Но это решать наследнику: продавать или не продавать портрет. Она, Нелли Робертовна Листова, не имеет на картину никаких прав. Но именно она, несмотря на возможность выручить солидную сумму, никогда не стала бы продавать портрет в розовых тонах. Потому что это лучшая картина Эдуарда Листова, несмотря на его последующий оглушительный успех, пейзажи, проданные за огромные деньги, восторги критиков, хвалебные статьи в прессе. Все началось с этого портрета, и выше Эдуард Листов так и не поднялся. Увы!
Нелли Робертовна никогда и никому об этом не говорила, только себе, оставаясь наедине со своими мыслями. Она до сих пор понять не могла, что же тогда произошло там, в провинции? Что это было? Озарение? А потом что случилось с Листовым?
Судьба этой гениальной картины не ясна. Так что же? Неужели ей предстоит осесть в частной коллекции, стать банальным вложением капитала?
«Прибываю двадцать второго июня…» Какая ты, Мария Кирсанова?
Красный
Отъезд
…– Грибочки-то, грибочки солененькие не забудь, Марусенька! Ба! А яблоки моченые? Не положили ведь!
– Да не суйся ты со своими банками, мам! Нужны они мне? В Москву еду!
– Родне гостинец передашь. Не с пустыми ж руками ехать?
– Обойдутся. Пока, мам, как приеду, отобью телеграмму.
– Ты мне лучше позвони, Марусенька. А ежели какие сомнения будут, я приеду.
– Это еще зачем?! Сиди здесь. Все, что могла, ты уже сделала. Ну, пока. Не надо, не ходи за мной в вагон… Ма! Я же сказала: не ходи! Господи, и этот здесь! Вовка! Ты зачем на вокзал притащился? Вот олух царя небесного! Не хватало еще, чтобы все мои парни меня провожать пришли! Пока со всеми расцелуешься – жизнь пройдет!
Это шоу с интересом наблюдали все пришедшие в тот июньский день на железнодорожный вокзал: Мария Кирсанова уезжает в столицу, по слухам, за огромным наследством. Эту девушку знал весь город, настолько она была яркая, заметная. Одевалась всегда броско, еще учась в школе, красила волосы в какие-то немыслимые, феерические цвета, чем до смерти раздражала учителей, и вообще «была неуправляемой». Говорила Маруся всегда громко и нарочито грубовато. Все были в курсе ее авантюрных выходок, за ней бегали самые завидные женихи, из-за нее частенько случались драки на ночных дискотеках. Вслед девушке, покрутив пальцем у виска, говорили многозначительно: «Что поделаешь, дочь художника!»
Вызвавший Марусино недовольство высоченный веснушчатый Вовка даже не решился подойти к пятому вагону, стоял поодаль, смотрел с тоской, как его любовь уезжает покорять столицу. Сердце подсказывало несчастному Вовке, что плакала его мечта жениться на Марусе, перевезти ее к себе вместе с мольбертом, красками и холстами. «А потом дети пойдут, – мечтательно думал Вовка, – и она успокоится. Зато с ней никогда не будет скучно». И в этом он был на сто процентов прав.
Рано или поздно это должно было произойти: маленький провинциальный городок стал для Марии Кирсановой больно уж мелковат. Вовка молча страдал, глядя, как его красавица торопится отбыть в столицу. Молоденький проводник то и дело косился на нее, на ее стройные, обтянутые узкими джинсами ножки, на упругую попку и, видимо, прикидывал, как бы завязать знакомство. А там и дорога не покажется такой уж утомительной. Девка разбитная, сразу видать.
В это время у соседнего вагона строгая, неброско одетая женщина лет сорока пыталась отговорить дочь от поездки:
– Майя, может, не стоит больше пытаться поступить в театральное училище? Третий год подряд, и все никак не успокоишься! Ну не для простых людей это, сама должна понимать. Там дети режиссеров, тех же актеров, лауреаты всякие. Конкурс толстых кошельков, а у нас, как ты знаешь, ничего нет. Почему тебе обязательно надо стать актрисой?
– Мама! Я все уже решила!
– Подумай, как следует. Лично я считаю, что это просто блажь.
– Мама!
Девушке хотелось только одного: поскорее сесть в вагон. Если мать называет ее Майей, значит, сердится. Когда она добрая, зовет по-домашнему: Марусей. А красивое имя дал отец, Андрей Ильич. Он тоже отговаривал ее ехать в столицу. Да, все они правы: шансов поступить в театральное училище так же, как и в прошлый раз, никаких. Но отчего же ее каждый год снова тянет в Москву, попробовать пройти творческий конкурс хотя бы в третий тур? В прошлом году добралась до второго. Как знать, может, каждый год, прибавляя по туру, она и пробьется? Или, что скорее всего, состарится. Откуда такое упрямство?
