— Дорогу большому слону султана! — бешено орал Вадик, пробиваясь уже в обратном направлении — в купе.
Одной рукой он тянул за собой меня — как маленького слоненка султана, в другой держал гирлянду из тарани, которой потрясал над толпой, как связкой колокольчиков. Серебристые рыбины не звенели, но рассыпали вокруг солнечных зайчиков и сухую чешую. Она падала на головы граждан, как напоминание о приближающемся празднике — новогоднее конфетти. Народ чертыхался и послушно сторонился с нашей слоновьей тропы.
— Ну вот, теперь можно и поговорить по-человечески! — сказал Вадик, ловко ободрав и разделав янтарную таранку. — Продолжай, дорогая. Итак, ты напилась самбуки и принялась бомбардировать дезертировавшего Александра эсэмэсками. А он?
— А он молчал, как дохлая рыба, — неохотно призналась я, ассоциативно покосившись на в высшей степени неживую таранку.
— Вот негодяй! — весело сказал Вадик и поднял свой стаканчик с виски. — За твое, Ленка, душевное здоровье! Вишь, какому испытанию оно подверглось! Надеюсь, ты не сойдешь с ума в попытке понять, почему этот стойкий парень не ответил на твои призывы — как телепатические, так и телефонные.
— Ты думаешь, мне больше думать не о чем?! — разозлилась я. — Я и так знаю, почему он не ответил!
— Почему? — Вадик живо заинтересовался и даже сделал попытку предугадать ответ. — Ох, блин… Неужели синьор импотенто?
— Сам ты импотент! — обиделась я. — С этим у него все в полном порядке, можешь мне поверить, я в мужиках разбираюсь, как… как…
Я замялась, подыскивая сравнение, которое не уронило бы мой многострадальный моральный облик ниже рельсов и шпал.
— Как я — в рыбе, — кивнул напарник и подвинул ко мне неопознанный фрагмент таранки. — Ты закусывай, закусывай, а то снова захмелеешь и по пьяни еще каких-нибудь дел натворишь!
— Золотые слова, — виновато пробормотала я. — Вадя, я ведь не все тебе сказала. Я после самбуки и перед рассылкой эсэмэсок еще текилу пила.
— У-у-у-у! — Напарник сокрушенно покачал головой и уронил подбородок в ладони. Взгляд его заблестел дьявольским весельем. — Представляю, какие ты потом писала тексты!
— Хорошо тебе, — сокрушенно позавидовала я. — Я вот, например, этого совсем не представляю! Смутно помню, что тексты были смелые, призывные и, кажется, немного ругательные… Сто пудов, называла я адресата каким-то нехорошим словом… Но каким?
— Наверное, козлом! — услужливо подсказал Вадик, повторно наполняя стаканы. — По опыту знаю: все бабы, когда злятся на мужиков, почему-то называют их козлами!
— Да ничего подобного! — горячо возразила я. — Я лично никогда никого козлами не называла!
Напарник недоверчиво заломил бровь, и я справедливости ради добавила:
— Конечно, кроме собственно козлов — настоящих, с рогами, из мира животных.
— Ну, тогда давай за нас, настоящих мужиков, прощающих вам, настоящим женщинам, любые обиды! — торжественно возвестил Вадик, поднимая стакан. — Что бы ты ни говорила, а Саша этот молодец. Не стал ругаться с пьяной дамой, проявил терпение и мудрость, промолчал и погасил конфликт.
— Да ничего он не проявил! — взбесилась я. — Уверена: он не ответил просто потому, что не получил моих сообщений! Он знать не знает, что я на него разобижена! У меня разных Саш в адресной книге — человек двадцать! Ты меня все время перебиваешь, не даешь рассказать главное: я эти свои наглые эсэмэски по ошибке кому-то другому отправила!
— Кому? — Вадик на секунду замер в ожидании ответа, а потом проворно полез в карман за собственным мобильником. — Интересно, я ничего такого игривого не получал? Ну-ка… Нет, мне ты ничего не присылала. Хочется думать, это только потому, что я не Саша.
— Вот ужас-то, — пристыженно пробормотала я. — Ничего себе — ситуация! Я послала в белый свет, как в копеечку, восемь хамских сообщений, которых сама не помню, потому что сразу же их стерла. И теперь даже не могу узнать, кому они ушли!
— Любому из двадцати Саш в твоих контактах! — безжалостно поддакнул Вадик. — Хотя по пьяному делу ты запросто могла в одну кучу к Сашам и Вась, и Петь подгрести!
— Кошмар! — Я залпом выпила виски и пригорюнилась пуще прежнего. — Как я теперь людям в глаза смотреть буду? Не зная, кого из них я безвинно отругала?
— И еще бесстыже агитировала на аморалку! — добил меня бессердечный напарник.
