Накрапывал дождь. Постояв немного на небольшой площадке перед зданием аэропорта, она спросила, где здесь можно найти такси. И тут же улыбчивая, похожая на Бабу-ягу женщина с приятнейшим акцентом ответила ей, что это просто, она сейчас вызовет такси по телефону. Оказывается, ей тоже надо было на автобусную станцию.
– Из Союза? – спросила она.
– Из России, – гордо ответила Женька.
– Когда сядем в такси, молчите, – посоветовала болгарка. – Если услышат русскую речь, такса увеличится вдвое, а то и втрое.
Женька присвистнула. Что же это теперь, молчать? Хотя спасибо, что предупредила.
Машина такси, маленькая желтенькая букашка с шашечками на боках, прикатила быстро. Уселись вдвоем с женщиной на заднее сиденье. И уже в машине Женька вдруг поняла, что у нее только доллары и рубли, болгарских денег нет. Она, помня о том, что лучше не раскрывать рта, достала стодолларовую купюру и показала женщине. Пожала плечами, как в немом кино: мол, что делать? Та ласковым жестом похлопала ее по руке. Понятное дело, что расплачивалась на автобусной станции она сама. Такси уехало, и тогда Женька стала активно предлагать своей спутнице подождать, пока она не разменяет деньги и не вернет ей половину стоимости поездки.
– Мы, болгары, любим русских, и я рада, что смогла помочь тебе, – сказала женщина.
Жене показалось, что она хочет сказать что-то еще, быть может, поделиться какими-то своими воспоминаниями, связанными с тем периодом, когда политика обоих государств была направлена на дружбу и дети из Советского Союза писали письма своим болгарским друзьям. Но тут началась посадка на Софию, симпатичная Баба-яга, откинув со лба прядь прямых седых волос, крепко пожала Женьке руку и побежала к автобусу.
Женькин автобус на Шумен должен был прийти только через два часа.
На станции она разменяла доллары, купила баницу – жирный слоеный пирог с брынзой, стаканчик кофе. Перекусила. Телефон без связи с внешним миром казался мертвым. В одном из кафешек, расположенных неподалеку, она попросила разрешения позвонить по телефону в Шумен, объяснила, что она русская, ей нужно срочно позвонить сестре. Улыбчивая продавщица помогла ей набрать номер. Но мобильный телефон Ирины не отвечал, домашний же своими длинными гудками навевал грусть.
В автобусе, оказывается, можно было сесть на любое место. Женя села у окна, справа по движению. Прилипла к стеклу, пытаясь понять, что же это за страна такая, Болгария, почему ее сестра Ира вот уже почти пять лет живет здесь и не собирается возвращаться домой, в Россию.
Но буквально первый час пути навел на Женю тоску: потянулись маленькие унылые сельские пейзажи с полуразвалившимися домиками под тяжелой, готовой рухнуть на головы крестьян, черепицей, с обреченными на смертельный труд шерстяными ишаками да бредущими в неизвестном направлении черными, как копоть, цыганами. И только природа, пышные ее леса, сжимавшие узкую горную дорогу, высокие каменные мосты и прорубленные в скалах живописные туннели, сверкающие под солнцем речки, ровные ряды молодого, молочной спелости винограда радовали глаз. Хотелось выйти из прокуренного автобуса (в салоне курили многие, постоянно; в горле першило и руки так и чесались дать кому-нибудь из курящих затрещину!) и подышать свежим воздухом, осмотреться, почувствовать на вкус новую страну, впустить в себя запахи хвои и дубов, илистых ручьев и молодой травы.
В населенных пунктах подсаживались крестьяне, с виду затюканные, замученные работой и очень дисциплинированные. Казалось, эти люди неопределенной национальности – гремучая смесь болгар, турков и цыган – счастливы уже тем, что вообще живут на этой земле, дышат. Исключения из этой пестрой, смугло-черноволосой, с баулами и безучастными лицами толпы составляли холеные молодые болгарочки, с виду студентки – длинноногие, стройные, плоские, одетые в обтягивающие джинсы и тонкие блузки, с хорошим дорогим маникюром, большим количеством золотых украшений и непременной сигареткой в зубах. Они, такие в общем-то разные и почему-то кажущиеся одинаковыми, типовыми, благополучными, беспрестанно отвечали на звонки, говорили, как показалось Жене, одинаковыми голосами, произнося одинаковые слова: «Моля… Колко хубаво! Приятен дэн. Обичам те…» В сущности, если разобраться и рассмотреть этих девушек хорошенько, то все они словно сошли с обложек глянцевых журналов – прекрасные, густые и блестящие от природы волосы, гладкая, пока еще не подпорченная никотином, кожа, большие глаза, длинные ресницы, тонкие пальцы, стройные бедра.
