Нильского ребенка. Сказала: если тот и после этого на ней не женится, то и пусть – зато будут ребенок и какая-то цель в жизни.
Но вероятность того, что Женя может забеременеть, пугала Славу не меньше, чем развод с Лизой Гагаузенко. Он соблюдал все меры предосторожности. А другой возможности стать матерью у Жени не было. У нее не было никаких, даже самых мимолетных увлечений. Нильский был первым и единственным мужчиной в ее жизни. Более того, она не сомневалась, что так будет всегда, и ненавидела себя за эту свою собачью преданность. Поэтому, когда Слава вдруг перестал звонить, Женя поблагодарила небо. Но, видимо, так неискренне поблагодарила, что небо ей не поверило.
Глава 4
Перед рассветом по небосклону опять проехалась телега с пустыми бочками, но на этот раз на землю не пролилось ни капли. А утром засияло солнце.
В комнату Жени на втором этаже поднялась мама.
– Давай в лес сходим, за грибами, – предложила она.
Лес был рядом, не более ста шагов от калитки участка. Сначала, правда, стояли редкие сосны, но потом лес становился гуще и темнее – грибы в нем водились. По словам мамы, прежде здесь было настоящее грибное изобилие, теперь же приходилось рыскать и заглядывать под каждую встречную елочку либо вглядываться в заросли черники или вереска в надежде разглядеть там темную шляпку боровика.
Они бродили по лесу более трех часов, больше болтали, чем искали грибы, но тем не менее обе насобирали почти по полной корзинке. Про ночные рыдания тетки Женя старалась не вспоминать, но мама сама завела разговор об этом.
– С Никой надо что-то делать. Если раньше ее выпивки были просто дурной привычкой, то теперь уже можно сказать: твоя тетя определенно больна, – высказала мама то, в чем никто уже давно не сомневался. Даже соседи.