Все выглядело так буднично, так
обыденно, и все же ему хотелось не медля убежать отсюда — однако
это было невозможно. И тут он увидел ЕЕ — она стояла, печально
потупив золотоволосую голову, такая маленькая, хрупкая,
беззащитная, и он попятился, чувствуя все нарастающее желание
завыть, как воют женщины, оплакивающие покойника. Это ОНА спряла,
выкрасила и соткала его шерстяной плащ.
Клив невольно запахнул его, словно прижимая плащ к своему
телу, он прижимал к себе и её, спасая от опасности. Он не мог
вспомнить, в чем состоит эта опасность, но знал, что не в его
силах отвести её, предотвратить то, что должно случиться. Он не
входил в крепость, а продолжал стоять снаружи, но до его слуха все
равно доносился спокойный негромкий мужской голос, исходящий из-за
толстых бревенчатых стен. От этого голоса кровь стыла в жилах; он
был так же страшен, как и человек, которому он принадлежал. Скоро
этот человек замолчит. Скоро все замолчат, кроме НЕЕ. Негромкий
низкий голос все говорил и говорил что-то невнятное, потом его
заглушил пронзительный женский крик. И Клив тотчас же все понял —
понял, что произошло.
Он бросился бежать со всех ног, лихорадочно оглядываясь по
сторонам в поисках пони, но маленького конька нигде не было видно.
Он услышал ещё один крик, полный боли, и еще, и еще… Крики
становились все громче и громче и наконец стали такими
пронзительными и жуткими, что внутри его разверзлась черная
пустота, и он перестал что-либо слышать, видеть и ощущать. Клив
вскрикнул и рывком сел на кровати.
— Отец!
Этот тонкий тихий голосок ворвался в его сон ещё до того, как
ему удалось отогнать от себя ужасную, мучительную картину, которую
он не видел, но ясно представлял. Он знал, знал, отчего ОНА так
кричит…
— Отец, ты кричал во сне. С тобой все в порядке?
— Да, — выговорил он, понемногу приходя в себя, и посмотрел
на дочь. Спутанные волосы, обрамлявшие её маленькое личико, были
такого же ярко-золотистого цвета, как и у него.
— Просто мне приснился страшный сон, только и всего. Иди
сюда, моя сладкая, дай я тебя обниму.
Клив попытался уверить себя, что это и впрямь не более чем
обычный дурной сон, приснившийся ему оттого, что он съел на ужин
слишком много ячменного супа.
Он поднял свою трехлетнюю дочку, посадил её к себе на колени
и крепко обнял. Он прижимал к сердцу это маленькое существо, в
котором его глаза не находили ни одного изъяна, существо, которое
неким чудесным образом сотворил он сам. При этом он старался не
думать о её матери, Сарле, женщине, которую он любил и которая
пыталась убить его. Нет, он не станет её вспоминать, особенно
сейчас, сразу после того, как ему привиделся этот сон, из-за
которого его сердце все ещё стучит как бешеное, а подмышки чешутся
от обильного пота.
Кири чмокнула отца в подбородок, обвила худенькими ручками
его шею и сжала её изо всех своих силенок, а потом хихикнула — и
Клив наконец полностью опамятовался. Да, ему просто-напросто
приснился необычный сон, только и всего.
— Я дала пинка Харальду, — сказала Кири. — Он сказал, что не
разрешает мне брать его меч. Он сказал, что я девчонка и не мое
дело учиться убивать мужчин. Тогда я сказала ему, что он не
мужчина, а всего-навсего сопливый мальчишка. Тут он покраснел как
рак и обозвал меня плохим словом, вот я и дала ему пинка.