— Слушайте-ка, — она уже стояла у самой двери, поправляя на плече ремешок сумки. — Я, конечно, поеду домой, и все там осмотрю, и буду молчать, тут вы не сомневайтесь. Вы правы, мы тесно повязаны, и я ни от чего не откажусь. Я вот только хотела вас спросить…
— Конечно, спроси. — Саша зачем-то поправлял на подзеркальнике неровно лежащие расчески. Лена стояла неподвижно, опершись плечом о дверной косяк.
— Убивать вам не пришлось, ну и хорошо. Но вы же шли туда, чтобы его убить. И я хочу узнать, просто так, ради любопытства — никому из вас хоть на минутку не стало его жалко?
— Что за ханжество, — Лена говорила почти беззвучно. — Это ты нас спрашиваешь, его жена? Ты же сама когда-то прибежала к нам с криками: «Ребята, спасите, я запуталась, что мне делать?!» И мы решили тебе помочь. Зачем задавать такие вопросы?
— Я же говорю — из любопытства. — Анжелика выдержала ее уничтожающий взгляд, растянула губы в улыбке. — Ну, и еще потому, что мы с вами втроем уж очень похожи на трех гадин.
— На кого? — не расслышал Саша.
— Не на людей. И разговоры у нас гадские. А я вдруг подумала — неужели никому из нас хоть на миг не пришлось стать человеком? А? Пожалеть его, ну хотя бы на секунду?
Лена пыталась что-то сказать, было видно, что новая истерика уже недалеко. Саша удивленно поднял брови, покачал головой:
— Знаешь, матушка, уж если мы решились на такое, какие разговоры у нас могут быть? Зачем притворяться? Я, если желаешь чистую правду, и тогда его не жалел, и теперь не собираюсь.
— Ясно с тобой, — кивнула Анжелика. — А ты, Лен, что скажешь?
Та молча отлепилась от косяка и исчезла в комнате. Анжелика вздохнула и негромко заключила:
— Тогда я тоже скажу тебе правду, Саша. Мне его тоже ни капельки не было жалко. Ни-ког-да, — отчеканила она, чувствуя, как губы у нее расползаются в странной, неуправляемой улыбке.
— Зачем же ты спрашивала? — тревожно спросил он, подходя, чтобы открыть ей дверь.
— Да так. Хотела убедиться, что мы все друг друга стоим.
Она скользнула в открывшуюся дверь, остановилась перед дверями лифта и нажала кнопку вызова.
Глава 2
Анжелика лежала в постели, свернувшись калачиком, закрыв глаза. Ночник она не погасила — было жутко в пустой квартире, здесь было слишком тихо.
Что-то подобное ей пришлось пережить как-то в детстве, когда родители уехали в гости «с ночевкой», а ее оставили дома одну. Пока они не ушли, она даже радовалась — будет есть конфеты, а ужинать не станет, и телевизор можно смотреть сколько угодно, и спать она ляжет поздно! Но как только за родителями захлопнулась входная дверь, девочка остановилась и замолчала Через минуту ей показалось, что на кухне скрипнула половица. Она замерла, прислушалась, осторожно сходила туда, проверила. Никого, кроме нее, в квартире не было и быть не могло, все страхи — чепуха… Она знала это, а все же к утру измучилась совершенно, ей даже на минуту уснуть не удалось. И конфеты были не в радость, и телевизор не помогал… Все время ей слышались шорохи, скрипы, стуки, а то даже голоса — будто совсем рядом, в коридоре, разговаривают люди… Говорят о ней, о Лике, и что-то плохое говорят, конечно!
После той ночи она боялась оставаться одна даже ненадолго. Сколько ей тогда было лет? Восемь? Девять? Она хорошо училась в школе, любила читать больше, чем гулять. А гулять не любила потому, что совершенно не могла играть в обычные девчоночьи игры — «классики», скакалку, резинку… Прыгать на одной ножке, порой даже с закрытыми глазами, скакать, крутясь вокруг своей оси, словно белка, бешено вращая в руках скакалку… Да попробовала бы она такое сделать! Очутилась бы на асфальте, с разбитыми коленями и локтями, грязная, опозоренная, никому не нужная. Больше всего на свете Лика боялась упасть у всех на глазах. Оттого избегала шумных игр, сидела на скамеечке на занятиях физкультурой, даже ходила как-то осторожно, выпрямив спину, слегка размахивая руками, постоянно глядя под ноги. Чуть что не так — и кружилась голова. И так всю жизнь.
Ее считали девочкой хорошей, благоразумной.
Именно потому и думали о ней так, что она не водилась с дворовой компанией, не отпрашивалась на дискотеки… Танцевать?! С ума вы сошли?! А сидеть у стенки и смотреть, как танцуют другие, это испытание не для ее гордости. Вот медленный танец — тут ничего трудного нет — переступай на одном месте и держись за плечи партнера… Но кто ее пригласит, если она все остальное время проторчит у стенки? И Анжелика сидела дома. Росла как-то незаметно, вытягивалась понемногу, худела, приобрела привычку лежать на спине и часами смотреть в потолок. Ее маму эта привычка ужасно злила.
