Ушел от несносного сиденья за чаем и ложусь спать.
[3/15 июня.] Рано. Ночь не спал и отвратительно. Попытался писать. Пошел на суд. Заведение для порчи народа. И очень испорчен. Расчесывают болячки -- вот суд. Молчал. Баба, жена убитого -- бедная, добрая. Обед. Она нехорошо кричала. Больно, что не знаю, что надо делать. Молчал. Пошел к Резуновым, читал Евангелие. Дома чай и беседа с Сережей и Кузминским -хорошо. Сережа говорит: тщетно делать. Кузм[инский] гов[орит]: скептицизм.
[4/16 июня.] Поздно. Esprit de l'escalier[Задним умом крепок]. Думал о вчерашнем разговоре, и как раз утром Кузм[инский] и Сер[ежа] одни сошлись со мной за кофе. Я сказал Саше, что скептицизм ведет к несчастью, если человек живет в разладе с своими идеалами: чем дальше он пойдет по этому пути, тем тяжелее ему будет. И для него надо желать, чтобы жизнь его б[ыла] хуже. Чем хуже, тем лучше. Он согласился. Сереже я сказал, что всем надо везти тяжесть, и все его рассуждения, как и многих других, -- отвиливания: "повезу, когда другие". "Повезу, когда оно тронется". "Оно само пойдет". Только бы не везти. Тогда он сказал: я не вижу, чтоб кто-нибудь вез. И про меня, что я не везу. Я только говорю. Это оскорбило больно меня. Такой же, как мать, злой и не чувствующий. Очень больно было. Хотелось сейчас уйти. Но всё это слабость. Не для людей, а для Бога. Делай, как знаешь, для себя, а не для того, чтобы доказать. Но ужасно больно. Разумеется, я виноват, если мне больно. Борюсь, тушу поднявшийся огонь, но чувствую, что это сильно погнуло весы. И в самом деле, на что я им нужен? На что все мои мученья? И как бы ни были тяжелы (да они легки) условия бродяги, там не может быть ничего, подобного этой боли сердца.
Переписанный отрывок прочел и чуть подправил. Пойду косить и шить. С завтрашнего дня встаю в 5. Но не курить и не берусь еще.
Косил долго. Обедали. Сейчас же пошел шить и шил до позднего вечера. Не курил. Вокруг меня идет то же дармоедство.
[5/17 июня.] Встал в 5. Разбудил мальчиков. Прошел к Павлу и сел работать. Работал довольно тяжело. Не курил. В 12 пошел завтракать и встретил всё ту же злобу и несправедливость. -- Вчера Сережа покачнул весы, нынче она. Только бы мне быть уверенным в себе, а я не могу продолжать эту дикую жизнь. Даже для них это будет польза. Они одумаются, если у них есть что-нибудь похожее на сердце.
Косил. Шил сапоги. Не помню. Девочки меня любят. -- Маша цепка. Письмо Черткова и офицера.
[6/18 июня.] В 6 косил весело. Маша со мной была. .Потом писал письма: Толстой и офицеру -- не послал. Черткову послал. Шил. Поздно в Тулу к прокурору -- узнать о мужике, судимом за убийство.
[7/19 июня.] В 5. Шил две упряжки, третью косил. Пришел Штанге -революционер. Четвертую с ним ходил, и девочки выехали за мной. Хорошо, но устал.
[8/20 июня.] В 5. Утро шил. Хотел ехать с Васей в Тулу, но Соня потребовала М[арью] И(вановну. Я поехал в Китаевку. Вернувшись, шил. Всё перепортил. После обеда ходил купаться. Большая слабость. Сысойка[?] винт. Безнравственная праздность детей раздражает меня. Разумеется, нет другого средства, как свое совершенствование, а его-то мало. Одна Маша. Лег -- не было 10 и выспался.
