Тяга британцев к старине заставила их ухватиться за этот народ и приписывать им то открытие Британии, то заселение Британии или по меньшей мере торговлю с ней. Хотя бесспорных доказательств не существует, финикийское звено вполне укладывается в пределы вероятного, но главное тут — не вероятность, а связь с известным народом античности и реальными фигурами из Ветхого Завета6, которая объясняет, почему за эту гипотезу так страстно ратуют британские историки.
Доказательства в пользу этой гипотезы строятся главным образом на олове, служившем основной плавильной присадкой в бронзовом веке. Олово добывали в Корнуолле. Как нам известно из Книги пророка Иезекииля, в VI в. до н. э. оно появилось на рынках Трира. Это олово, согласно Геродоту, писавшему в 440-х гг. до н. э., привозилось с островов под названием Касситериды — само слово не дает никаких географических зацепок, поскольку попросту означает «олово» на древне-греческом. Однако все античные географы после Геродота идентифицировали их либо с островами Силли у побережья Корнуолла, либо с самим Корнуоллом7.
Кэмден не только первым из историков нашей эры вывел генеалогию Гомера-кимвров-кельтов, он также первым заговорил о роли финикийцев в античной Британии. С возрождением интереса к античности в Европе XVI столетия английские ученые, следуя за Кэмденом, выкапывали малейшие упоминания об античной торговле оловом, и к немалому своему восторгу, обнаруживали, что благодаря этому самому олову Британия своим античным прошлым может сравняться с Древней Грецией, Троей и странами из Библии. Кембриджский ученый Эйлетт Сэммс так увлекся этой теорией, что написал книгу под названием «Древности древней Британии, выведенные из финикийцев», в которой доказывал, что «сам язык в основе своей, равно как обычаи, верования, идолы, чины и титулы древних бриттов явно финикийского происхождения».
Еще одним связующим звеном считают другой предмет монопольной торговли финикийцев — знаменитую пурпурную краску. Подкрепление эта гипотеза получила, когда на побережье Корнуолла и Девона были найдены свалки осколков раковин особого вида моллюсков, дающих краску нужного цвета8.
Но еще более значительными, чем олово и обломки раковин стали свидетельства в камне. Могучие и невероятные каменные монументы Стоунхенджа и Эйвбери, воздвигнутые неведомо как примитивными солнцепоклонниками Британии, имеют несомненное сходство со священными камнями, игравшими роль в поклонении ханаанитов различным местным богам. Пионер археологии Корнуолла, доктор Борлейз, проводя раскопки доисторических курганов своего родного Корнуолла, полагал, что «грубые обелиски», которые находят в Британии, возможно, воздвигнуты финикийскими купцами божествам своего народа, «поскольку известна пресловутая тяга ханаанитских народов возносить божественные почести подобным грубым камням». Это было написано еще в 1769 г.
Борлейз и ученые после него полагали, что финикийцы открыли Британию приблизительно в XIV в. до н. э.9. Любопытно, что приблизительно в это же время, по предположениям современных археологов, были воздвигнуты комплексы Стоунхенджа и Эйвбери10. Их строительство археологи приписывают, разумеется, не финикийцам или друидам, а племени культуры колоковидных кубков, одному из племен индоевропейской группы, которые с территории Западного Средиземноморья распространились на север и запад, пересекли Альпы и дошли до Британии приблизительно в XVIII в. до н. э., то есть в начале бронзового века. Эти крупнокостные кочевники, полагавшиеся главным образом на скотоводство, но знакомые с сельским хозяйством, имели круглые головы и строили круглые могильные холмы. В Британии они вытеснили более ранее население культуры неолита, которое (так удобно) имело головы вытянутые и строило вытянутые курганы. Археологи до крайности любят людей культуры колоковидных кубков, чью поразительную миграцию прослеживают по всей Европе по черепкам, металлическим пуговицам и пряжкам. Но как бы ни была высокоразвита культура этих кочевников, о них стало слишком поздно известно, чтобы они могли соревноваться за место предтеч в сознании читающих Библию масс. Захороненный в кургане скелет, сколько бы пряжек и кубков при нем ни находили, не столь привлекателен на роль предка, как правители древних Тира и Сидона[6], столь знакомые по страницам Ветхого Завета.
Официально эта традиция была подтверждена и упрочена, когда президент Королевской академии лорд Лейтон получил заказ написать фреску, изображающую «коммерцию античности» на стенах Королевской Биржи в Лондоне. Там всем напоказ изображены чернобородые финикийцы, разворачивающие пурпурные ткани перед изумленными бриттами, которые в обмен предлагают им шкуры и слитки олова.
В 146 г. до н. э. борьба Карфагена и Рима за контроль над Средиземноморьем наконец завершилась победой последнего. С этого момента финикийцы сходят с исторической арены, и мирская власть Востока переходит к марширующим легионам Италии. Вскоре они станут хозяевами и Палестины, и Британии и выкуют новое звено между ними.
3. Римская Иудея и Римская Британия
Когда Британия впервые вышла из тумана доисторических времен на страницы «Записок» Юлия Цезаря, Храм еще стоял. За сто лет или около того, между эпохой Цезаря и падением Храма в 70 г. н. э., Рим покорил и Иудею, и Британию. И евреи, и бритты стали поданными Риской империи, соединенными вездесущими римскими легионами.
Помпей вступил в Иерусалим в 64 г. н.э, когда немощный наследник некогда великой династии Маккавеев призвал римлян на помощь в войне против своего равно никчемного брата. Римляне, разумеется, остались. Помпей низвел Иудею до статуса провинции, и хотя позднее она на краткий период удостоилась ранга зависимого царства при Ироде Великом, но все равно осталась частью Римской империи.
Тот же сценарий, при котором внутренняя рознь открыла двери римским завоевателям, разыгрался в Британии. Хотя Цезарь выиграл битву с бриттами, он не смог завершить завоевание, поскольку у него были связаны в руки в Галлии и его одолевало множество проблем в самом Риме. Но теперь на Британию легла августейшая тень Рима. Шанс заменить тень на нечто более существенное представился в 40-х гг. н. э., когда в Риме правил император Клавдий, а в Британии — царь Циноболин или Кимбелин. Мятеж сыновей, свары между различными племенами и проблемы выплаты дани привели к гражданской войне в Британии, в ходе которой мятежный вождь одного из племен отправился за помощью в Рим, раскрыл внутренние противоречия своих соотечественников и вернулся с готовыми воевать легионами. Книгочей Клавдий, пусть и не был воином, не был, однако, и глупцом и шансы на новые завоевания видел не хуже полководцев. Когда улеглась пыль, как всегда на поле стоял римлянин. Клавдий лично приехал в Британию праздновать свой триумф и по этому случаю воздвиг триумфальную арку в самом Риме.
Этим параллели между участью двух стран не ограничиваются. Восстание кельтских племен во главе с Боудиккой и восстание евреев в Иудее случились на противоположных концах империи Нерона в одно и то же десятилетие. Оба восстания были заведомо обречены, оба вдохновлялись фанатичным патриотизмом и отчаянной смелостью, и оба потерпели поражение. В 61 г. н. э. Боудикка, спровоцированная зверствами римлян, собрала армию, чьи шипастые колесницы мятежно пронеслись по римским поселениям. Это был доблестный удар, который, однако, не удалось повторить впредь. Римские подкрепления пересекли пролив, раздавили восстание царицы, перебили ее народ, положив конец последней попытке кельтской Британии сбросить римское ярмо. В 66 г. н. э. еврейские зелоты попытались сходным образом свергнуть своих римских владык, три года они сопротивлялись армиям Веспасиана и Тита. Но под конец истощенный голодом Иерусалим был взят штурмом, Храм предан огню, а еврейская государственность уничтожена.
«Какое безумие навело иудеев на мысль, будто они смогут выстоять против Рима, когда все прочие народы терпели поражение?» — вопрошал красавец Тит и напоминал слушателям о недавнем поражении бриттов. На этом молодом полководце, будущем императоре и «любимце богов», сошлись, как сам он это понимал, Иудея и Британия. Понимал, когда стоял на рушащейся стене, пока ревело и трещало пламя в священном Храме, который он тщетно старался уберечь от фанатизма его отчаянных защитников и оголтелого гнева собственных солдат. Внутри городских стен поднималась вонь от скопившихся за много месяцев непогребенных тел тех, кто погиб от голода на улицах. За ними высился лес крестов с гниющим грузом гражданских, попавших в ловушку между смертью от голода и смертью от римских мечей, излавливаемых и распинаемых самими осажденными, когда каждую ночь пытались выбраться из обреченного города. Стены города лишь навлекли на него смерть. Оглядываясь по сторонам, Тит вспомнил про другую стену, которая тоже подвела своих защитников. «Скажите на милость, — сказал он пленным, — что может быть большим препятствием, чем стена океана, которая окружает бриттов, однако и они склоняются перед мощью римского оружия»11.