– Ты ведь моя единственная родственница? Что случилось с остальными? – сменила тему я.
– Можешь прочесть историю рода, эта книга есть в библиотеке. Моя мать была младшей сестрой твоей бабушки, бэрри Дарисы. Мой дядя, их средний брат, умер в детстве – упал в ледяную воду, заболел и умер. Мою мать хватил удар три года назад, годом позже, чем твою бабушку. У меня был старший брат, он упал с лошади, сломал хребет и умер, не успев жениться и родить детей. У меня тоже нет детей и вряд ли будут.
– А у меня были братья-сестры?
Саяни кивнула:
– Старшая сестра. Умерла в два годика. Ты рождалась трудно, твоя мать так и не оправилась после родов. Прожила пять лет, ужасно мучаясь, и умерла.
– Что с ней стало?
– Она начала толстеть, – честно ответила Саяни. – У нее выросли усы и бакенбарды, она не могла ходить из-за постоянных головных болей, маги помогали ей на короткое время.
Ясно, у матери началось послеродовое гормональное расстройство.
– В мире, откуда я пришла, такие болезни лечатся. А мой отец?
– Он был двоюродным братом Рункисов, которые позже встали на сторону Фредериков. Очень слабый человек, безумно любил твою мать, после ее смерти начал пить, и бабка… Извини, бэрри Дариса, его со свету сжила. Ты последняя из своего рода, кто может его продолжить.
– Расскажи еще и не бойся меня ранить.
Саяни глянула в окно, подумала и сказала:
– Говаривают, что все беды нашего рода из-за твоей бабки, она была очень темным, жестоким, извращенным человеком и всю свою жизнь посвятила служению ненависти. Жила она только потому, что сама мучилась и искупала зло, причиненное другим, страданием. Она считала свой путь единственно верным и всех пыталась перестроить под себя, все ломались, только ты получилась такой, что она гордилась бы тобой, если бы дожила.
– Понятно, эта песня мне знакома.
Я отодвинула занавеску: дорога тянулась вдоль довольно большого села, у обочины стояли срубы с резными ставнями. От кареты с гоготом разбегались гуси, разлетались куры с цыплятами; с возмущенным лаем на колесо набросилась лохматая серая собака с хвостом-бубликом. Чумазые голопопые малыши в серых рубашках до колен столпились, вытянув шеи, будто сурикаты. Пышная женщина с седыми косами склонилась до земли.
– Это село Гусятня, – посвятила меня в суть дела Саяни. – На его краю – самый большой сельский базар, сюда привозят пушнину с севера и шелка с юга, сейчас, летом, торговцев мало.
На выезде из села дома стали попадаться трехэтажные, с вывесками, что тут принимают на ночлег, чуть в стороне виднелись постоялые дворы, харчевни, какие-то помосты, где толпились небедно одетые люди; за помостами тянулись ряды лавочников, в стороне от них торговцы победнее разложили свой товар прямо на земле.
Когда подъехали ближе, стало ясно, что метрах в пятидесяти от нас, на помосте кто-то кого-то лупит. Услышав топот лошадей и скрип колес, два человека развернулись, и я судорожно вцепилась в сиденье: на проезжающую процессию смотрел… Эдуард. А потом отвернулся, как и темноволосый крепыш помоложе.
– Надо остановиться! – проговорила я и крикнула кучеру: – Стой!
Он резко натянул поводья, и меня чуть не бросило на Саяни, которая спросила удивленно:
– Что случилось?
– Мне надо выйти, – проговорила я, выскочила из кареты и уже на ходу поняла, что веду себя по меньшей мере странно.
Русоволосый мужчина в кожаном жилете поверх белоснежной рубахи возвышался над всеми на полголовы, как и Эд. Неужели я нашла его? Значит, все-таки судьба, теперь я никому его не отдам, что бы ни случилось.
Синеглазый стражник со шрамом на щеке догнал меня и ехал в метре, положив руку на эфес меча. Не оборачиваясь, заинтересовавший меня мужчина направился к рядам торговцев, я поспешила за ним, не слыша ничего, кроме пульсации крови в висках.
Когда почти настигла его, он повернулся в профиль: хищный нос с горбинкой, тонкие губы, глубоко посаженные глаза. Почудилось. И почему я решила, что это Эд? Мне настолько хочется его увидеть, что бурное воображение подсовывает его лицо?
Незнакомец скользнул по мне взглядом и отвернулся, я прошла мимо, шарахнулась от нищенки, тянущей ко мне руки. Не нравится мне, что со мной происходит, пора взять себя в руки и начать новую жизнь, снять проклятие, разобраться с врагами, познакомиться с Ратоном и решить, выходить ли за него замуж.
