— Спасибо, ты настоящий друг.
— Это точно, — важно согласился Чурило. — Глоток холодного лагера[6] с домашних ледников — и вчерашний вечер не кажется уже таким чрезмерным во всех отношениях.
Они еще по разу приложились к фляге, потом подъехали к развилке дороги и остановили своих коней.
— Садко, — внезапно сказал лив.
— Что? — удивился рыцарь.
— Песню про меня Садко написал, — ответил Чурило. — Тогда он еще в Ладоге склад какой-то караулил[7]. Это теперь он — самый знатный купче[8] в Новгороде. Слыхал про него, может быть?
— Как не слыхать! — согласился Стефан. — Я и сам в ваших краях бывал, давненько, правда, да и друзья у меня там остались.
— Что — тоже лагером с утра потчевали? — улыбнулся лив. — Или иным чем?
Дюк только усмехнулся в ответ, вспоминая калеку-тахкодая, шустрого попа-расстригу и ночь близ церкви в Герпеля[9]. Чем дольше живешь на земле, тем более начинаешь ценить две простые вещи. Первая из них — это встреча с хорошими людьми. Вторая — это прощание с ними, когда они все еще остаются такими же хорошими. С сокрытым где-то внутри себя сожалением, Стефан понимал, что чем старше он становится, тем менее ощущает потребность в постоянном общении с кем-нибудь. Исключение — это семья, без нее никак. Кровные узы. Даже жена — это тоже семья. А семья — это отсутствие понятия «плохой — хороший».
У рыцаря семья была, но не было жены. Да, пожалуй, уже и не будет — время упущено.
— Тебе куда? — отгоняя от себя грустные мысли, спросил Дюк.
Чурило как-то неопределенно пожал плечами, подумал и ответил:
— Так на латынскую дорогу, наверно.
— А мне — к северу, — кивнул головой, словно соглашаясь, Стефан. — Это значит к городу Любеку. Выходит, пути наши здесь и расходятся, каждый пойдет своей дорогой.
— Выходит так, — согласился лив.
— Слушай, Чурило! — неожиданно спросил рыцарь. — Чего ты в этих краях делал-то?
— Ну, так я просто путешествую, — не совсем уверенно ответил тот.
— Ладно, ладно, — согласился Дюк. — Твое дело. Путешествие — полезная штука. Прощай, что ли. Авось, свидимся, Господь даст.
— И тебе, не болеть, — лив протянул руку для пожатия и улыбнулся, широко и заразительно. — А здорово мы вчера попели!
— We will we will rock You! — протянул Стефан, улыбнулся так же широко, пожал руку и тронул коня своей дорогой.
Чурило свернул в другую сторону.
Рыцарь ехал, и солнце по-прежнему гладило его по щекам ласковыми лучиками. Замечательный день! Где-то поблизости в лесу выли и грызлись собаки, запах гнили и разложения сначала показался просто обманом, но, пропадая, он неизменно возвращался уже более ощутимей. Можно было предположить, что где-то поблизости находится скотомогильник, но ни деревень, ни намеков на соседство с любыми населенными пунктами не было. Да и кто будет падший скот бросать поблизости от дорог!
О случившейся войне минувшим вечером на постоялом дворе никто не говорил, стало быть, причина гибели людей в чем-то другом. То, что где-то лежат неприбранные человеческие тела, у Стефана не осталось ни малейшего сомнения. Животные, чтобы умереть, редко сбиваются в стаи.
Судя по тому, что не попалась на глаза ни одна бесхозная лошадь, вероятность воинского столкновения еще более уменьшалась.
Дорога впереди была все также пустынна, если не считать хорошо одетого человека, ожесточенно блюющего на обочине. Рядом переминался с ноги на ногу конь, у которого с боков свисали стремена с плоской поверхностью упора под ноги всадника — значит, небедный путник, сапоги имеет с твердой подошвой и каблуками, что не везде было обыденностью.
Стефан спешился и учтиво покашлял, не приближаясь. Незнакомец повернул к нему зеленое лицо, потом снова вернулся к своему занятию, но при этом поднял вверх правую руку, как бы предполагая, что сейчас он закончит свои дела, тогда можно и поговорить. Дюк не стал торопить события.
— Вильгельм, — вытираясь кружевным платком, внезапно сказал человек, не разгибаясь. — Вильгельм Аделин к вашим услугам.
— Э, — ответил рыцарь, несколько смутившись. — Дюк Стефан, ваше высочество.
