Чем бы заняться? - Дина Рубина

Дина Рубина Чем бы заняться?

В последнее время я всем желающим подписываю любые банковские гарантии, так как безуспешно стремлюсь попасть в израильскую тюрьму: поднабрать сочных реалий, отдохнуть и улучшить иврит.

Нет, не потому, что повседневная жизнь в юридически свободном гражданском состоянии скучна или однообразна. Наоборот: она утомительно разнообразна. До вылезания глаз из орбит. Куда ни кинь, что называется, взор, упираешься в ситуации, вызывающие оторопь.

Включаешь русское радио. Идет передача в открытом эфире «Советы сексопатолога». Врач отвечает на вопросы радиослушателей. Один из них прорывается в эфир и торопливо излагает: он сердечник, кардиолог прописал лекарство, которое хорошо помогает во всем, что касается, сердца, но… – тут радиослушатель мнется, подбирает слова, медлит, наконец решается: – но неблагоприятно влияет на потенцию.

На что ведущий реагирует легко и непринужденно:

– Ну что ж, очевидно ваш лечащий врач решил, что лучше иметь живого пациента с низкой потенцией, чем мертвого – с высокой…

Еще одна животрепещущая тема – «Вопросы социального страхования». И опять-таки, огромная часть аудитории – пенсионеры:

– Послушайте, о! – вы мне сейчас ответите. Мне семьдесят пять, я выхожу замуж…

– Мы вас поздравляем, желаем крепкого здоровья и долгих лет совместной жи…

– Да, так я хочу знать, сколько буду получать, когда стану вдовой!

Вообще, так называемый «открытый эфир» на радио – это чертова ловушка для национального темперамента. Никто не может молчать. Сказать! Сказать свое слово на всю страну от всего сердца, со всего размаху, раз и навсегда: а чтоб знали! Я, например, так считаю! А я, например, плевал на ваше мнение с высокой башни. А вы сначала защитите две диссертации, как я, а потом плюйте на здоровье, если слюны хватит…

Идет передача «Корни». На этот раз она посвящена истории общины литовских евреев. Иных других евреев просят не беспокоиться. Причем, ведущая подчеркивает это несколько раз, знает – с кем дело имеет. Вновь и вновь она внятно повторяет, что следом за этой передачей будет цикл других, посвященных истории всех – всех остальных общин. Сегодня же – будьте внимательны! – мы просим откликаться только представителей литовской общины.

Затем – включается открытый эфир. И через мгновение в легком треске и шуршании возникает оглушительное «Здрасть!».

– Ну, вот и первый наш слушатель. Представьтесь пожалуйста.

– Я – Штайман Борис, родился и вырос в Житомире.

– Минуточку, ведь вы слышали, что в открытый эфир сегодня приглашаются только представители литовской общины. Об истории украинских евреев у нас будет следующая передача.

– Нэхай следующая, я только хотел заявить, что…

Взломщика немедленно удаляют из эфира. А тем временем к нам уже ломится следующий радиослушатель. Кажется, что на фоне сухого потрескивания слышны звуки рукопашной.

Напористый, с характерным придыханием женский голос: – Да!

– Представьтесь, пожалуйста, – приглашает ведущая.

– Меня зовут Фира!! Меня многие знают – Фира Хабалкина! Если слышите меня – отзовитесь, дорохие мои соученики – Веня Рохман, Нюмик Костюковский, Роза Дорошевич, Буся…

– Постойте-постойте, вы из Литвы?

– Нет, я из Кременчуга!

– Но Кременчуг – это на Украине, а сегодня мы, как вы слышали…

– Правильно! Но моя мама была таки из Литвы!

– Ах, вот как! – в голосе ведущей слышно некоторое облегчение. Наконец-то среди этого жестковыйного стада радиослушателей отыскалась нужная овца. – Так расскажите же нам о вашей маме. Итак, она была родом из Литвы и, вероятно, много рассказывала вам…

– Да, мама много рассказывала!

– О чем же вам говорила ваша мама из Литвы?

– Мама говорила нам! Она всегда нам говорила, что мы, литовские евреи, в тыщу раз лучше этих проходимцев – украинских евреев!..

И так далее, и так далее, и тому подобное, и несть им числа…

Но о русском радио я уже писала. Их миллион – этих забавных оговорок, кошмарных ляпов и словесных перлов… Легкий хлеб юмориста. Долго на этом не протянешь, да и скучно…

Что касается уличных сценок…

Конечно, это кладезь для кинематографиста, режиссера, актера. Гений Феллини мог так расцвести только в густом средиземноморском вареве, в вязкой левантийской протоплазме.

Не могу отделаться от ощущения, что проживая день за днем эту здешнюю жизнь, я участвую в неких мизансценах, или наблюдаю некие мизансцены, которые играючи придумывает Главный Режиссер. Этот крошечный пятачок земли – его любимая сцена, центральная, так сказать, хоть и не самая большая игровая площадка. Иногда возникает весьма кощунственная уверенность, что Ему равно забавно ставить комедии, мелодрамы, триллеры или трагедии. А уж чувства юмора Ему не занимать.

Спешу по делам, срезаю угол через площадь Сиона. Там гремит рок, значит хиппи беснуются. Вижу: да, пляшет всякая шушера, наркота, веселые ребята… и вдруг среди них – молодой хасид, в полосатом халате сатмарского двора, в белой вязаной шапочке, какую носят представители старинных иерусалимских родов, скачет, выбрасывая из под халата длинные ноги в штиблетах, схватив себя за пейсы, словно собираясь скакать через них, как через веревку, пляшет самозабвенно, закрыв глаза, под ритмичное уханье рока… – отчаянно, насмерть пляшет!

Что касается всей этой лохматой, никем неучтенной, никому неподотчетной публики – здесь ей раздолье. Тепло, безопасно…

Недавно в пустыне Негев происходила у них какая-то большая праздничная тусовка, деньги на которую отстегивают бывшие хиппи, а ныне преуспевающие бизнесмены со всех стран мира…

Один мой приятель, журналист, побывавший на этом необычном фестивале, рассказывал, что обстановка там приятная, непринужденная. Среди расставленных повсюду палаток чудные разные фигуры танцуют и поют…Спиртное категорически запрещено. Только марихуана.

«Сейчас среди хиппи моден иудаизм, – рассказывал мой приятель, – одного мы встретили: голый, с длинными пейсами, в талесе. Поскольку, согласно заповедям иудаизма, срам следует прикрывать, его мужские причиндалы были густо посыпаны пеплом.

Многие из них бродят в длинных хитонах, в серых рубищах – считают, что в таких одеждах Моисей выводил евреев из Египта… Мы приехали на машине и сначала немного заблудились среди палаток. Тормознули около седого хиппи, мочащегося веером, спросили. Он объяснил как доехать, не переставая мочиться».

Среди всей этой братии встречаются и просто приблудные гости Святой земли, например, художник Зураб, пришедший сюда пешком из Тбилиси. Он пришел в Иерусалим и жил здесь несколько месяцев, ночевал у кого придется, наутро тихо уходил, оставив записку: «Я вас лублу свечной лубову».

Но и все эти уличные зарисовки, самые что ни на есть живописные, все уличные карнавальные сценки, чередой сменяющие друг друга – тоже приедаются. И все пытаешься ухватить – ну если не Бога за бороду, то хотя бы ниточку сюжета, невидимый стерженек высшего смысла, на который Верховный Сценарист нанизывает все эти бесконечные грустно-веселые, трагикомические картинки, все эти разные-разные лица, все эти судьбы – и, среди прочих, и твое лицо, и твою судьбу…

Натания – один из самых «русских» городов Израиля.

Меня пригласили в гости друзья, живущие в сельскохозяйственном поселении под Натанией. Договорились, что встретят меня на «тахане мерказит» – центральной автобусной станции. Я не рассчитала время и приехала в Натанию на целых два часа раньше. Вышла из автобуса, отыскала место условленной встречи и так простояла два часа, привалясь спиной к закрытому окошку будки «Информация». И все эти два часа передо мной протекала деятельная и своеобразная жизнь «таханы мерказит».

У входа в туалет на низком пластиковом табурете сидел слепой с аккордеоном.

Залихватской веселой тоской неслось над автобусной станцией: «У че-ерно-го моря!».

Справа от меня – к действующему окошку «Информации», где сидел русскоговорящий служащий, подходили один за другим только русскоговорящие пассажиры.

Слева – на венском стуле сидел пожилой человек в шапке-ушанке, в драных джинсах и кричал: «Телекарт! Телекарт!».

Вокруг бродил уборщик с совком на длинной ручке и с таким же веником. Лениво кружа по тротуару, он сметал в совок окурки, крышечки от пивных бутылок. Я видела, как постепенно он приближается к оброненному кем-то шекелю и подумала: если не заметит, я подберу. Он подошел и стал сосредоточенно сметать шекель в совок. Тот не поддавался, так он носком ботинка поддел монету, смел в совок и опрокинул его в мусорный бак на тачке. Я молча смотрела на его действия.

– Вы смели шекель, – сказала я ему.

– Ну так шо?

Я с любопытством на него смотрела:

– Значит, вы видели, что смели шекель?

– А шо, я пальцами должен в хразь лезть?

Мужик в шапке-ушанке, торгующий телефонными карточками, к тому же скупал краденое. Причем, краденое тут же, в мелких лавочках на станции, что называется – не отходя от кассы. Время от времени к нему подбегали какие-то юркие темные личности и, оглянувшись по сторонам, вытаскивали то шарфик из-за обшлага рукава, то коробочку с электробритвой из-под полы куртки…