— Клянусь прыгающим жеребцом! — воскликнул Гринлиф, когда мы сели верхом и направились домой. — За четверть столетия жизни в горах и прериях ничего подобного не видел; а ведь я был в Скалистых горах вплоть до Орегона; никогда не встречал такую загадку! Если бы я не был уверен, что в красной накидке был молодой Наварро, я бы сказал, что это сам дьявол и что он пришел с Зачарованной горы. Потому что она действительна зачарованная, капитан; и чем скорей мы отсюда уберемся, тем безопасней для наших скальпов.
Глава VI. FIESTA DE LA NATIVIDAD
Мы вернулись в «Las Cruces» вскоре после полудня и обнаружили, что фиеста уже в полном разгаре. «Гонка за быком», «петушиный бой», состязание всадников и другие национальные виды спорта проводились на обширной равнине вблизи casa grande; здесь был воздвигнут большой навес, украшенный гирляндами цветов и ветвями вечнозеленых растений. Ибо, хотя наступило Рождество, Коагуила расположена в районе, где растут пальмы, и воздух был теплый, как весной на севере. Собралось очень много народу — короче, все, кто жил в округе в двадцать миль — vaqueros, rancheros и тому подобные, встречались и представители высшего класса — hasiendados. Женщины были представлены смуглыми девушками, одетыми в лучшие платья; среди них встречались настоящие красавицы. Воздух был полон звуками музыки, гитарными аккордами; jarana (шутки, веселье) смешивались с веселыми голосами, песнями и смехом.
При нашем появлении все смолкли. Tigrero, отправившись к приятелям, рассказал, что мы с вершины Сьерро Энкантадо видели индейских bravos. Посреди заполненного людьми лагеря словно взорвалась бомба, крики и вопли могли показаться нелепыми и смешными. Но нет вдоль Рио Гранде района, где бы крик «Los indios!» не вызывал страха и отчаяния. Сами мы удивились, что первыми сообщаем эту новость. А где дон Гиберто? Такой вопрос задал бы я, если бы мне не задал его мелодичный, но дрожащий женский голос:
— О, сеньор капитан! Вы его не видели?
Спрашивала донья Беатрис; она подошла ко мне, когда я слез с седла, и тревожно посмотрел а в лицо.
— Кого не видел, сеньорита? — удивленно спросил я; я понимал, что она имеет в виду Наварро, но думал, что он давно вернулся.
— Дона Гиберто! — ответила она неуверенно и шепотом; на щеках ее появилась краска. — Говорят, вы видели индейцев, а он…
Ее прервало появление всадника, который прискакал галопом и спрашивал дона Антонио Наварро. Отец Гиберто присутствовал на фиесте, а прискакал один из его vaqueros. Вскоре хозяин и слуга принялись оживленно разговаривать. Мы с молодой леди стояли недалеко от них и слышали каждое слово.
— Сеньор дон Антонио, — торопливо сказал слуга, — вернулась домой лошадь вашего сына.
— Ну и что? А с нею мой сын, я думаю.
— Увы, нет, сеньор! Лошадь пришла одна!
— Одна? О чем ты говоришь, hombre (человек)? Как это одна?
— А вот так, сеньор. Седло было на лошади и уздечка тоже, но порванная и тащилась сзади. А дона Гиберто не было. Да спасет нас Господь!
— Да спасет нас Господь! — повторил слова vaquero испуганный отец. — Что с ним могло случиться?
— Боюсь, какое-то несчастье, сеньор. Лошадь ранена. У нее под ухом след от пули, и вся шея в крови и…
Продолжения я не слышал. Дочь дона Дионисио покачнулась и упала бы, если бы я не подхватил ее на руки; и среди криков и жалобных восклицаний женщин я отнес ее в дом.
* * *Мы рассказали дону Дионисио все, что видели, не упустив и следов копыт на песке; мой проводник tigrero сказал, что это следы лошади мажордома, той, на которой он обычно ездил. Мажордом тоже отсутствовал; но дон Дионисио считал, что раньше ночи он не появится. Ночь еще не наступила, и поэтому можно ожидать его возвращения. Дон Дионисио о нем не беспокоился.
Однако наступила ночь, а мажордом не появился — и не было никаких новостей о нем. О доне Гиберто тоже. Старший Наварро в тревоге оставил «Las Cruces» и вернулся домой, но между двумя поместьями постоянно скакали посыльные. Праздник внезапно прервался, с наступлением вечера все разошлись. На этот раз никакого фанданго, никаких танцев в сала гранде «Las Cruces»; Рождество обещало быть печальным и тихим.
Но никто не был печальней прекрасной Беатрис — ах, и вполовину печальней! Она пришла в себя от обморока, и после того, как разошлись гости, бродила повсюду, спрашивая всех встречных, нет ли новостей о доне Гиберто.
