И все-таки понимал всю греховность такой мысли, с ужасом вспоминал, что Бог видит все мысли насквозь, от Него не спрятать потаенные мечты – понимал, но не мог отделаться от прекрасного видения: он наконец овдовел, они с Денисом живут вдвоем дружно по-мужски…
Признаться в таких мечтах Игнатий Игнатьевич не сможет никому и никогда, в том числе и на исповеди перед святым причастием, но запретить себе мечтать он не может.
* * *
Наряду с футболом замечательный вид спорта – кухонный скандал. Равно как и семейный. Правда, в отличие от футбола играется вне всяких правил.
Людмила Васильевна при всей её набожности склонна к вспышкам. Синапсы не держат, в этом всё дело.
Но муж с сыном не знают, что её разрегулированность имеет причину вполне даже извинительную. Да и какое им дело.
Они же не врачи, а родственники.
Кухонные, а пуще семейные баталии вызывают такие же крайние страсти, как и мировая война, вот что удивительно.
Если бы Оно тщательно регулировало шкалу чувств, то прежде всего Оно ввело бы единицу измерения – ну скажем, одна истера. И сделало бы так, чтобы накал чувств соответствовал важности события: мелкая семейная перебранка по поводу неудачного слова – одна истера, явление домой в дрезину пьяного мужа – пять истер, супружеская измена – десять истер, смерть ребенка – пятьдесят истер, атомная война, всеобщая гибель – сто. Сто – предел чувств, больше не бывает, дальше эмоциональный шок и смерть. Но на практике люди редко удерживаются на промежуточных реакциях, по ничтожным поводам Людмила Васильевна, например, сразу соскакивает с синапсов на все сто истер, да и не она одна. Скорее, максимальная реакция не исключение, а правило, люди равно соскакивают с синапсов по великим и ничтожным поводам. И если случится действительно большое несчастье, люди не смогут отреагировать сильнее, чем они чуть не каждый день срываются при обыкновенном семейном скандале. В миллионах домов повседневно бушуют страсти, достойные конца света. Когда потом какой-то из этих домов разбомбят, или террористы вырежут половину близких, те немногие, у кого сохранились остатки разума, вспомнят с недоумением: из-за чего мы каждый день чуть не насмерть воевали в семье? Могли бы каждый день быть счастливы, просто потому что есть теплый дом, потому что все родные живы и даже здоровы, а мы изводили друг друга – стыдно вспомнить из-за каких пустяков: не так помыли посуду или не туда пошли в гости. Впрочем, большинство потом и не вспомнит.
* * *
Конечно, Романовский, тренер «Спартака», в перерыве рад был бы наброситься на Волошина – возможно, с кулаками. Романовскому бы полегчало. Но он не мог себе этого позволить.
Вадим – чувствительный парень, его ругать – только портить.
Поэтому Романовский сдержался и даже похлопал Вадима по плечу:
– Ничего, ещё забьешь сегодня. Работал, открывался, предлагал себя – все нормально. А мимо гола один Господь Бог не бил.
– Вот Его бы к нам в команду, Господа то есть, – отозвался Гребнев.
Но ребята были расстроены и на шутку не отозвались.
А гол, сразу как вернулись доигрывать, залетел глупый.
Гребень набрасывал верхом, у него мяч срезался и по дуге свернул к воротам. Березень ловил легко, он уже крикнул:
«Мой! Беру!» – но поскользнулся на ровном месте, а мяч опустился как на парашютике. Аккуратно за линией.
Называется – поймал пенку.
* * *
Приятно все-таки наблюдать сплетение стольких страстей вокруг надутого шарика. Величайшие порывы души, человеческие подвиги и подлости ради вожделенного гола.
С таким же вожделением распаленные самцы на той же планетке жаждут попасть в иные тесные пространства. Впрочем, охраняемые своими обладательницами куда менее строго, чем охраняются вратарями футбольные ворота.
* * *
Муса в досаде хлестанул плеткой по голенищу.