Увидев Лику в таком положении, она сразу начинала ей выговаривать: «Почему ты никогда мне по дому не поможешь, почему тебя в магазин сходить не допросишься, почему ты так лежишь, о чем думаешь?!» Маме, наверное, казалось, что Лика думает о чем-то нехорошем, о мальчиках, например.
Когда она приходила из школы, мать тщательно обнюхивала ее с ног до головы. «Ты курила!» — взвизгнула как-то она, и Лика не могла соврать, что нет.
Это был вечер истерик, громовых рыданий. Спас отец, который, как всегда, поздно пришел домой.
Мать мигом бросилась к нему и закричала:
— Вот, погляди! Растет твоя смена! И врет не хуже тебя!
— В чем дело? — спросил отец, невнимательно взглянув на уничтоженную, зареванную дочь. Лика даже не успела снять школьную форму, когда пришла из школы, сразу же начался скандал. И теперь она сидела, глубоко забившись в кресло, скручивая в руках черный фартук. — Она что, только сейчас пришла?
— Она курила! — выкрикнула мать.
Отец посмотрел на нее так, словно та свалилась с Луны, и очень спокойно ответил:
— Ну и что? Сейчас все дети курят.
Тут Лику оставили в покое — скандал продолжили отец с матерью, и она наконец смогла умыться, переодеться и поесть. И вообще, вскоре ей показалось, что мать стала придираться меньше. Она долго раздумывала, почему, пока в один прекрасный день родители не развелись. Лике сообщили об этом в последний момент, когда нужно было ее участие. Она и в суде была, когда слушалось дело о разводе. Смотрела на отца — такого молодого, подтянутого, спокойного, рассматривала его знакомый коричневый костюм, золотистый галстук, стремилась запомнить все это как можно лучше, потому что ей казалось — больше они не встретятся. А на мать не смотрела. Только самой себе Лика признавалась в этом — она не любила свою мать. И не могла сказать, за что. «Эта женщина» — так называла ее про себя Лика — «эта женщина» никогда не была достойна ее отца. Она — простоватая, грубоватая, в чем-то невежественная, у нее неухоженное круглое лицо, некрасивые руки с нечистыми ногтями, сутулая жирная спина… Одевается, как чучело, мгновенно стаптывает каблуки, при ходьбе косолапит… Да что говорить, если даже плохая координация досталась Лике по наследству от матери. О-оо! А скандальный мелочный характер?! А патологическая скупость! Они ведь не бедствовали, отец получал хорошо, и она тоже, и при этом Лике подсовывалось вместо обновки жуткое платьице матери, в котором та ходила двадцать лет назад! Мать не понимала, что за эти двадцать лет изменилась мода на рисунок, на покрой, на длину, на все! Да просто Лике противно было носить что-то с чужого плеча! Просто — противно! А мать обвиняла ее в расточительстве.
— Теперь твой отец не может тебе ничего покупать, — ядовито и в то же время обиженно говорила мать, сворачивая отвергнутое платье. — У него другая «доченька» завелась. Девчонка — ненамного тебя старше!
«Уйди, уйди!» — молилась про себя Лика, отворачиваясь, чтобы не показать слез. А когда мать исчезала за дверью — плакала, кусая губы, давя громкие всхлипы, заливала слезами подушку, яростно вытирала лицо платком. И клялась себе, что уйдет от матери, как только сможет, как только найдет куда, сразу уйдет!
Она закончила школу и к этому времени еще больше замкнулась в себе. Скучала по отцу, ругалась с матерью почти каждый день, ее грызла хандра. На оценки ей теперь было наплевать, аттестат получила с тройками. Мать ругалась, Лика тупо смотрела в окно, потом срывала с вешалки куртку, хлопала дверью, убегала на улицу. Один раз даже упала на лестнице, так торопилась удрать. Расшибла бедро, порвала колготки. В тот миг ничего не стала рассматривать, скорее пошла прочь — только бы подальше отсюда! Не знала, сколько шла, очнулась на набережной Москвы-реки и только тут оглянулась по сторонам, поняла, что торопиться некуда, никто за ней не гонится, никому она не нужна — как всегда…
День стоял чудесный, мягкий. Серая река, спокойное чистое небо, золотые деревья в саду за оградой… Сентябрь. Она достала из кармана сигареты, жадно закурила — уже года два, как серьезно пристрастилась, выкуривала тайком до десяти сигарет в день, а если бы не мать — то и больше бы курила. Лика оперлась на гранитный парапет набережной, спокойно выкурила сигарету, бросила окурок в воду, занялась своей ногой. Задрала сбоку на бедре свою широкую серую юбку, убедилась, что колготки разорваны безнадежно — огромная дыра, вокруг все расползается на глазах, а на белой коже — багровое пятно. Больно! Вот приложилась!