Кривой посмотрел на Дылду снизу вверх, верхняя губа у него сморщилась, будто шрам, тянущийся к ней ото лба через отсутствующий глаз, дернулся как веревочка, превращая и без того неприятную улыбку Кривого в звериный оскал.
– Я… – сказал Хорек, набрал воздуха в грудь, но дым от костра попал в горло, и Хорек закашлялся.
Потекли слезы.
Сейчас над ним начнут смеяться, решил Хорек. Назовут сопляком, мальчишкой, и он, как взрослый, должен будет подойти к обидчику и попытаться его убить. Или вызвать на поединок, а это верная смерть…
Смерть, только заметившая его у дороги, только припугнувшая его тогда, все-таки достанет его, заберет свою долю от добычи.
И если он сейчас скажет, что не хочет, как Дылда, Рыбья Морда и Заика, что от одной только мысли о таком тошнота подступает к горлу и хочется кричать, то и тогда его назовут сопляком, и тоже придется защищать себя от насмешек. И снова выигрывает смерть.
Хорек потер глаза кулаками, вытирая слезы от дыма и кашля. Откашлялся нарочито низким голосом, лихорадочно подбирая нужные слова, правильные, такие, чтобы никого не обидеть и чтобы…
– Мне говорили, – вытолкнул из себя Хорек, – что силой или за деньги бабу берут только уроды, те, кто себя ни в грош не ставят, мужиками себя не считают.
Хорек подошел к Дылде, отодвинув в сторону Кривого, и, вытянувшись вверх, чтоб хотя бы самому себе казаться выше, выкрикнул срывающимся голосом в лицо здоровяка:
– А кто скажет, что я не прав, тому я вобью эти слова в глотку так, что зубы через задницу вылетят.
Дылда замер. Хорек смотрел, не отрываясь, ему в глаза, по щеке текла слеза, но Хорек ее не стирал.
– Вон отсюда! – негромко, но очень внушительно произнес Рык. – В пещеру не входить, пока я не позову! Слышал, Хорек?
– Слышал, – прошептал Хорек.
Все у него внутри разом ослабло, даже ноги чуть не подкосились.
Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу.
– А с девкой что потом? – спросил Рыбья Морда.
– Она видела нашу берлогу, – сказал Рык.
– Так что? – не понял Рыбья Морда.
– Она видела нашу берлогу, – повысил голос Рык.
– Так она здесь останется? – спросил Рыбья Морда. – У нас?
Хорек замер, протянув руку к завесе.
– Нет, не останется, – вмешался Дылда. – Я ее выведу. Завтра утром.
– Сегодня, – сказал Рык. – Как только управитесь, сразу и выведи.
– Хорошо, – не стал спорить Дылда. – Как только.
Хорек вышел в ночь, пробежал до пещеры, вошел, бросился на шкуры и лежал неподвижно, пока не пришел Дед с его частью ужина.
– Я тут тебе принес, – сказал Дед. – Поешь. А доля у тебя будет честная, я всегда поровну делю.
Хорек не ответил, Дед потоптался рядом, подбросил в костер дров.
– Понимаешь… – Дед снова помолчал. – Это… Обычаи… Без них нельзя. Никак нельзя. Если не они, мы зверьми станем.
– А мы сейчас кто?
– Люди. Люди… То ты зверей не видел еще, – вздохнул Дед и вышел.
Хорек полежал еще немного, потом до него дополз запах жареного мяса. Рот наполнился густой слюной.
Хорек поднял голову, протянул было руку к деревянной миске, но тут завеса на входе снова зашуршала, потянуло холодом.
– Твой меч, – сказал Рык и положил меч, принадлежавший убитому Хорьком наемному охраннику.
Меч легонько зазвенел на камне.
– Ты молодец, – сказал Рык.
– Мы будем продавать детей? – Хорек повернулся к вожаку. – Да?
– Не знаю, – пожал плечами тот. – Как завтра решим. Ты тоже будешь решать. Кто решит воровать – будет это делать. Кто решит, что лучше взять добытое, поделить и разойтись – уйдет.
– А ты?
– Я… Я буду с теми, кого будет больше.
– Так требует обычай? – спросил Хорек.
– Так требует обычай, – ответил Рык.
– Без обычаев нельзя…
– Нельзя.
Рык пошел к выходу из пещеры, и тут Хорек задал вопрос, мучавший его еще с того мгновения, когда Рык рассказал о делах Жлоба.
Он задал вопрос, который наверняка крутился на языке у каждого из ватаги.
Он задал вопрос, который задали Рык и Полоз Жлобу.
И Рык ответил точно так же, как ему ответил купец.
– Не знаю.
Глава 2
Если сказать, что Молчун не любил гостей, это значит ничего толком не объяснить. Молчун гостей ненавидел, если по правде. Каждый новый постоялец вызывал у него приступ ярости, а шумное веселье гостей в обеденной так и вовсе вгоняло в неистовство.