Бедная девушка! Мне было жаль ее: я знал, как она его любила, и был почти уверен, что она потеряла его навсегда. Чужой в доме, случайный гость, я в таких обстоятельствах не мог ждать к себе особого внимания. Все шло неладно; чем больше проходило времени, тем все более возбуждался дон Дионисио — он нервничал почти так же, как его дочь. Чтобы не мешать ему, я отправился на azotea; здесь закурил сигару и стоял, глядя на равнину, которая на много миль тянулась во все стороны от дома. На небе светила полная луна, и свет ее серебрил кактусы, пальмы и ветви других неподвижных растений, придавая им причудливый, неземной вид. Продолжая смотреть на них, я услышал за собой негромкие шаги и, повернувшись, увидел донью Беатрис. Весь день и вечер я видел, как она часто поднималась на крышу и тревожно осматривала окружающую равнину. Конечно, я понимал, почему, и предположил, что сейчас она поднялась за этим же. Но, очевидно, у нее на уме было что-то другое; подойдя ко мне и взяв меня за руку, она посмотрела мне в глаза и сказала:
— О, сеньор капитан! Вы солдат — храбрый солдат, как говорит мой отец; и ваш слуга тоже солдат. Вы будете участвовать в поисках дона Гиберто? Наш tigrero, ваш соотечественник, будет сопровождать вас, а также наши vaqueros. Дон Антонио отправляет отряд, но вы, americanos, muy valentes (очень храбрые). Если вы их возглавите… Скажите, что вы согласны, сеньор!
— Да, сеньорита, — без колебаний ответил я. Я с тем большей готовностью дал согласие, что был уверен в печальной судьбе молодого человека и считал его мертвым. К тому же я и сам собирался сделать то, о чем она меня просила.
И вот в тот момент, когда она благодарила меня, я заметил что-то блестящее на равнине; посмотрев в ту сторону, я увидел движение. Глядя пристально, я различил очертания лошади и всадника на ее спине; сверкание, которое привлекло мое внимание, исходило от стальных удил и серебряных украшений конской сбруи. Донья Беатрис тоже увидела всадника; несколько секунд мы стояли молча, разглядывая его. Теперь мы были уверены, что это всадник и что он приближается к дому. Приближался он медленно, шагом; но вот в одном из корралей, примыкающих к дому, заржал мустанг; лошадь незнакомца ответила ему и поскакала прямо к дому. Вскоре всадник был так близко, что мы могли хорошо разглядеть его и его одежду. На плечах у него была манья, которая в лунном свете казалась алой.
— Матерь Божья! — воскликнула девушка рядом со мной. — Это дон Гиберто!
Ни на мгновение не задержалась она на крыше, бегом спустилась по escalera (лестнице). Когда я посмотрел через парапет, она уже стояла у ворот; всадник остановился здесь и оказался лицом к лицу с ней. Послышался странный крик — совсем не похожий на крик радости. Крикнув, донья Беатрис повернулась и, пошатываясь, направилась к дому.
Мне не нужно было спрашивать, в чем причина такого странного поведения. Лошадь, испуганная криком, повернулась, и лицо всадника озарилось светом луны. Я видел его ясно, словно днем. Но это было не лицо дона Гиберто Наварро! Напротив, это был дон Мануэль Кироя — и не живой, а мертвый!
Я, сбежал с крыши и обнаружил, что меня опередили несколько слуг; они поймали лошадь. Все они в страхе смотрели на мертвое тело, застывшее, окоченелое, сидящее вертикально в седле — привязанное, как мы вскоре обнаружили, — похожее больше на призрак, чем на человека!
Мне это зрелище многое объяснило. Многое, но не все. Именно мертвеца преследовали индейцы, и неудивительно, что они позволили ему ускакать. Его невидящий взгляд привел их в ужас.
Это я понял; но многое оставалось непонятным. Алая накидка, покрывавшая плечи мертвеца, несомненно принадлежала дону Гиберто Наварро. Ее узнали слуги. А где же сам дон Гиберто? Он тоже мертв — я в этом не сомневался.
* * *К счастью, я ошибался, и с большой радостью убедился в своей ошибке. Пока мы снимали мертвого мажордома с лошади — это оказалась его собственная лошадь, — топот множества копыт предупредил нас о приближении группы всадников. По-видимому, это была группа, организованная доном Антонио для поисков сына. Они должны были приехать в «Las Cruces», чтобы захватить нас с собой.
Это действительно оказалась та группа, во главе с самим доном Антонио. Но они не собирались отыскивать сына хозяина — живого или мертвого. В этом не было необходимости. К моему удивлению — приятному! — я увидел, в чем причина: рядом с отцом ехал тот самый дон Гиберто, живой и не собирающийся умирать!
При их появлении дон Дионисио открыто не проявил свою радость, хотя его дочь не могла скрыть своей и выразила ее в самых страстных словах. Наварро и его сын сразу закрылись с хозяином, и разговор их продолжался долго. Посторонним они не дали никакого объяснения случившемуся. Дело слишком серьезное и затрагивает семейную честь.