— Вы обязательно должны найти эту женщину… — забубнил он с визгливыми нотками, шныряя по сторонам воспаленными глазами. — Это не женщина, это исчадие ада… — Правая рука непроизвольным молитвенным жестом вознеслась к потолку. — Эта женщина меня преследует уже три дня… Она идет за мной по пятам, умело маскируясь, и смотрит на меня, смотрит… Она желает свести меня с ума, я знаю!.. — При этом мужичок осклабился перекошенной дрожащей улыбочкой и погрозил Максимову пальчиком. — Но она меня не проведет, я хитрый, я всегда ношу с собой фотоаппарат, я снял ее, она испугалась, спряталась… Но я знал, что она опять появится, я знал… И она появилась! Я чувствовал, как она смотрит на меня, когда я выходил из дома… Я чувствовал ее взгляд, от него невозможно спрятаться…
— Ну отчего же, — пробормотал фонареющий от незнания Олежка. — Спрятаться можно от чего угодно, даже от старости.
— Это как? — оживилась Екатерина.
— А вы несмелый человек, батенька, — усмехнулся Максимов. — И косноязычие у вас какое-то поэтическое. Это не вы «Чевенгур» написали? Чем фотографировать женщину, могли бы подойти к ней, поговорить, в случае надобности вызвать полицию.
— Нет! — воскликнул в ужасе Пантюшин. — Разве вы не понимаете, что ей того и нужно? Уж она придумает, что сказать полиции!
Максимов перехватил скорбный взгляд Екатерины.
— Я не хочу с ней разговаривать! — гнал клиническую чушь Пантюшин. — Я не хочу о ней ничего знать, кроме того, где ее можно найти! Найдите ее адрес, прошу вас, умоляю, я заплачу, у меня есть деньги — целых десять тысяч рублей… нет, уже девять — ничего не жалко… Заклинаю вас, откопайте ее адрес, осталось всего четыре дня…
Мужичок внезапно заткнулся — выпучил глаза, как будто кляп проглотил. Максимов со вздохом поднялся и подошел к окну. Суетливый антропогенный пейзаж его обычно успокаивал, настраивал на рабочий лад. Неслись машины, спешили люди… Толпа, оседлавшая кучку лавочек у клуба «Вавилон» — рядом с «Автозапчастями», — могла бы послужить иллюстрацией к библейскому сюжету — разговаривали на родном языке (русском матерном), но ближнего в упор не понимали. Кто-то от досады размахивал кулаками. Подъехавший наряд вавилоняне тоже не поняли, что, впрочем, не повлияло на результат. Самых громких жертв смешения языков утрамбовали в фургон, повезли к братьям по разуму…
— Ну что ж вы так, гражданин Пантюшин, — повернулся Максимов к посетителю. — Трудно высказать и не высказать? Поясните, пожалуйста.
Пантюшин резко сглотнул.
— Какая женщина? — в упор резанул Максимов. Посетитель задергался.
— Имя, фамилия? Почему ей доставляет удовольствие следить за вами? А еще лучше, Николай Иванович, давайте с самого начала. Любая история имеет свое начало, согласны? В отличие от конца — который имеет далеко не всякая история. А пока мне наша беседа напоминает — уж не обижайтесь — беседу врача с пациентом.
Подобная прямота незваного посетителя в корне не устраивала. Он утер ладонью пот со лба и начал усиленно заикаться:
— Если в-вы н-не верите, п-п-поговорите с М-млечниковым Анатолием Павловичем. Он п-подтвердит, что я г-говорю ч-чистую п-правду… Б-будет п-поначалу врать, отнекиваться, юлить, п-потому что с-слабак бесх-характерный, но потом с-сознается, куда он денется? Вы спросите у него, спросите…
Олежка морщил лоб, пытаясь вспомнить телефон, звонок по которому в данной ситуации стал бы спасением. Екатерина незаметными шажками пятилась к двери. А посетитель потихоньку выходил из состояния клинического бреда. Мутные глаза шныряли по углам. Когда они столкнулись с початой бутылкой водки, муть из глаз исчезла. Пантюшин издал утробный жалобный звук и прокашлялся.
— Нальете? — с надеждой глянул на Максимова.
— Налей, — Максимов сделал знак Олежке, находящемуся в непосредственной близости от сосуда. Русские же люди, неудобно как-то.
Выхлебав предложенное, Пантюшин вздрогнул, срыгнул, и в тот же миг случилась разительная перемена. Трясучка кончилась. Он обозрел присутствующих осмысленным взором и тихо ужаснулся — дескать, чего это я делаю? С колен слетела картонная папочка, но он не заметил, подпрыгнул, завертелся в поисках выхода.
— Туда, — услужливо показала Екатерина.
— Извините… — пробормотал посетитель, со страхом покосился на Максимова и быстрее истребителя полетел к двери. Через несколько секунд содрогнулся подъезд — от бешеного топота.
Сыщики переглянулись.
— Странно как-то, — пожал плечами Максимов.