– Что ты заладила, «мама» да «мама»? Я от тебя совсем других слов жду, Майя.
– Мама, возвращайся, пожалуйста, в деревню, к папе, к братьям. И за меня не беспокойся. Я уже взрослая.
– Взрослая! А упрямство, как у маленького ребенка! Хотя бы обещай, что каждый день будешь мне звонить!
– Роуминг дорогой, я лучше эсэмэс отобью.
– Майя, я не умею набивать эсэмэски, ты знаешь. Только читать.
– Вот и замечательно!
– Первым делом сообщи, как устроилась, как с гостиницей. Если нет мест, не пытайся найти квартиру в частном секторе. В такси к частникам не садись.
– Мама, я забронировала место в гостинице. Не в первый же раз, не беспокойся. Если напишу, то не сразу.
– Хотя бы как доехала…
– Да что со мной будет? Что я – маленькая девочка?!
– Ох, Маруся! Ты меня до сердечного приступа доведешь! Какая же ты упрямая!
– Мама, все будет хорошо. Через месяц я вернусь.
– Вот. Ты даже сама не веришь, что поступишь. Я сколько раз тебе твердила: поступай в областной педагогический институт. Все равно ведь работаешь в школе секретарем, и тебе там нравится.
– Все, мама, поезд сейчас отправится. Не отговаривай меня от моей мечты. Я весь год деньги копила.
– Ну и купила бы себе хорошую, дорогую вещь…
– Ничего не хочу. В Москву хочу. Все. Пока. Целую. Позвоню обязательно!
– Через неделю! Майя? Ты слышишь? Через неделю! И эсэмэс обязательно отбей!
– Конечно!
Вот и все. Молоденький проводник и пергидрольная, побитая жизнью проводница неторопливо стали закрывать двери вагонов, пятого и шестого. Две женщины, оставшиеся на перроне, промокнули платочками влажные глаза. Уплыли вдаль и пятый вагон, и шестой…
– Добрый день, Вероника Юрьевна.
– Здравствуйте, Алевтина.
– Али провожаете кого?
– Дочь. В Москву поехала, в институт поступать.
– Вот и моя туда же, в Москву. Слышали, поди, что Эдуард Олегович скончался?
– Какой Эдуард Олегович?
– Да полно! Художник столичный, знаменитость!
– Я в столице никого не знаю, – холодно сказала завуч школы номер два, Вероника Юрьевна.
– Ой ли? А мне показалось…
– Послушайте, вы все время делаете мне какие-то намеки. Я и так целых десять лет непонятно по каким причинам протежировала вашу дочь, уговаривала учителей, чтобы завышали ей оценки. Если бы не я, она бы вообще школу не окончила!
– А причины всем понятные: ведь это его дочь. За то, что помогали ей, спасибочки. А художник Листов недавно умер. Можете успокоиться.
– Да с чего мне волноваться?!
– А что вы так вскинулись? Ба! И лицо вон покраснело. Разволновались. Видать, не прошла любовь, а?
– Всего хорошего.
– Не хотите, значит, об этом говорить? А жаль… С кем, как не со мной? Посидели бы, поплакали, водочки выпили. На помин души.
– Я водку не пью.
– Ну, как знаете. До свиданья и вам, Вероника Юрьевна!
И женщины разошлись в разные стороны.
Ночь в поезде
– Эй, гарсон, ту ти ту-ту-ту.
– Не понял?
– Два чая, говорю, в двести двадцать второй. Не слыхал такой анекдот? Все равно тащи мне два стакана в пятое купе.
– А анекдот расскажете? Тогда я мигом!
– Обойдешься.
Она знала: чай проводник все равно принесет. И пулей. А потом будет ломиться, то за пустым стаканом, то: не надо ли вам, девушка, чистое полотенчико? Не родился еще на свете мужчина, способный хоть в чем-то отказать Марии Кирсановой. У нее просто бездна обаяния, хоть она грубовата и чересчур уж откровенна, всегда называет вещи своими именами, но зато и им так проще, мужчинам. Она никогда не усложняет отношения с ними. Я чертовски привлекательна, вы чертовски привлекательны, так чего зря время терять? Эх! Где они, мужчины? В родном городе одни только пьяницы да домоседы. Никто не понимает мятущуюся творческую душу Марии Кирсановой. А она, черт возьми, ху-дож-ник!
Взять Вовку. Да, из него получится замечательный муж и отец. Будет каждый год делать ей по ребенку, пока не наберется ясельная группа. И ходи всю жизнь, сопли детям утирай. А как же творчество?
Марии Кирсановой страсть как хотелось ввязаться в какую-нибудь авантюру. Истосковалась она по настоящим приключениям. Родной город, нет, не город, а городишко, надоел до чертиков. Сплошное болото. И люди скучные. Интересно, какая она, московская родня?
Черт! Кто там ломится в купе? И почему все остальные места свободны?