[9/21 июня.] Встал в 7. Обе упряжки до обеда ничего не делал. Перечел отрывок, переписанный Кузм[инским]. И ходил гулять, купаться. Большая слабость. Одно средство для того, чтобы сделать что-нибудь, это приготовить орудия работы, завести порядок в работе и кормить. Накормить лошадь, запречь ладно и не дергать, а ровно ехать, тогда довезет легко. То же с работой своей -- кормить, т. е. 1) питаться верой -- религией, мыслью о жизни общей и личной смерти, 2) чтоб было к чему прикладывать деятельность, 3) не рвать, не торопиться и не останавливаться. Это чтобы делать. А чтобы но делать, одно средство -- пустить воду, кот(орая) рвет плотину, по другим путям. Тоже в жизни -- похоть. Работать веселую, неостановную работу.-- Кажется, роды начинаются. Это важное для меня событие. -- Работал сапоги, учился строчить. Родов нет, обедал с тоской. Та же подавляющая общая праздность и безнравственность, как что-то законное. После обеда косил и пошел купаться. Бабки, винт, дурацкая музы[ка]. Письмо от Черткова. Мать из него будет веревки вить. Ужасные люди женщины, выскочившие из хомута. Мешали заснуть.
[10/22 июня.] Проснулся в 8, усталый. Походил, обдумывая. Читал Отечественные] зап[иски]. Русский рабочий на фабрике в 5 раз получает менее и праздников меньше. Обдумывал свою статью. Кажется, ложно начато. Надо бросить. -
[11/23 июня.] Встал с усилием в 6. Построчил, поехал в Тулу на почту. Устал. Ничего не мог делать. Пошел купаться. Я спокойнее, сильнее духом. Вечером жестокий разговор о самарских деньгах. Стараюсь сделать, как бы я сделал перед Богом, и не могу избежать злобы. Это должно кончиться. -
Думал о своих неудачных попытках романа из народного быта. Что за нелепость?! Задаться мыслью написать сочинение, в к[отором] первое место бы занимала любовь, а действующие лица были бы мужики, т. е. люди, у к[оторых] любовь занимает не только не первое место, но у к[оторых] и нет той похотливой любви, о к[оторой] требуется писать. Хочется писать и много есть работы; но.теперь перемена образа жизни лишает ясности мысли.
[12/24 июня.] Рано. Съездил в Ясенки. Письмо Лазарева. Он пишет: мы рождены в плену и не увидим обетов[анной] земли, но по нашему пути прийдут люди, мы поможем им. Письмо Черткова. Он гектографировал письмо Энг[ельгардту] и пишет бодро и любовно. "Напишите, говорит, хоть только то, что мы живы и дело делается" и то нужно. Попытки писать. Косил. Ходил купаться. Тверже. Винт и мерзость всё те же. Да, пересматривал Критику богословия. Трудно поправлять.
[13/25 июня.] Рано. Сходил к Федоту. Страшная нищета. Как мы выработали в себе приемы жестокости. Ведь, собственно, надо было остаться там и не уйти, пока но сравнял его с собою. После кофе пошел с Миш[ей] К(узминским), Андр[юшей] и Миш[ей] моими на Козловку. Говорили о Боге, о том, что Бог в нас, когда мы добры. Андр[юша] сказал, что утром в нем не было. И тогда тяжело жить. Потом об Отче наш, our father who is in Heave [отче наш, сущий на небесах.] - Когда я сказал, что он отец и что, когда умрешь, не может быть худо, п[отому] ч[то] отец худого не сделает, Андр[юша] даже засмеялся -- так это ему стало ясно. -- Миша, сидя па плечах, сказал: "а я очень не хочу умирать". Дома Пушкин -- старообрядец, привез книгу об обрядах, взял мою. Они революционеры, или сочувствующие революции. Писал изложение учен[ия] для народа. Я думаю, -- пойдет. -- После обеда пошел в Ясенкн. Бьют камень -- мальчик 16 лет, взрослый и старик 60 л[ет]. Выбивают на харчи. -- Камень крепок. Работа каторжная с ранн[его] утра до поздн[его] вечера. Петр Осипов выразил сочувствие революционерам. Говорит: "И прислуга-то ваша замолена у Бога. Я думаю, говорит, им уж так мно[го] заслужили предки". -
[14/26 июня.] Рано. Скосил. За кофе говорил с Мар[ьей] Ив(ановной], Алсидом и Lake о работниках на камне. Говорил хорошо, но слушали скверно. Продолжал статью -- чуть двигается. Прошел[ся] на час, встретил Lake с Мишей и прошли к Павлу. На пруду убедился, что я все слаб. Даже приходят страшные мысли, что так должно. -- Рассуждение -- высшее счастье отдавать себя другим, и это подтверждается в работе продолжительно и в акте сосредоточенно. -- Да, это так, но для этого должна быть работа, соответственная потреблению. А если потребление выше работы, потребность эта будет преувеличена, так оно и есть. Стало быть, опять всё к работе. Главное несчастье наше -- это то, что мы потребляем больше, чем работаем, и потому путаемся в жизни. Работать больше, чем потреблять, не может не быть вредно. Это высший закон. -
[15/27 июня.] Дурно спал. Ездил с Машей в Ясенки. Разговор с Тан[ей] Куз[минской] и M-me Seuron -- на крокете. Убедить никого нельзя, но я долблю, безнадежно, по долблю. Шил. Спал. Вечером тоже. Попытки разговора с Соней, ужасно мучительные. На купальне косят. Мне совестно.
