— Я помню.
— В крыло был отдельный вход. То есть, можно было пройти и через комнаты… Но Аски обычно запирал, чтоб не мешали.
— Постойте.
Я не сразу заметил, что сюртучный посетитель оставил свой столик и теперь нависает над блезанами. Слов слышно не было, но складывалось впечатление, будто обер-офицерам негромко делается внушение.
Только вот как-то скованно, на весу, держал руку поручик слева. А подпоручик рядом запрокинул голову, будто уснул.
— Я, конечно, тихонько прошел, чтоб не беспокоить, — помолчав, вновь заговорил дядя. — Дверь была распахнута…
— Да-да, — покивал я.
Журчание дядиной речи стало фоном.
И сам он стал фоном. Потянувшейся к коньяку фигурой. Расплывающейся, натужно разевающей полногубый рот.
Огюм Терст три года учил меня раздваивать сознание. Оставаться на месте и одновременно растворяться в окружающем пространстве.
Растворяться кровью.
И видеть, и чувствовать, и «следить нить».
Вот и сейчас: я слушал дядю («Я-то, болван, думал, что это Аски меня ждет», — говорил дядя Мувен, буровя себе коньяк в чистый бокал), тискал в руке прилично-тяжелый столовый нож и в то же время пытался разобраться, что же происходит между блезанами и мрачным господином в сюртуке.
Пульс колоколом ударил в уши.
Тонг! Донг! Ресторанный зал подернулся серой пылью. Цветными каплями замерцали лампы. Вместо людей возникло плетение тонких жилок.
Желтовато-розовые жилки — официант. Красно-белые, с примесью сурика — дядя. Красно-белые же, перевитые наследственной бирюзой — я.
Крайний слева блезан был сталь, серебро и морская волна. Старый род. Не древний, но старый. По рисунку жилок — Оггерштайн. Третий или четвертый сын. За ним — подпоручик из провинции с тусклой позолотой на фоне тусклой серой жилы низкой крови. Только почему же плетение еле видно?
Я потянулся к сюртуку и ухнул в пустоту.
Черно-красные разрозненные жилки парили в ней, словно я смотрел на свежего мертвеца. Или на гомункулуса.
Пустота посверкивала, тонкие нити от блезан уходили в нее как в прорву.
Он же пьет их! — понял я. Ночь Падения, он их пьет! Что ж блезаны-то! С рождения же…
— И вот я вхожу… — говорил ничего не подозревающий дядя.
Его подбородок серо лоснился от жира. Он входил в роль бесстрашного рассказчика, растопыривал незанятые коньяком пальцы:
— Вхожу и ви-ижу…
Мгновение застыло.
Многие тренировки Огюм Терст учил меня действовать в двух пластах реальности: внутреннем, кровяном, и внешнем.
Научил.
Мелькнув серебристой щучкой, ушел к цели нож. И тут же, вдобавок к нему, опережая его, я, выложившись, послал «хлыст». Рассчитывая, что хотя бы одно из двух сработает.
И ошибся. От ножа сюртучный уклонился, а «хлыст» будто и вовсе не заметил. Но на мрачном лице полыхнули, найдя меня, глаза.
Не прост, совсем не прост. И опасен.
Откуда только такие личности в добропорядочном сонном Леверне? Или я что-то пропустил?
«Блок». «Гримаса Адассини». «Кипение». «Блок».
Сюртучный атаковал кровью умело: тонкие плетеные змейки пробовали мою защиту на излом, царапали крючками, требовали подчиниться и умереть. «Блок». «Вертеп». «Спираль Эрома». Ответный «жгучий лист».
Змейка на змейку. Искры к искрам. Кровь на ничто, на звенящую черно-красными жилками пустоту. В застывшем мгновении наметилась ничья.
И тогда сюртук, разгораясь изнутри, прыгнул.
Дядя Мувен еще только собирался озадаченно моргнуть, а я уже валил его кресло, дыбил стол, отправляя в полет ост-клико, херес, мясо по-старошански, тарелки, лампу.
Порхнул, рассыпаясь, на пол мой салфетный лебедь.
Трофейный «Фатр-Рашди», «Гром заката», прилип к ладони резной рукоятью. Ох, не кровью единой…
Краем глаза схватилось: блезаны опали в креслах. Живые, мертвые — неизвестно. Но нити, нити уже оборваны.
Лицо сюртучного смялось злобной маской.
Он летел, вздернув локти выше плеч, колено выставлено вперед, полы сюртука загнулись, показывая серую ткань изнанки.
— Ах!
Треснула под ногой столешница. Грянул в ответ «Фатр-Рашди». Пороховой дым обдал нападающего. Круглое отверстие образовалось в сюртуке. Черная кровь коротко плеснула из него, застыла косым мазком на палец ниже, у металлической пуговицы.
Зубы сюртучного клацнули перед моим носом.