Сейчас надо как-то объяснить Саяни свое странное поведение, я встала на цыпочки, нашла взглядом карету, возле которой стоял стражник, прозванный Кобзарем. Иллюзия истаяла, и мир обрушился на меня гвалтом базара, живущего своей жизнью: призывные крики крестьян, оголтелые споры, торги до хрипоты.
Я окинула взглядом людей, торгующих на земле. Изможденные, с покрасневшими, запавшими глазами и спутанными космами старухи будто бы стали одним человеком. Девочки – худые, загорелые, с грубыми от работы руками – тоже походили друг на друга. Здоровые женщины и девушки сейчас трудились в полях, собирая урожай.
Они никогда не знали и не узнают другой жизни. Вот я, молодая, красивая, изнеженная, собралась страдать из-за того, что сама нафантазировала, меня купают служанки и натирают благовониями, расчесывают волосы; мне прислуживает могущественный маг, который спасет меня, если я заболею. Эти девочки увидят только нищету, немытого мужа, трудную работу, как бы мне ни хотелось, я не смогу помочь всем…
Говорят, этот мир устроен так, что счастья дано всем одинаково, и эти люди либо исчерпали его лимит, либо у них все впереди. Сама я еще не ощутила законы справедливости, и понять их пока не получалось, тем более я видела калек, нищих и даже рабов. Или все в мире относительно, как и справедливость?
Развернувшись, я быстрым шагом направилась к Саяни:
– Что на тебя нашло? – нахмурилась она.
– Дай мне денег, – попросила я и сообразила, что не знаю, какая валюта тут в ходу.
Саяни сунула руку в тряпичную сумку, перекинутую через плечо, достала горсть монет, высыпала мне в ладонь, объясняя:
– Один медный ном – это десять о, они по-меньше.
Понятно, ном – рубль, о – копейка. Сжав кулак, я обратилась к синеглазому стражнику:
– Слезай, пойдем делать покупки.
Если он и удивился, то не показал этого, спрыгнул с коня и зашагал рядом со мной. Я купила кувшин молока у старушки, у другой – головку сыра за два о, у следующей старушки – лечебные травы, связанные пучками, все это сгрузила на стражника, взяла овечью жилетку, пару рубашек, раздала их старушкам, один ном положила в ладонь девочки-калечки с короткой и сухой левой рукой. Для меня это мелочи, а они – счастливы, и их счастье возвращается мне, усиленное в разы, боль потери меркнет, съеживается, и вот я уже забыла о том, что пару минут назад потерпела крах надежда, мне солнечно и радостно.
Потратив всю мелочь и раздав покупки старикам и детям, я вернулась, уселась в карету и скомандовала:
– Едем дальше.
– Что это было? – сдержанно поинтересовалась Саяни.
К тому моменту я уже придумала, как оправдаться – благородной бэрри не пристало быть столь сентиментальной и сочувствовать простолюдинам, другие аристократы сочтут проявление чувств в лучшем случае блажью, в худшем – слабостью.
– Посудите сами, я сирота, меня пытались убить, вокруг интриги и заговоры. За меня некому заступиться. Вряд ли мой будущий муж будет это делать, наш союз – ради выгоды. Все что у меня есть, чем я богата – эти земли. Но сами по себе земли ничто, все – люди, которые их населяют. Им нужно дать немного, и они вернут сторицей.
Саяни вскинула бровь, задумалась:
– Но не подумала ли ты, что они обнаглеют и начнут диктовать свои условия?
– Могут, – кивнула я и перевела взгляд на синеглазого стражника. – Но я не собираюсь настолько их баловать и приближать к себе.
Поблескивая доспехами, он держался в седле ровно и то и дело поглядывал на карету. Встретился со мной взглядом, улыбнулся, кивнул. Что это? Он одобряет мое милосердие?
– Завтра-послезавтра молва о моем добром поступке будет кочевать из поселка в поселок. Не смотрите так, я больше не буду раздавать деньги, но разрешить спор, наказать виновного вполне в моих силах.
– На то есть управляющий, – возразила Саяни.
– Лучше, чтобы мои люди благодарили меня, а не управляющего. Улавливаете разницу? А вот карать будет именно он, по той же причине.
Саяни улыбнулась:
– Пожалуй. Ты мудра, у тебя есть чему поучиться.
– Будем учиться друг у друга.
Мой стражник скакал напротив окна, его вороной жеребец на солнце отливал синевой.
Обогнув базар, дорога повела нас в сосняк, спустя полчаса мы выехали к деревянным срубам маленькой деревни. Домов тут было чуть больше десяти, они стояли вразнобой на опушке, а не вдоль дороги. Проехав хутор насквозь, карета остановилась возле покосившегося плетня, напротив крайней хижины с замшелой просевшей крышей. На единственном ровно стоящем колу покачивался глиняный горшок.