Я застонала, повалилась на полку и накрыла свою глупую голову подушкой.
— Давай-давай, страдай как следует! Угрызения совести — это страшно мучительно, но полезно! — назидательно сказал Вадик, некультурно чавкая таранкой. — Авось осознаешь правоту народной мудрости: «Как аукнется, так и откликнется». И в следующий раз десять раз подумаешь, прежде чем послать нового кавалера куда подальше!
— Не нужны мне никакие новые кавалеры! — огрызнулась я из-под подушки.
— Запоздалое заявление! — хмыкнул напарник. — Сколько, ты говоришь, отправила страстных призывно-ругательных эсэмэсок? Восемь? Если тебе не повезло (или если повезло — это как посмотреть) и все они достались разным адресатам мужского пола, то в самое ближайшее время тебе предстоит объясняться с восемью потенциальными кавалерами! А как ты думала? Ни один нормальный мужик не оставит такую тему без внимания! Будешь отбиваться…
— Начну прямо сейчас! — я дико разозлилась и швырнула в Вадика свою подушку.
Он ловко пригнулся и издевательски захохотал. А я зашипела, подыскивая подходящее ругательство (в голову упорно лезло одно «Мужики — козлы!») и вдруг осеклась, охнула и схватилась за сердце.
— Эй, Ленка, ты чего? Не надо так нервничать! — перестав смеяться, забеспокоился напарник.
— Надо, Вадя, надо! — прошептала я, судорожно шаря руками по желтоватой железнодорожной простыне. — Где он? Куда пропал?!
— Кто? Твой Саша?
— К черту Сашу!!! — рявкнула я, чуть не плача. — Наш немецкий контракт! Он лежал у меня под подушкой, а теперь его там нет!
Вадик открыл рот и выронил недоеденный рыбий хвост. Я закрыла глаза, схватилась за голову и застонала, только теперь осознав, что такое настоящий кошмар и ужас.
Пока мы с напарником отсутствовали в купе, нас ограбили!
3
— Юрик, ты знаешь, что это за дрянь? — с напускной кротостью спросил Василий Онуфриевич Гадюкин своего доверенного помощника.
— Что? — переспросил тот, не спеша приближаясь.
Юрик Солнцев в меру сил и способностей помогал Василию Онуфриевичу в самых разных делах еще в те времена, когда господин Гадюкин ограничивал свой интерес к телевидению просмотром «Криминального вестника» и знал только одно значение слова «камера». Сотрудничество возникло на почве, политой кровью и нетрудовым потом братков, и Юрик не забыл, каким суровым и неправедным бывал кадровый менеджмент в исполнении Василия Онуфриевича.
Директор энергично шарил в выдвижном ящике, содержимое которого скрывала от взгляда помощника широкая столешница. Нервное движение гадюкинской длани не позволяло с уверенностью догадаться, какую именно дрянь он собирается извлечь на свет божий. Юрик не сильно удивился бы, увидев, например, боевую гранату. Приличным бизнесом Василий Онуфриевич командовал не настолько давно, чтобы стопроцентно изжить бандитскую привычку всегда держать под рукой что-нибудь огнестрельное или взрывоопасное. Хотя дрянью он такие полезные вещи никогда прежде не называл.
— Вот это! — сказал директор, перебросив помощнику свой коммуникатор.
Юрик, успевший застращать себя мыслями о гранатах, замешкался и выхватил дорогую игрушку из воздуха за мгновение до ее столкновения со стеной.
— А что не так? — спросил он, непонятливо оглядев коммуникатор, с виду производящий вполне приятное впечатление.
— Последнее сообщение прочитай, — буркнул Василий Онуфриевич.
Он скрестил руки и откинулся на спинку кресла, буровя помощника недобрым взглядом.
— Эсэмэс? — уточнил Юрик, проворно тюкая по сенсорным кнопкам.
И без промедления прочитал с экрана:
— «Какой же ты все-таки гад! А я не могу. Плохо дело». Гм! — Помощник кашлянул, быстро взглянул на директора и застенчиво потупился.
Он лучше многих других знал, как не любит Василий Онуфриевич бесцеремонных вторжений в свою личную жизнь. А текст данного эсэмэс— сообщения производил впечатление весьма и весьма приватного.
— Чей это номер, ты знаешь? — хмуря брови, спросил директор.
— Ну… да, знакомый номер, — неохотно признался помощник, в душе остро сожалея о собственной памятливости. — Это мобильный Елены. Она у нас редактор новостей.
— А то я не знаю, кто она у нас! — рявкнул Гадюкин, выбрасывая себя из кресла.
Юрик посторонился, освобождая шефу побольше жизненного пространства. Директор резвой трусцой пробежался от стены до стены и на повороте высоко воздел руки: