Зяма еще не вернулся, но в мое отсутствие он звонил на домашний телефон и попросил папулю передать мне, что все идет по плану, мы с ним встретимся в полночь. Эта интригующая формулировка профессионально заинтересовала мамулю.
– Как зловеще это звучит – «встретимся в полночь!» – радостно ужаснулась она. – Дети, я чувствую, что в вашей жизни происходит что-то кошмарно интересное!
Слегка помявшись, мамуля спросила, нельзя ли ей тоже пойти с нами на кошмарно интересную полночную встречу (неважно с кем, хоть с самим Синей Бородой. Даже хорошо, если с самим Синей Бородой!), но тут вмешался папуля. Он язвительно и одновременно не без мечтательности сообщил, что, хотя у него лично борода не синяя, а рыжая с проседью, это не помешает ему при определенных условиях проявить себя страшным ревнивцем, тираном и деспотом, способным в отношении глупой женщины на карательные санкции вплоть до полного ее, этой самой глупой женщины, смертоубийства. Сообразительная мамуля сразу поняла, что ее полночный поход незнамо куда однозначно приравнивается к упомянутым особым условиям, и перестала набиваться в компаньонки. Меня это только порадовало. В обществе мамули мне было бы гораздо сложнее арканить лесного короля: маман у нас дама шикарная, она даже в свои пятьдесят два даст фору иной голливудской старлетке. Лесной король вполне мог запасть не на меня, а на мамулю, что ударило бы разом и по ее репутации, и по моему самолюбию. В общем, я с тихим злорадством посоветовала родительнице в темное время суток держаться ареала распространения законного супруга и позвала с собой в ночной клуб Алку Трошкину. Алка с ее наружностью хронически зябнущего воробушка не могла составить мне серьезную конкуренцию, а вдвоем идти веселее.
Трошкина барышня воспитанная, и предложение заглянуть без приглашения на поминальную вечеринку в ночной клуб ее шокировало, но только пока я не сказала, кто, собственно, героиня печального торжества. Узнав, что усопшая Машенька была любовницей Зямы, Алка сразу же перестала кочевряжиться и побежала одеваться к выходу.
Я предвидела такую реакцию и даже рассчитывала на нее. Дело в том, что в прошлом году Трошкина тоже имела неосторожность примерить на себя роль сердечной подруги моего беспутного братца. Это был бурный роман, завершившийся не менее бурным разрывом. Инициатором расставания стала, как ни странно, Алка, которой до смерти надоело закрывать Зяму своим хрупким телом от сонма поклонниц. Братец был глубоко потрясен тем, что на сей раз не он ушел, а его «ушли». Ощущение брошенности было для него внове, так что Зяма изменил своему принципу «уходя – уходи» и до сих пор в паузах между новыми романами пытается подкатить к Трошкиной. Иногда эти его попытки имеют успех, но он всегда временный. В общем, отношения у Алки и Зямы очень и очень непростые. Как и следовало ожидать, моя подружка не могла упустить возможности увидеть свою соперницу. Тем более в гробу!
Правда, Трошкина, надо отдать ей должное, сумела скрыть свою радость по поводу того, что Зямино сердце столь экстренно освободилось. Приличия ради она показательно закручинилась и даже нашла научно обоснованный повод изобразить недовольство.
– Знаешь, Инка, – озабоченно сказала она, стоя у зеркала и с помощью распрямляющего средства для волос и лака сооружая классическую прическу наемной плакальщицы. – Демографические исследования показывают, что уровень смертности в нашей стране составляет порядка 14 процентов. Я не могу ручаться за точность своих подсчетов, но у меня получается, что из каждой сотни женщин детородного возраста ежегодно умирают две или три.
– Да, – кивнула я. – Это не может не удручать.
При этом я смотрела на Алку и под удручающим зрелищем подразумевала главным образом ее внешний вид.
Трошкина подошла к созданию образа с добросовестностью заслуженного костюмера «Мосфильма». Мало того что она распустила волосики серым дождиком, она еще и краситься не стала. А как оделась! Бабушкина плиссированная юбка до щиколоток, туфли без каблука и водолазка с длинными рукавами. Все, разумеется, черное, как замыслы серийного маньяка. Я понадеялась, что мы встретим во дворе соседку Клавдию Васильну. Трошкина, в ее нынешнем виде, вполне могла реабилитировать в глазах старшего поколения легкомысленную современную молодежь.