На одной из остановок, возле дорожного кафе, за летними столиками под красными зонтами «Кока-Кола», где пассажиры, уставшие после дороги, пили кофе и, конечно же, курили, к Жене, пившей черносмородинный сок, который назывался почему-то «черен касис», подсела неопределенного возраста и очень странного вида женщина. Женщина-девушка. Точнее, девочка с глупым, исполненным наивности и восторга, лицом и фигурой перезревшей женщины лет пятидесяти. В коричневом плащике, с сальными волосами, красными щеками и мокрыми от слюны губами. «Больная», – догадалась Женя, и ей стало как-то не по себе, потому что эта ненормальная вдруг уставилась на нее и все смотрела, блаженно улыбаясь и словно собираясь что-то сказать. Она была не одна: ее сопровождала изможденная бледная женщина в строгом черном костюме. И хотя она выглядела моложе больной «большой девочки», Женя догадалась, что это ее мать.
– Вы из Союза? – наконец решилась спросить «девочка» и замерла в ожидании ответа.
– Ну… да. Из России, а что? – Грубить как-то не хотелось, но и сок словно застрял в горле. «Что ей надо, этой ненормальной? И как она узнала, что я русская?»
– Понимаете, вы покупали сок, и Надя услышала русскую речь…
– Мы будем дружить, – уверенно заявила большая Надя, счастливо вздыхая. – Я буду тебе писать, а ты – мне. Дай мне твой адрес.
– Вы извините ее, она в детстве переписывалась с подружками из Союза, – вздохнула мать, переживая за то, что доставила Жене беспокойство своей больной дочерью.
– Надя напишет, Надя получит письмо. Я люблю русских девочек.
Она склонила голову набок, и ее сальные волосы жирными сосульками закрыли половину красного от возбуждения лица.
Женя, схватив бутылку с остатками сока, бросилась к автобусу. «Из Союза…»
Больше она эту Надю с ее мамой не видела. Автобус покатил дальше, в глубь страны, в ту ее часть, где проживало больше всего болгарских турок, – в Шумен.
Глядя из окна на проплывающие мимо пейзажи, рассматривая улицы маленьких городков, Женя вдруг сравнила Болгарию с некогда цветущей и здоровой женщиной, которую бросил муж, и она захирела, зачахла, растерялась. Много старых панельных, построенных еще при Союзе, домов, магазинов, и все это соседствует с чем-то новым, чистым, современным. И в то же самое время они проезжали мимо таких древних селений, в которых могли обитать разве что тени людей, живших здесь столетия назад, – настолько все было запущено, разрушено временем, присыпано красно-желтой пылью. Когда шея устала и Женя откинула голову назад, на мягкую спинку сиденья, и закрыла глаза, перед ней возникла устойчивая, похожая на смазанный негатив картинка: коричневый, с густой шерстью, ишак, стоявший на склоне горы и поедавший фиолетовые цветы.
Она приехала вечером, когда Шумен заливал уже темно-оранжевый, отливающий смуглым золотом свет. Город, расположенный в низине, у подножия поросшей густым лесом горы, казался приютом цыган и болгарской бедноты на окраинах и уютным, почти курортным, чистеньким, европейским в своей центральной части, начиная от отеля «Мадара» и заканчивая роскошным старинным парком, в который упирался фешенебельный, пропитанный запахом свежесмолотого кофе и сигарет Славянский бульвар.
На автостанции, расположенной напротив железнодорожного вокзала, выстроились желтые жуки – такси. Женя помнила адрес сестры наизусть.
– Добр дэн, – произнесла она, стараясь подражать болгарам и помня о том, какая такса ее ожидает в случае, если она будет разоблачена и таксист поймет, что она иностранка.
Таксист, смуглый полный человечек лет сорока пяти с длинными, подстриженными под «гавроша» седыми волосами, кивнул головой, и машина покатилась по узким, выложенным старинным булыжником улочкам.
Когда показались сады и красивые виллы, сердце Жени сильно забилось. Она вдруг поняла, что она – в Болгарии, в Шумене, и что сейчас она увидит свою дорогую Ирину, прижмется к ней и, наверное, разрыдается, вспомнив недавний развод и свое внезапное и постыдное одиночество.
– Вот, это здесь, стойте, мы приехали! – вдруг вскричала она, когда показалась красная крыша дома и вычурные, с ажурной решеткой, ворота, а за высоким каменным забором поплыли пышные кроны грецкого ореха, черешни, кизила. – Господи, наконец-то!
Таксист повернулся к ней и широко улыбнулся.