Она издала глубокий стон, словно умирая, и моляще протянула к нему руки.
Он отвернулся от нее и молча опустил голову.
– Да, мой господин, – сказал он хрипло. Епископ подался вперед. Рук сжал свои ладони и протянул их вперед. Епископ дотронулся до них, закрепляя его согласие. Теперь у него больше не было жены. Настоящей жены. Собственно, теперь он даже не знал, женат он или нет.
– Можешь встать, сын мой, – сказал епископ. Рук встал. Он начал было кланяться, отступая назад, но прелат поднял руку.
– Сир Руадерик. Верите ли вы, что видения этой женщины идут от Бога? – спросил он мягко.
– Да, мой господин, – Рук знал слишком хорошо, что надо отвечать уверенно и твердым голосом. Любой другой ответ был бы понят как свидетельство того, что ее видения посланы дьяволом.
– Вы последовали за ней, чтобы проповедовать вместе?
– Она моя жена, – сказал Рук, однако почувствовал сомнение и добавил: – Была женой. И я не мог… мой господин, позволить ей уйти от дома так далеко одной.
– И вы не требовали от нее остаться дома, чтобы хранить очаг семейной жизни?
Рук чувствовал стыд и позор от того, что не смог заставить ее остаться дома, что он, муж, не смог приказать своей собственной жене.
– Ее видения призывают ее, – сказал он в отчаянии. – Она слуга самому Господу.
Его слова замерли, и воцарилась абсолютная тишина. Он чувствовал, что в душе все смеялись над ним, над его странными объяснениями.
– И вы дали ей торжественную клятву целомудрия пять недель назад по дороге в Реймс?
Рук беспомощно смотрел на епископа.
– Повинуясь видениям этой женщины, – настойчиво повторил епископ, – вы храните целомудрие в вашем браке?
Рук опустил голову:
– Да, – пролепетал он, глядя на яркие кафельные плиты пола. – Да, мой господин.
– О! Не думаю, – произнес веселый женский голос. – Он совсем не целомудрен. Наоборот, он готов к прелюбодеянию и даже совершает его.
Потрясенный Рук застыл, не веря своим ушам.
– Нет, я никогда не… – слова застряли у него в горле, когда он, повернувшись, понял, кто обвинял его. Это была та самая дама с соколом. Сейчас она стояла в одном роде (5, 03 метра) от него.
Она шагнула вперед, бросила взгляд на него через плечо и сделала реверанс епископу. Ее глаза, окруженные длинными черными ресницами, были светло-голубыми. Не чисто голубыми, а отливающими сиреневым оттенком ее платья. Ее возраст трудно было определить. С одинаковым успехом она могла оказаться юной, как Изабелла, или старой, как вечность. На клобучке ее сокола сияли изумруды.
Рук почувствовал, что его лицо запылало.
– Я не прелюбодействовал, – сказал он хрипло.
– А разве мысль не такой же грех, как деяние? – спросила она, обращаясь к епископу, но глядя на Рука. Ее чистый голос резонировал в зале.
– Это справедливо. Но если у вас нет иных свидетельств, то это дело касается отпущения грехов на исповеди.
– Конечно, – она улыбнулась равнодушной и спокойной улыбкой и, приподняв свои юбки, стала отступать. – Боюсь, что я зашла слишком далеко в своих предположениях. Я просто лишь хотела уберечь ваше святейшество от оскорбления слышать такие заявления о целомудрии от такого человека. Он слишком смело на меня смотрел вчера, смутив меня.
Слабый звук протеста вырвался у Рука, но он не мог отрицать этого, ведь он и вправду смотрел. Значит, он совершил прелюбодействие в своем сердце. Он возжелал ее – смертный грех! Его глаза встретились с ее взглядом, и он почувствовал, что она насквозь видела его и осознала, что и он догадался об этом.
– Мне жаль, что вы были обеспокоены в святом месте, моя госпожа, – произнес прелат. Однако его тон не выказывал особого беспокойства или недовольства.
– Скромность в манере поведения и в платье, дочь моя, умерит храбрость недостойных мужчин.