Дюк, честно говоря, менее всего ожидал, что первый же встречный на пустынном тракте окажется наследником английского престола, единственным законным сыном Генриха Первого. Вообще-то, не факт, слова к делу не пришьешь, но почему-то верилось, что этот Вильгельм и есть тот самый.
Да и встреча их произошла при самых что ни на есть благоприятных обстоятельствах: собаки продолжали вопить, запах смерти продолжал витать.
Вильгельм отбросил испачканный платок, достал другой и тут же прижал его к носу. Был он совсем молодым парнем, невысоким и кривоногим с ярко-рыжей гривой волос, выбивающихся из-под дурацкого берета. Ширина плеч и большие кулаки косвенно намекали на изрядную физическую силу. Смотрел он открыто, в глазах не наблюдалось ни тени страха. Но это не был взгляд идиота, который степень опасности видит лишь в его личной угрозе окружающим и никак — в угрозе окружающих для себя: я могу бить, а меня-то бить за что? Принц определил Стефана, если не другом, то не врагом — это точно. Говорил он почему-то на смешном иломанцевском говоре ливонского языка. Стало быть, с одного взгляда определил, что Дюк не самый местный в этих местах парень.
— Можно на английском, ваше величество, — чуть поклонился Стефан. — Я бывал на островах, знаком с вашим языком.
— Хорошо, Дюк, — ответил принц и произнес интересную фразу, смысл которой затерялся в рычании и подвывании, выданных Вильгельмом.
Стефан сделал строгое лицо и на родном, хунгарском языке поинтересовался: какого черта английский принц делает в глуши центральной части Европы?
— Ладно, ладно, — махнул рукой Вильгельм. — Я тут в великой печали, мне нужно дружеское участие. Хоть немного.
— Можете рассчитывать на меня, — Стефан приложил правую ладонь к груди, типа на сердце. — Что здесь такое происходит?
— Вы запах чувствуете? — поинтересовался принц и тут же махнул платком, на миг оторвав его от своего носа. — Неправильная постановка вопроса. Впрочем, неважно. Я не так давно видел источник этого запаха, точнее — источники.
Дюк не стал ничего говорить, решив, что принц сам решит: что сообщать, а что — не стоит.
— Итак, там люди, — снова проговорил Вильгельм. — Точнее, раньше они были живыми людьми. Часть из них я знаю, но имеются и совсем незнакомые, в основном — девушки. Местные девушки, не знатного рода.
Его снова передернуло от спазма, но он сдержался.
— Нельзя ли переговорить в другом месте? — спросил Дюк. — Может, стоит отойти чуть подальше, где тяжесть воздуха не столь явна?
— Можно, — согласился принц. — Только все равно придется возвращаться. Здесь лежат мои люди, я не могу их так бросить.
— Так давайте дойдем до ближайшей деревни, наймем там крестьян с лопатами, они за несколько грошей проделают все в лучшем виде, — предложил Стефан.
— Или побьют нас с вами камнями.
— Почему?
— Так проще, — пожал плечами Вильгельм. — Девушки-то — местные. А горе, сами понимаете, требует мгновенного утоления жажды мести, в степени вины никто разбираться не будет.
Дюк был согласен с англичанином. Хотя, какой он к чертям собачьим англичанин: потомок норманнов, его предками были и Вильгельм Первый Завоеватель, и Роберт Третий Куртгёз, и Вильгельм Второй Руфус. Цвет волос и синева глаз — вот его северная душа, неудержимость и буйство в драке — вот его северный характер. Это сейчас надутая Священная Римская империя жаждет овладеть так и непокоренными островами, пытаясь вернуть себе былое величие. Овладеть не мечом, а королем: дочь Генриха Первого, Матильда, была замужем за императором Генрихом Пятым. Вот ведь какая коллизия.
— Я согласен с Вами, — сказал Стефан. — Мы сделаем, что от нас возможно, чтобы не оставить тела неприбранными. Только позволите ли один вопрос?
— Да запросто, друг мой.
— Какого черта Вы делаете в глуши центральной части Европы? Уж простите за прямоту.
Вильгельм позволил себе под платком ухмыльнуться, выдержал паузу и ответил:
— Истина может привести в Ад. Вся история мира показывает, что истина не может допускать альтернативы[10].
«Что бы это значило!» — не вопрошая, а, как бы, усмехаясь, подумал Дюк.
3. Ассасины
Дело было очень непростым: выкопать с помощью топоров и мечей яму, в которую можно бы было поместить семь человеческих тел. Как раз сложностью и было это самое помещение трупов. Вильгельму приходилось неоднократно падать на колени, сотрясаясь в рвотном позыве. Да и сам Стефан, как бы ни крепился, но желудок свой опустошил.