Приор — помощник аббата и его заместитель, замещает аббата в случае болезни или отсутствия. Приора тоже избирают сами монахи, но аббат вправе сместить его после трех предупреждений, суть которых объяснит братии.
В крупных монастырях обычно несколько приоров: главный приор, помощник приора, третий приор, четвертый приор. К какому приору меня могут направить, можно даже не загадывать: был бы пятый или шестой, направили бы к седьмому.
В помощниках у приора также деканы, или, говоря проще, десятники. Они тоже избираются монахами из своего числа, их обязанность — забота о монахах.
Келарь — это эконом, он заботится о продовольствии, одежде и вообще всем-всем, что нужно монахам, контролирует все хозяйство, склады, амбары, производство свечей, меда и все прочее, что делают в монастыре для себя или других.
Из широкого прохода в скальном массиве выметнулся Бобик, за сутки успевший раздобреть, просто слон, а не болоночка, запрыгал вокруг, приглашая сходить вот сюда, нет, сюда, ну что ты не понимаешь…
По запахам я уже чуял, куда зовет, но пошел навстречу ароматам вареной, печеной и замоченной в острых специях рыбы.
Просторная пещера открылась с царственной неторопливостью, столы выплывают один за другим, длинные, как связки плотов, на них цельные и разделанные туши животных, дальше рыба, рыба, рыба…
Монахи с закатанными выше локтей рукавами занимаются составлением блюд, я поклонился вежливо:
— Хорошая работа, братья! Готов променять свое истребление драконов и спасений принцесс на это вот занятие…
На меня оглянулись с довольными улыбками, один сказал веселым голосом:
— Меня зовут брат Лосатый. Хотите заказать что на ужин?
Я помотал головой.
— Жру все, я же человек, а не свинья какая-нибудь разборчивая.
Он улыбнулся.
— Это хорошо, а то некоторые ворчат, что завтра снова постный день, мяса не полагается, а будут только угри, щуки, караси, а также жареные и вареные яйца по дюжине на человека.
— Неплохо, — пробормотал я. — И птица, конечно?
— Разумеется, — подтвердил он. — Птица — не мясо, а скорее рыба, так как Господь сотворил рыб и птиц в один день. Потому птицу можно есть всегда…
— Однако, — сказал я провоцирующе, — Адам и Ева были вегетарианцами!
— Так было, — подтвердил он, — до самого потопа. Вернее, запрет был до самого потопа, но люди мясо ели уже начиная с Каина. Затем Господь все-таки разрешил есть мясо всем, «ибо помышление сердца человеческого — зло от юности его».
Я посмотрел на него с уважением.
— Но вы, я смотрю, запреты соблюдаете?..
Он пояснил:
— Дело не в запрете, что нельзя, а в дисциплине ума и подчинении плоти духу нашему. Говядину можно есть только по воскресеньям, вторникам и четвергам, свинину, а также солонину — по понедельникам, в воскресенье — мясная кулебяка.
— Да, — сказал я с облегчением, — это важно. Это дисциплинирует.
— На ужин, — сказал он, — наши монахи получают жареную курицу и еще порцию жареной свинины. Некоторые жарят мясо на вертеле, этим соблюдают традиции, но мы здесь предпочитаем сковородки.
— Прогресс на марше, — сказал я одобрительно. — Не подскажете, библиотека от кухни далеко?
Он задумался, возвел очи к высокому своду.
— Интересный философский вопрос… Вроде бы книги — духовная пища, а почему-то на самом дальнем от кухни конце! Разве не хорошая кухня крепче всего связывает между собой хороших и одухотворенных книжников?
— И еще хорошее вино, — поддакнул я. — Значит, на самом дальнем конце?
— На этом этаже, — уточнил он. — А то до конца наших владений и за неделю не добраться…
Размышляя, что он имел в виду под такими загадочными словами, я отпихнул Бобика, что рвался сопровождать меня в странствиях, вышел на узкие просторы этажа, где среди пещер, отесанных под залы, встречаются и просто пещеры с неровными стенами и остро торчащими глыбами.
Гастрономию, кстати, тоже изобрели монахи, все они обычно сидят на строжайшей диете, потому изобретают самые разные блюда из тех продуктов, которые им позволены, записывают, составляют сборники рецептов, а такого новшества еще долго не будут знать даже короли.
Острое чувство приближающейся опасности кольнуло, как шилом. Я прыгнул под защиту стены, выдернул меч из ножен и замер, торопливо шаря взглядом во все стороны и на всякий случай прыгая от теплового диапазона к запахам.
