— Так вам тридцать два года? — спросила я.
— Нет, — сказал он.
— Но в билете, — начала я озадаченно.
— Мне тридцать три, — перебил меня Фамусов. — А что, не похоже?
Я подумала, что вряд ли он оценит всю глубину и мудрость совета, если я намекну ему на то, что волосы надо бы покрасить.
— Да нет, похоже, — сказала я. — Только… эээ… стрижка у вас какая-то… немодная.
— Да? — удивился Фамусов и провел рукой по волосам. — Никогда не замечал. Надо будет заглянуть в парикмахерскую, может, что-нибудь посоветуют.
— Вы советуете мне остаться здесь? — спросила я.
Валера пожал плечами.
— Ну, зачем же… Таких ощущений здесь вы точно никогда не испытаете. Поддержание подобных скоростей выходит за пределы человеческого организма.
Я заколебалась на миг — обидеться мне или засмеяться. Фамусов действительно был очень несчастлив, но это не означало, что я тоже посыплю себе волосы пеплом и зарыдаю об утраченной Земле. Я засмеялась — и, глядя на меня, расхохотался и мой сосед, мой ровесник с мертвыми глазами старика, нелепый, как чучело, со своими седыми патлами, опирающийся на витую решетку между нашими садиками.
15 сентября 2071 года Лапута (ФРШ-87643)
…они действуют слишком бесцеремонно и откровенно: муж всегда настолько увлечен умозрениями, что жена его и любовник могут на его глазах дать полную волю своим чувствам, лишь бы только у супруга под рукой были бумага и математические инструменты и возле него не стоял хлопальщик…
Джонатан Свифт. «Путешествия Гулливера».Наталья Колесова Я УМЕРЛА
Старик, как водится, начал с него. Выказывал таким образом свое уважение, что ли?
— Федор, мне очень не нравится, как вы выглядите.
В комнате полумрак, но у Старика совсем не старческое зрение. Федор придавил дергавшуюся щеку.
— Погудел вчера…
— Надеюсь, это никоим образом не отразится на ваших способностях?
Была у Старика раздражающая манера говорить округлым полно-литературным языком.
— Никоим, — подтвердил Федор.
Старик повернулся к заказчику — плюгавому невзрачному мужику. Тот старался не дергаться. Удавалось плохо.
— Ты при деньгах? — толкнул Федора в бок чернявый Юрик. Федор только пожал плечами — денег не было. То есть совсем. Потер коротко стриженую голову. Такие стрижки уже выходят из моды, но он с трудом менял привычки. И оружие любил старое. И друзей. А может, просто сам стареет?
— Итак, Охотники, — сказал Старик, — вот ваша задача на сегодняшний день…
Юрик вновь толкнул его в бок. Федор подавил желание ответить тем же — и поувесистей. Юрик сказал возбужденно:
— Гляди, баба!
И впрямь — баба. Девка, скорее. Напряженное лицо. Напряженные глаза. Напряженный, плотно сжатый рот. Под дулом пистолета ее снимали, что ли?
— Не-ет, мужики! — хлопнул по коленям Давыд. Поднялся. — Я так не договаривался. Я ни баб, ни детей…
— Вы сядьте, Давыд, — тихо сказал Старик. — Я еще сумму не назвал.
Он назвал, и Давыд сел. Да за такие деньги и баб, и детей… Юрик присвистнул:
— Это что ж она такое вытворила?
Федор с новым интересом всматривался в снимок, втягивая, впитывая каждую черточку. Ничего особенного — сотню раз за день мимо пройдешь и не заметишь не запомнишь. Старик раздавал снимки и распечатки с данными. Имя. Адрес. Рост. Вес. Цвет глаз, волос. Имена и адреса родственников, ближайших друзей. Место работы.
— Особые приметы? — спросили у Федора за спиной. Арнольд. Арнольда он не любил.
— На попе родинка! — предположил веселый Юрик.
— Особых примет нет. Может быть одета в легкий халат. На цогах — шлепки. Или босиком. Еще вопросы?
— Она что, из психушки сбежала?
Юриным вопросом Старик пренебрег.
— Сроки?
— Сегодня-завтра.
Охотники зашевелились. Город до миллиона, конечно, не дотягивает, но два дня…
— Подсказки?
— Скорее всего, она будет крутиться рядом с родным домом. Или где-нибудь рядом с домами друзей. Но ее никуда не пустят.
— Почему?
Старик взглянул на заказчика. Тот, сцепив пальцы, откашлялся. Сказал негромким надтреснутым голосом:
— Необходимо вернуть ее туда, откуда она пришла. Пока не поздно. Чем дольше это будет тянуться, тем сильнее она становится. Сейчас она в шоке, и поймать ее будет легко, но позже…
Он пожал плечами. Все были заинтригованы и все молчали. Федор еще раз пробежал глазами распечатку, перевернул, изучил чистую сторону.
— Мало информации.
Заказчик смотрел на него с опаской.
— Это все. Я даю вам данные. Деньги. Это все.
— У нее может быть оружие?
— Боже мой! Конечно, у нее нет никакого оружия! Вы должны только найти ее, задержать… и дать мне знать.
Юрик захихикал:
— Да за такие деньги мы вам ее из-под земли достанем!
Федор смотрел на руки заказчика — они сжались еще сильнее, аж пальцы побелели. Федору не нравилась эта работа. Не нравился заказчик. Не нравилось лицо девушки. Ему не нравились даже большие деньги. Очень хотелось отказаться. Он поймал озабоченный взгляд Старика.
— Ну так кто берется? Федор?
Все смотрели на него. Кто — озадаченно, кто — выжидающе, Арнольд — наверняка с насмешкой. А он сам смотрел на снимок. Почему у нее такое лицо? Что ей сказали? Что она увидела? Глаза глядели не на него, а чуть вкось, и от этого ощущение неопределенности только усиливалось.
— Федор?
Он придержал вновь задергавшуюся щеку. Кивнул:
— Берусь.
Я иду по городу, не замечая удивленных взглядов прохожих на мои босые ноги. Халат тоже неприлично-домашний, не новый уже, но я иду, улыбаясь во весь рот, и чуть ли не напевая. Наконец-то я вернулась домой!
Останавливаюсь у телефонного автомата, опираюсь локтем об его нагретый солнцем обколупанный бок. Сейчас брякну, что звоню с вокзала, а потом раз — и уже стучу в дверь!
Когда знакомый усталый голос произносит:
— Да? — решаю пошутить.
— А Наташу можно?
Пауза.
— Девушка, Наташа умерла.
Гудки.
Я отвожу трубку от уха. Это ведь мамин голос? Да нет, я ошиблась, конечно, я ошиблась номером! Тщательно надавливая кнопки, набираю снова. Старье! Только и знает, что жетоны жрать!
— Алло?
— Мама, это я! Я приехала!
Тишина.
— Кто это?
— Мам, ты что, меня не узнаешь? Это Наташа!
Пауза.
— Девушка, вы ошиблись номером…
Гудки.
Мама. Это была мама…
Женщина подержала руку на телефонной трубке.
— Кто звонил? — спросила подруга.
— Ты права. У меня скоро начнутся галлюцинации. Мне показалось… это Наташин голос.
Я нажимаю на звонок еще раз. Никого. Куда они все подевались? Ведь я же телеграмму посылала, когда приеду. Да и Алик еще в отпуске. Может, поехал встречать меня на вокзал, и мы разминулись? Я сажусь у двери на ступеньки. Почему-то очень устала. Хочется спать. А я ведь только и делала, что спала в поезде. Нахмурившись, вспоминаю. Правда, с какими-то кошмарами…
Кто-то спускается по лестнице, непрерывно ворча. Когда выворачивает на мой пролет, ворчание становится отчетливей: «Расселась! Сидеть ей больше негде! Всю дорогу перегородила! Алкаши проклятые! Наркоманы! Все засрали!»
Я оглядываюсь.
— Теть Маш! Здравствуйте! Вы наших не видели?
Старуха приостанавливается, нависая надо мной.
— Чьих — ваших?
— Беляевых.
— Беля-яевых?
Она перекидывает сумку из одной руки в другую.
— Как не видела? Видела. Уехали они. Уехали. Полчаса назад. Алик Сергеевну повез. На машине.
— Куда повез?
— Куда-куда… Куда глаза глядят. Горе-то у них какое!
— Горе? Какое горе?
Блеклые глаза тети Маши блеснули. Она опускает сумку на ступеньки, явно настраиваясь на долгий разговор.
— Так дочку они схоронили. С месяц назад.
— Кого? — тупо спрашиваю я.
— Наташу, дочку! Ой, молодая была, ой, молодая… в гробу-то лежала, как живая… личико нисколько не попорченное… Носик востренький, вся в белом, цветов нанесли-и…
Я беспомощно смотрю на нее снизу. Кто в гробу? Какая Наташа? Какая дочка?
— И не видать вообще, что в аварию попала!
— В аварию?
— Нуда! Поезд-то с рельсов сошел, слыхала, небось? Террористический акт! — старуха со вкусом выговаривает длинное слово. — Человек, может, тыщу погибло! В газетах писали, и по радио, и по телевизору… Кого по кусочкам собирали, а Наташа вся целехонька, на лице даже синячка ни единого. Ой, жалко-то как, молоденькая была… не замужем еще…
— Тетя Маш… — говорю беспомощно. Замолчав, та щурится на меня.
— А ты откуда меня знаешь? Что-то не припомню я тебя, дочка. И нечего тебе здесь сидеть. Нечего. Нет Беляевых. А ты сидишь… И обувь твоя где? Не маленькая босиком бегать. Иди с Богом. Иди.