— Да ну его в баню, — отмахнулась Екатерина. — На этой работе каждый посетитель странный. Мы сами, недалек тот день, станем странными и будем мычать и блеять. Между прочим, половина седьмого. Вечеринка состоится или перенесем на лучший год?
— Разливаем, — схватился за бутылку Лохматов. — Выпьем за отсутствующего в наших рядах. Чует мое сердце, он скоро придет.
— Не гони, — поморщился Максимов. — Колбаса не чищена, селедка не резана… Люба, ты уснула? Живо освободить мой стол — он просторный! Отсель и будем грозить трезвому образу жизни!
Любаша послушно обхватила стопки бумаг, потащила к себе в приемную, бормоча на ходу, что, судя по обилию макулатуры, мы живем в Таиланде, где бумагу делают из слоновьего дерьма, а слонов у них — до этой ма… в смысле очень много. Максимов распоряжался дальше — резать мясное, чистить рыбное («Да не здесь, Любаша, горе ты наше луковое — в приемной чисти!»). Екатерине — обеспечить стол салфетками, Лохматову — стульями.
Завалился Вернер с коньяком под мышкой — злой и взбудораженный.
— Ты кого-то крепко поколотил, — заподозрил Максимов.
— Шваль городская под ногами путается, — огрызнулся Вернер. — Вхожу в «Крепость», а там очередь. Кто последний, говорю? А мне и отвечают: ты! Остряки, блин. И ржут, как кони в яблоках. В общем, слово за слово… Кстати, командир, когда я входил во двор, за мной прокрался джип — зловещий, как моя жизнь. У жильцов в этом доме автотранспорт попроще. Не по нашу ли душу?
Мысль о том, что камеры слежения отключили рановато, не успела уложиться в голове. Люди в джипе бегали быстрее Вернера. А главное, тише. Дверь уже неслась, готовая встретить привычный запор, с площадки ее толкнули, мелькнуло лицо, не изуродованное интеллектом, медвежьи плечи — и Вернер быстрее джипа влетел в приемную. Подобного хамства суровая арийская душа вынести не могла. Выдернув коньяк из-под мышки, словно саблю из ножен, Вернер помчался на обидчика. По счастью, напиток не пострадал. Не пострадала и голова агрессора, имеющая тройной запас прочности. Типичный браток — из тех, что применяются в качестве тарана — перехватил руку, швырнул Вернера на Любочкин стол. Сосуд с коньяком красиво нарисовал дугу и утонул в мусорной корзине. На шум из кабинета вырвались сотрудники. Давно не разминались. На полминуты «общественная» приемная превратилась в арену ожесточенной схватки. «Медведь», сверкая лоснящимися полами кожанки, пер ледоколом. Вернер выбыл из рядов защитников — ударился копчиком о край столешницы и подпрыгивал от боли. Олежка черным котом шмыгнул перед «ледоколом» — увильнул от тяжелой оплеухи и вынудил бандюгана открыть правый бок. Подрезал. В него и впечатал Максимов пяткой. Бандит послушно сменил направление и врезался символичным лбом в книжный шкаф — ухнула дубинушка! Стекло задребезжало, но выстояло. Влетел второй — повыше, поживее. Рванул к Максимову, задирая кулак. Но как-то невзначай, изящно и очень так по-женски Екатерина носочком туфельки подтолкнула передвижной журнальный столик (используемый Любочкой строго по назначению — для складирования женских журналов). Идеальный европейский подшипник подтвердил законы кинематики. Ролики развернули конструкцию в нужную сторону, и мирно катящийся столик ловко подрубил атакующего — взмахнув конечностями, бедолага шлепнулся рядом с Вернером, а тот уже не оплошал: схватил бандюгана за шиворот и послал мордой в стену.
У третьего в руке образовался ствол, и драться стало скучно. Судя по решительной физиономии, причин не нажимать на спуск у парня не было. Максимов миролюбиво показал ладони. Вошли еще двое, встали у косяков, заложили руки за спину. С юмором уставились на временно нетрудоспособных коллег. Пострадавшие неуклюже поднимались. Физиономии горящие, ноздри раздувались. У «медведя» лоб располосован, у второго кровь из клюва. Создавалось серьезное опасение, что, если в распахнутую дверь сейчас кто-то не пожалует, раунд повторится. А воевать под прицелом пистолета не совсем здорово.
Постукивая иглообразными шпильками, вошла женщина.
Встречаться с подобными экстравагантными особами приходилось не часто. Типичная атаманша. Немного за тридцать, стройная, формы приличные. Туфли с убийственно острыми каблучками, плотно обтягивающие бриджи с многочисленными застежками и кармашками. Широкие бедра, осиная талия, голый пупок, курточка-коротышка на шнурках, образующая обширное декольте и, наконец, чеканный абрис лица, в котором отчетливо видны азиатские мотивы. Тонкие губы, прямой нос, безжалостные черные глаза и волосы, туго стянутые на затылке. Картину завершал тонкий лакированный стек, которым дамочка методично постукивала по ладошке. Как учитель — классной указкой.