Если подумать, то с таким нравом быть хозяином постоялого двора непросто, а для любого другого так и совсем невозможно.
Молчун – иное дело.
Он любил деньги больше, чем ненавидел гостей, потому нашел в себе силы согнуть свой норов в дугу и даже научился улыбаться, если вдруг ненароком сталкивался с кем-либо из постояльцев лицом к лицу.
Гостю, если он был трезв, от этой улыбки становилось не по себе; а и пьяные трезвели почти наполовину, увидев, как медленно растягиваются под длинными вислыми усами вывернутые губы Молчуна, открывая крупные, желтые, как у зверя, зубы.
Хозяин в этот миг был так похож на волка, что живи он лет пятьдесят назад, его точно прибили бы осиновыми кольями за оборотничество.
Но, на счастье Молчуна, дед нынешнего князя самосуды пресек, подстрекателей повывел, и все шло по закону или по приговору личного княжеского суда. Ну, и поскольку сам князь в оборотней и прочую нечисть не верил, то последний раз за подобное казнили в Камне аккурат сорок пять лет назад.
Да и то не столько за оборотничество, которое так доказать и не смогли, сколько за душегубство и людоедство, пусть даже и угодные старым, бывшим богам.
И еще Молчуну несказанно повезло со слугами.
Сапог и Битый были мужиками расторопными, тертыми, спины гнули легко, а сладенькая угодливая улыбка так просто не сходила у них с лиц, даже когда они своего гостя убивали.
Подобное случалось на постоялом дворе редко – частая пропажа проезжих и ночевщиков привлекла бы внимание, а вот перехватить отъехавшего, догнать его в укромном месте да порешить под видом разбойничков – это делалось многократно.
Битый с Сапогом и к Молчуну попали, уже имея на совести – или что там у них было вместо нее – не одного убиенного, а после пяти лет промысла приобрели сноровку и мастерство.
Когда гость подъезжал к постоялому двору, Молчун уходил в заднюю комнату, а Битый или Сапог бросались к приезжему, принимали коня, провожали в комнату и заодно прикидывали: выгоднее гостя убить или отпустить живым.
С новыми постояльцами, приехавшими после восхода, все было сразу ясно. Нет, деньги, конечно, у них водились – платили за еду и выпивку хорошо, доставали монеты из объемистых кошелей, не таясь, и сдачу особо не пересчитывали. Но было их пятеро. И все они – это Битый и Сапог сообразили сразу – люди бывалые. И, верно, опасные.
Поэтому улыбки слуг стали приторными, спины не разгибались, и даже мальчишку лет пятнадцати из этой компании Сапог и Битый именовали не иначе, как «господин витязь».
Мальчишка краснел, косился на своих попутчиков, но те продолжали пить и есть, громко отрыгивая и гремя посудой.
Одноглазый любил «Поляночку», здоровила предпочитал «За околицей в сумерках», оба петь не умели, посему требовали от самого молодого, чтобы тот пел. Тот и пел.
Голос у него был неплохой, но постоянное «косил поляночку, встретил паняночку» и «за околицей за родимою я гуляю с дубиною» могли вывести из себя любого, кроме Сапога и Битого, конечно.
Вот и трое купцов, решавших, остаться еще на одну ночевку или отправляться в путь сразу, послушав до полудня по десять раз «Поляночку» с «Околицей», расплатились, собрали пожитки и уехали.
И, что самое обидное, даже перехватить их не получалось – гости от себя не отпускали, требовали выпивки и жратвы, жратвы и выпивки. Еще они спросили насчет девок, но девок на постоялом дворе отродясь не было: связываться с этим болтливым племенем Молчун не собирался. Иногда либо он, либо кто-то из слуг ездили в Камень, чтобы позабавиться. И все.
А так, готовили еду Сапог и Битый, посуду мыли Битый и Сапог. И хоть то и другое у них получалось не слишком хорошо, но постояльцы не жаловались: выпивки всегда было много, и стоила она дешевле, чем в том же Камне, где за любую малость драли с приезжих три шкуры. Как-никак Камень – стольный княжеский город.
Но на постоялом дворе Молчуна вино и пиво были не только дешевле, а и в голову били куда как сильнее. Молчун знал толк в зелье, которое в изобилии произрастало в округе. Пусть не дурь-трава, но и стоит не так дорого.
Шумным гостям пока подавали напитки без зелья – еще не ночь, лучше не рисковать. Трое из пяти пили, не обращая внимания ни на что, мальчишка не пил вообще, а вот старший, видный мужик лет сорока, с обветренным лицом и скупыми движениями, вино чуть пригубливал, неизменно понюхав вначале. Каждый новый кувшин Десятник, так называли его приятели, проверял первым, а все остальные сидели и ждали.
Такой обычай был у наемников с Севера – про то Сапог объяснил Битому, потом рассказал Молчуну – и решено было с выпивками не мудрить.