[16/28 июня.] Рано встал. Приехал Петр Андр[еевич] из Самары. Разговор с ним. Он как будто подделывается, а я все долблю. Шил. Написал письмо Вас[илию) Ив[ановичу] о том, чтобы долги 12 ты[сяч] отдать бедным и сказал это жене. Мальчики плохи. И я не могу говорить им. Алекс[андр] Григорьевич] погиб от цивилизации. Павел дошил. Иду гулять с девочками. Весело гуляли, но мертвы. Слишком много пресного, дрожжи не поднимаются. Я это постоянно чувствую на моей Маше. Потом пошел купаться, очень устал. Дома та же гадость.
[18/30 июня.] Позже, в 7. Убрался, после кофе я шлялся без причалу -елку срубил, с Митрофаном о садах. Позволил оставить задаток. Всё это гадко. Пошел к Штанге. Встретил детей. Девочку -- простая, ясная. Она дочь прислуги -- ведется, как все. У них мальчики. Пришли крестьянские, они как с гостем, не учтиво только, но естественно, добро. Штанге пошел провожать меня. Рассказывал свою логику. Очень хорошо. Он хороший человек. Дома все отобедали. Приехал брат Сер[ежа]. И две бабы--жены острожных, и две вдовы солдатки. Ждали. Я устал и засуетился с ними, и Штанге, и Сережей. Тяжелое, суетливое состояние. Скверно наскоро пообедали. Пишу все это к тому, чтобы объяснить последующее. Вечером покосил у дома, пришел мужик об усадьбе. Пошел купаться. Вернулся бодрый, веселый, и вдруг начались со стороны жены бессмысленные упреки за лошадей, кот[орых] мне не нужно и от кот[орых] я только хочу избавиться. Я ничего не сказал, но мне стало ужасно тяжело. Я ушел и хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу. Дома играют в винт бородатые мужики -- молодые мои два сына. "Она на крокете, ты не видал", говорит Таня сестра. "И не хочу видеть". И пошел к себе, спать на диване; но не мог от горя. Ах, как тяжело! Все-таки мне жалко ее. И все-таки не могу поверить тому, что она совсем деревянная. Только что заснул в 3-м часу, она пришла, разбудила меня: "Прости меня, я рожаю, может и быть, умру". Пошли наверх. Начались роды, -то, что есть самого радостного, счастливого в семье, прошло как что-то ненужное и тяжелое. Кормилица приставлена кормить. -- Если кто управляет делами нашей жизни, то мне хочется упрекнуть его. Это слишком трудно и безжалостно. Безжалостно относительно ее. Я вижу, что она с усиливающейся быстротой идет к погибели и к страданиям душевным ужасным. Заснул в 8. В 12 проснулся. Сколько помнится, сел писать. Когда приехал из Тулы брат, я в первый раз в жизни сказал ему всю тяжесть своего положения. Не помню, как прошел вечер. Купался. Опять винт, и я невольно засиделся с ними, смотря в карты.