Нечто огромное и чудовищно сильное приблизилось, отступило, затем снова появилось вблизи…
Толстая стена напротив выглядит монолитом, да это и есть монолит, но что-то подсказывает, что для чудища на той стороне это не такая уж и серьезная помеха…
Я покрепче сжал рукоять обеими руками, вот опасность ближе, еще ближе… остановилась, начала отдаляться медленно, и словно бы нечто чудовищно злое и омерзительное оглядывается в нерешительности: не вернуться ли, не напасть ли…
Когда оно отдалилось и пропало, я едва не всхлипнул от облегчения. Руки так тряслись, что едва-едва попал острием меча в щель ножен, ноги были как ватные, а ступней вообще не чуял.
Кто-то из монахов прошел вблизи, лица я не видел из-под капюшона, но он каким-то образом разглядел меня, поинтересовался участливо:
— Брат, тебе плохо?
— Уже лучше, — ответил я. — Участие братьев всегда дает силы.
— Пусть Господь даст тебе силы, — сказал он и пошел своей дорогой. — Аминь.
— Ага, — согласился я дрожащим голосом, — еще как аминь.
Даже от двери приятный запах страниц, словно держу в руках старинную книгу, очень толстую и безумно интересную. Я толкнул — закрыто, потянул на себя, ругая себя за то, что никак не запомню правило противопожарной безопасности, сформулированное еще в каменном веке: любая дверь должна распахиваться только изнутри.
Это даже не пещера, а уже облагороженный зал, где высокие шкафы с книгами не только у стен, но выстроились ровными рядами и посредине, разделяя пространство на длинные коридоры.
Я двинулся вдоль стены, книги здесь тоже не только в шкафах и на полках, но даже стопками на полу. Толстые фолианты старинных книг, многие с обложками из металла, застегнутые на висячие замки.
В центре зала четверо монахов разбирают книги, выбирая из кучи на полу и складывая в аккуратные стопки там же рядом на полу, хотя на полках много свободного места.
Один из монахов поднял голову и, всмотревшись в меня, сказал сухо и без приязни, что вообще-то диктуется правилами любого монастыря:
— Я отец Кроссбрин, приор. Кого-то ищете?
Высокий и поджарый, с резким худым лицом крупного человека, где кости выпирают мощно на скулах, надбровных дугах, подбородке, а мяса как будто и нет вовсе, такие всегда одерживают верх и достигают вершин, будь они солдаты, воины или политики.
Сейчас он смотрит так, словно видит меня насквозь, я в самом деле смешался и ответил почти невпопад:
— Да, как бы ищу…
— Кого?
— Приора, — ответил я. — Мне подсказали, что вы здесь.
Он повторил еще резче:
— Да, это я приор. Что вы хотите?
Я снова смешался, начало разговора не в мою пользу, сказал торопливо:
— Как у вас здесь… дивно. Да, господин приор, я искал вас…
— Зачем?
Я сказал смиренно:
— Прошу меня простить, святой отец, я гость, и если что-то нарушу, то лишь по невежеству, а не злому умыслу…
Он поморщился, покосился на своих помощников, но сказал достаточно любезно:
— Говорите, сын мой. Только коротко. Мы в библиотеке, а не в кабаке.
Я осмотрелся с подчеркнутым восторгом на лице.
— Всегда представлял себе рай не с розовыми кустами, а вот так, со шкафами; заполненными книгами, книгами, книгами…
Его лицо чуть потеплело, но голос прозвучал все еще сурово:
— Возможно, часть рая будет отдана под библиотеку, где соберутся книги всех времен и народов… Мне розовые кущи тоже не очень нравятся. Вам что-то нужно, брат паладин?
— Да, — ответил я, делая голос мягким и отстраненным, — да… что за наслаждение находиться в хорошей библиотеке! Я вам завидую… Смотреть на книги — и то уже счастье, а вы их еще и щупаете…
Приор поморщился, один из его помощников дернулся, словно я его ударил под зад.
Я поспешил смягчить свое умничание:
— Перед вами пир, достойный богов! Духовная пища… это нечто. Ее можно жрать и жрать, а чтобы насытиться… даже и не знаю, что надо и кем надо быть… У меня, правда, от второй строки уже начинает голова трещать, но то у меня, а это вы, у вас головы крепкие, литые, без пустот…
Приор сказал резко:
— Брат паладин! Вы что-то хотели сказать?
— Маркус, — ответил я, уже начиная злиться. — Надеюсь, достаточно коротко?
Его помощники застыли на местах, на меня поглядывают с тревогой, а на приора с беспокойством.