Его большие водянистые глаза светились порой таким лукавством, что этот его взгляд, одновременно жалобный и грустный, с оттенком шутки и иронии, действовал на вас почище черного бархатного взора какого-нибудь молодого мачо.
Назарыч и был мачо, только пожилым, уравновешенно-холодным и умным. В его случае опущенные углы тонкогубого рта говорили скорее не о тоске или унынии, а об утрате иллюзий и спокойствии опытного манипулятора человеческими душами. У него была вялая манера речи, но порой он резко и громко акцентировал какую-нибудь фразу, слово, делал смелый красноречивый жест, подкрепляя его плутовским блеском в глазах или притворно скорбным выражением лица, и тогда сказанное им приобретало вес и силу.
В его облике причудливо сочеталось что-то неуклюжее, слоновье с изящно-кошачьим. В этом, как мне кажется, и состояло его мужское обаяние.
— Представляю, сколько баб у него было, — по-своему прокомментировала этот маститый шарм Назарыча Марина, которая тоже принялась смотреть телек.
— Болтун изрядный, — высказался Кряжимский. — Ну, давай, — обратился он к загадочно улыбающемуся Корниенко, — начинай.
Мы уже прослушали обычное в таких случаях представление гостя телезрителям, дикторское: «Сегодня, в это ненастное октябрьское утро…» и так далее, слова приветствия Корниенко в адрес телезрителей и своих избирателей и коллег, и теперь ждали самого интересного, с нашей точки зрения, — не предвыборной программы, представляющей собой план политических, экономических и социальных преобразований, а оценки Корниенко того, что произошло накануне, — таинственного исчезновения его помощника Петрова Александра Петровича.
— Что это, — по тому же поводу недоумевала ведущая передачи, — происки ваших политических врагов или…
Она замялась, но начала фразы оказалось достаточно для того, чтобы Назарыч произнес на эту тему целую речь в духе Дантона, красноречиво и громогласно угрожающего врагам Франции, революции и народа.
— Я не знаю, что действительно случилось с моим помощником, честным во всех отношениях человеком, компетентным, исполнительным работником. Я могу лишь предполагать, что это определенного рода провокация, верх наглости и вероломства. Скажу конкретнее — это политический терроризм в духе некоторых лидеров бывших союзных республик. Это, наконец, вызов всему блоку «Родина — это мы», всем нам, людям, заинтересованным в глубинных преобразованиях в политике, экономике и социальной сфере. Естественно, мы будем следить за ходом следствия, помещая материалы о нем в наших партийных газетах, а также прибегая к таким широко известным в нашем городе изданиям, как «Тарасовские вести» и «Свидетель». Может быть, не обойдется здесь и без «Криминального Тарасова», я лично знаком с его главным редактором — Юлием Моисеевичем Шварцем…
Мы с Кряжимским переглянулись. — Но пусть знают все, для кого ни закон, ни человеческая жизнь ничего не значат, — продолжал разглагольствовать Назарыч, глаза которого все больше наливались кровью, — мы не отступим трусливо в тень, не предадим наших избирателей и всех людей доброй воли… Сегодня на четыре часа назначена демонстрация протеста граждан против насилия в политике, бизнесе, во всех сферах жизни, и я призываю тех, кому дорого дело демократий, поддержать эту акцию, которая пройдет перед зданием мэрии…
Дальше пошел обычный политико-экономико-социальный треп, выдаваемый на-гора практически всеми без исключения кандидатами и функционерами. Я не стала дослушивать и досматривать и, прихватив с собой недопитую чашку с кофе, отправилась к себе в кабинет — нужно было подготовиться к завтрашнему интервью с Корниенко.