Жгучей болью скрутило руку с пистолетом. Кулак любителя «вегетабля» огненным молотом ударил в грудь, выбивая воздух из легких.
Безумные глаза, серые, холодные, с белком, розоватым от лопнувших сосудов, поймали мои.
Ночь Падения, как странно наблюдать жизнь, тонкой струйкой текущую от тебя к чужому человеку! Течет, течет, не остановить.
Вроде бы и высокая кровь, одна из шести старейших фамилий, выше — только алая императорская, кровь повеления, а не подчинения, но течет.
Ни «блока», ни «хлыста». Ничего перед пустотой. Откуда ж такая сила?
Я еще держал сюртучного левой, но слабел с каждой секундой.
Выглядывал из-за стойки желто-розовый официант, барахтался где-то внизу красно-белый, с суриком, дядя. Золото, серебро — оживали блезаны.
Умирать почему-то было не страшно.
На юге нет-нет и продирал холодок, в плен бы, думалось, не попасть, с тропы бы не навернуться. На «Касатке» в царь-шторм, помнилось, дрожал в трюме. А здесь…
Место, что ли, было не то.
В сломанной руке чужеродно болтался «Фатр-Рашди».
Двуствольный, второй ствол под первым, еще заряженный.
На короткий срок заставить слушаться сломанную и даже отрубленную руку я мог даже без ученичества у Огюма Терста.
Вяжешь жилки узлами — и вперед! Останешься жив — распутаешь.
«Гром заката» дрогнул, выцеливая голову сюртучного с подрезанными у ушей волосами. Если уж в голову не поможет…
Пистолет пыхнул огнем.
Сюртучный дернулся, развороченный свинцом левый глаз у него лопнул брызгами, второй, остеклянев, закатился под веко.
Я оторвал от шеи чужие, уже безвольные пальцы.
Ну вот, подумал, значит, в голову помогло. Меня шатнуло. Затем свалило под стол. Взгляду в вышине открылась лепнина ресторанного потолка.
Рядом завозился дядя Мувен.
Перед тем, как потерять сознание, я услышал, как он причитает:
— Какая утка была! Какая утка!
Глава 2
Частный пристав был замечательно красноморд. Темно-зеленый мундир только оттенял цвет лица. Стремились ввысь завитыми концами усы. Свежая царапина, обработанная йодом, кроила щеку.
— Итак, — пристав оглядел нас, чуть склонив голову, — случай не рядовой.
Я, дядя Мувен, Майтус, который наотрез отказался оставлять меня без своей охраны, и официант расположились на стульях перед столом. Трое блезан занимали скамью у стены. Четвертый, подпоручик низкой крови, до сих пор находился в больнице.
— Не рядовой.
Регистратор за конторкой скрипел пером. Статуей стыл в углу полицейский при ружье. В большое окно заползал угол здания Городского Собрания. Вдалеке синел склон холма.
Пристав вышел из-за стола и оказался малорослым и упитанным.
— Господа, — он прошелся перед нами, — мне хотелось бы, чтобы все, сказанное здесь, не покинуло этого кабинета.
Он приподнялся на носках.
— Конечно-конечно, — сказал дядя.
Майтус хмыкнул. Я качнул рукой на перевязи.
— Нападавший опознан, — продолжил пристав, расценив молчание остальных как согласие. — Это Тобиас Лобацкий, служащий казначейства. Вдовец, пятьдесят три года. Посещал ресторан ежедневно. Да-с. И вот…
Он замолчал, повел плечами, про себя, видимо, представляя, как некто рядом, как Лобацкий, вдруг сходит с ума, посмотрел на поясной императорский портрет на стене.
— Что интересно, характеризуется он положительно, ни в чем предосудительном замечен не был, образ жизни вел замкнутый.
— А кровь? — спросил я.
— Во-от! — протянул, воздев короткий палец, пристав. — Кровь, оно самое. С кровью у господина Лобацкого дело швах.
— Гомункулус? — спросил дядя.
— Боюсь, все еще хуже. Господа блезаны…
Поручики встали.
Оказавшись рядом, пристав каждому сердечно пожал руку.
— Не смею задерживать. Не смею, не смею задерживать.
— Но как же… — возразил тот, которого я еще в ресторане определил Оггерштайном, белокурый, с тяжелой челюстью. — А они?
Он, набычившись и глядя почему-то на меня, встал в дверях.
Пристав обернулся.
— Ах, да, господин Фитанги…
Официант поднялся с явным облегчением на лице.
— Могу идти?
— Да-да, тоже на выход, — пристав дождался, пока официант протиснется между Оггерштайном и дверной створкой. — Всего доброго.
— А эти?
Упрямый поручик указал на нас подбородком.
— С этими господами, — улыбнулся ему пристав, — у нас будет приватный разговор. Почти дознание. А вам надо в полк.