– Я не об этом, – Алка отмахнулась черным газовым шарфиком, который решила прихватить с собой в качестве полезного аксессуара. – Я просто вспомнила, что в прошлом году твой брат уже потерял одну подругу, царство ей небесное. Как ее звали, не помню.
– Леночка, – подсказала я, не сомневаясь, что Трошкина помнит прошлогоднюю историю с Леночкой не хуже меня.
В прошлом году Зяма не просто трагически потерял подругу, он едва не лишился свободы, потому что попал под подозрение в убийстве этой самой Леночки. Тогда только наши с Трошкиной слаженные и самоотверженные действия спасли Зяму от продолжительной командировки в места не столь отдаленные[1]. В эпилоге он угодил не на нары, а в Алкину кровать, где, впрочем, не залежался, но об этом я уже говорила.
– Я к тому, что за год с небольшим в мир иной перешли уже две Зямины подруги, – объяснила Алка. – Если сопоставить этот факт со статистикой женской смертности в целом по стране, можно предположить, что у твоего братца в этом году было порядка сотни баб!
Трошкина хмуро посмотрела на меня. Она, конечно, знала, что идеи свободной любви Зяма продвигает в женские массы с большим энтузиазмом, но об истиных масштабах этой сексуально-просветительской деятельности, похоже, не подозревала.
– Ты так считаешь? – Я слегка задумалась.
Проверять Алкины логико-математические выкладки я не собиралась. В конце концов, это она, а не я была отличницей-медалисткой, большой любительницей алгебраических шифрограмм. Я-то всегда воспринимала задачки с интегралами и логарифмами как произведения орнаментальной живописи и не видела в начертании этих изящных закорючек никакой иной цели, кроме сугубо декоративной. Так что я не усомнилась в точности Алкиных подсчетов, но и не особенно удивилась результату.
– Ну, сотня контактов в год – это не так много, – протянула я, не желая сверх меры расстраивать Алку сообщением о том, что данный показатель находится в пределах моей собственной нормы.
Только я, в отличие от Зямы, предпочитаю количеству партнеров качество отношений. То есть из множества мужчин выбираю одного, любимого.
«Или двух-трех! – тут же съехидничал мой внутренний голос. – Наиболее любимых!»
Я живо цыкнула на него и успокаивающе сказала расстроенной Трошкиной:
– Примерно восемь женщин в месяц – это не астрономическое число. Самый захудалый турецкий султан далеко опережает Зяму по данному показателю.
– Никогда не поеду в Турцию! – сурово шмыгнув носом, заявила на это Алка.
– Это, конечно, большая потеря для султанов! – хмыкнула я.
Трошкиной хватило юмора оценить шутку, она тоже захихикала, и в такси мы погрузились со смешками, которые сильно диссонировали с нашим траурным шмотьем. Водитель всю дорогу посматривал на странноватых пассажирок с недоумением и, видимо, гадал, кто же мы такие – помешавшиеся от горя безутешные вдовушки или беззаботные девушки-готты.
Вечеринка, на которую мы прибыли, производила столь же смутное впечатление. Портал ночного клуба сиял неоном, у входа сверкали огнями обвитые новогодними гирляндами пальмы и увешанные ювелирными украшениями красотки, вполне сопоставимые по росту с пальмами. Девицы выглядели так вульгарно, что я в своем классическом маленьком черном платье, которое еще минуту назад казалось мне слишком маленьким для данного конкретного случая, почувствовала себя воплощением безупречного вкуса. Траурный наряд Трошкиной смотрелся не столь элегантно, но зато абсолютно точно соответствовал канонам жанра. Дядька с черной повязкой на рукаве, до нашего появления с немым укором взиравший на разряженных девок, при виде стопроцентно трагической фигуры Трошкиной просветлел челом и встретил нас, как родных. Как родню покойной Машеньки, я хочу сказать.
– Сочувствую! Примите мои глубокие и искренние соболезнования, – зашептал он на ушко Алке, которую самолично повлек во внутренние покои дворца разноплановых ночных торжеств.
Благодаря этому мы без проблем миновали здоровенных парней на входе. Нас они пропустили, а сунувшихся за нами красоток в бусах длиннее мини-юбок выпроводили нелюбезными словами:
– Гуляйте мимо, шалавы!
Семенящим шагом (хореографию ставила мелкая Трошкина, отягощенная приставучим господином, которого ей никак не удавалось стряхнуть со своего локтя) мы проследовали в пиршественный зал. Его убранство было выполнено в эклектичном стиле, который мой брат-дизайнер определил бы как смесь поздней готики со среднерусским ярмарочным лубком.