Алексей Андреев Страх
Его боялись все. При одном его имени люди вздрагивали, бледнели, переходили на едва слышимый шепот и начинали испуганно крутить головой. Если дул ветер, то все начинали вслушиваться, пытаясь распознать, не несет ли он свист и дыхание чудовища. Когда появлялись тучи, люди пригибали головы и исподлобья тревожно всматривались, не скрывается ли за одной из них неведомый зверь. И каждый раз, когда наступали сумерки, все окна закрывались тяжелыми досками, двери вгрызались зубастыми запорами в стены, гасился свет, и испуганные тени сидели, покорно прижимаясь друг к другу. Они ждали.
И если в ночи раздавался тихий свист сменяющийся истошным криком, то все вздрагивали и… облегченно вздыхали, отводя друг от друга глаза.
А утром они насторожено косились из окон, дожидаясь, когда мимо провезут наглухо заколоченный гроб, скрывающий внутри скрюченное тело. Говорили, что рассудок человека не в состоянии вынести вида жертвы чудовища, поэтому обряжать, класть ее в гроб и заколачивать крышку полагалось слепцам и слабоумным, которые этим кормились и были довольны настолько, насколько позволял им собственный страх. Лишь после этого родственники быстро прощались с сырыми, шершавыми досками и, опасливо взявшись за края, поспешно уносили гроб на кладбище. Все похороны в селении давно были малолюдными, быстрыми и однообразными.
Иногда свист раздавался днем, и тогда все бросали работу, стараясь спрятаться, укрыться от страшного ока. Они кидались в дома, распластывались на земле, залезали в пещеры, пытаясь стать меньше, незаметнее слиться с окружающими предметами, пропасть на их фоне. И души их были полны ужаса, а тела корчились в неподвижных, мучительных судорогах.
Имя его произносилось редко, почти никогда, но мысли о нем отражались в согнутых спинах, испуганно бегающих глазах, отпечатывались на настороженных лицах. Мысли эти были мерилом всего, что происходило. Что бы люди ни видели, что бы они ни чувствовали, что бы ни ощущали, первой всегда была мысль о том, а не может ли это предвещать появление чудовища. Многие пытались это появление как-то предсказать, найти какие-то приметы, но все было тщетно. Оно появлялось внезапно, находило свою жертву и так же внезапно пропадало, оставляя после себя изувеченный судорогами труп. Только по свисту можно было догадаться о его приближении, но тогда спасаться было поздно. Да и невозможно. Никакие двери, пещеры, стены, запоры от чудовища спасти не могли и все это знали. Все знали и о том, что единственным человеком, способным заранее почувствовать приближение чудовища, была его жертва. Словно какая-то нить протягивалась между ними, невидимая и нерасторжимая. Словно было нечто, какая-то несмываемая печать, которая появлялась на жертве незадолго до конца, какой-то запах или свет, не ощутимые для всех, кроме нее и чудовища. Никто не знал, откуда эта уверенность появилась, потому что жертвы никогда об этом не говорили, наоборот, они изо всех сил старались вести себя, как ни в чем не бывало, до конца не веря в свои предчувствия, еще надеясь, что пронесет, что все это просто почудилось со страху. Но руки их уже бросали работу, глаза наполнялись болью, а ноги сами несли к дому в бессмысленной надежде спрятаться, спастись. Только самые близкие что-то чувствовали, но страх был сильнее их, и они не могли ничем помочь. Они выскакивали из дома и бежали к соседям, на ходу лихорадочно придумывая какое-нибудь неотложное дело. И, ежеминутно ожидая свиста и страшного крика, сидели там, поддерживая пустой разговор. И когда крик раздавался, они так же, как и все остальные, сначала облегченно вздыхали и лишь потом начинали стенать.
Так они и жили. Жили давно, почти с тех самых пор, как их далекие предки, спасаясь от преследований, после страшной, тяжелой дороги через горы, перевалы, предательские осыпи и ущелья, снежные бури и неистовые, все смывающие в пропасть дожди; теряя людей, нехитрый скарб и животных, умирая от лишений и болезней, вышли наконец в эту тихую долину. Сначала они не поверили своим глазам, привыкшим к голым скалам и вдруг увидевшим зеленые деревья, траву, прозрачные ручьи и озера с причудливыми, разноцветными рыбами, непуганых зверей и низко летающих птиц. Им показалось, что это очередной мираж, с которыми они уже столько сталкивались. И только потрогав руками жирную, сочную землю напившись из ручья воды и погладив ласковый ворс травы, они поверили. Поверили в то, что молитвы их услышаны, и вот она награда за стойкую веру. Вот она — их земля, их новая родина, которую ни с кем не придется делить. Они поверили в возможность земного счастья и взялись за работу. Начали строить пахать, сеять, собирать урожай, охотиться, в общем, делать все то, по чему успели истосковаться за свой долгий, неприкаянный путь. Все страшное было позади, а впереди мнилась долгая счастливая жизнь. Но вместо этого пришла смерть, неожиданная и страшная. Пришла и поселилась.
А начала она с того, чье имя произносилось с любовью и уважением, кто воплотил в себе все лучшее, что было у них, — с вождя племени. Потом было много смертей, но о них напоминал только страх и одинаковые холмики земли на краю селения. Об этой же смерти помнили все, потому что она была первой и самой невосполнимой. Чудовище знало, что оно делало. Заманив в западню и убив вождя, оно лишило их воли, лишило смелости. Некому было подняться и повести их за собой. Неважно куда — в бегство или в бой. Главное — повести. Главное — встать впереди и указывать путь. Но вождь умер, и никто не смог занять его место. И они смирились…
Каждый день они ждали смерти, и ожидание это было много хуже, чем сама смерть. Потому что в нем не было жизни. В нем не было ничего, кроме терпения и покорности. Кроме тоски, обреченности и страха. Черными волнами страх сочился из каждого дома, затопляя улицы и выплескиваясь в долину. Липкими, холодными лапами он сутулил спины взрослых и калечил детей. Даже самые маленькие были молчаливы, необщительны и почти никогда не смеялись. Они еще толком не умели бояться, зато родители боялись их. Прилетая к малышам, чудовище почему-то их не убивало, но то, что оно с ними делало, было страшнее смерти. Оно оставляло в живых телесную оболочку, наполняя ее чем-то чужим — непостижимым и ужасным. После встречи с чудовищем дети становились слишком оживленными, слишком веселыми и любопытными. Они словно все время пытались в себе что-то скрыть. Скрыть свое подозрительное любопытство, свой быстрый рост и не по годам просыпающийся ум. Скрыть какую-то огромную, злую силу, которая ни на секунду их не покидала, делая свою черную работу, смысл которой не был никому понятен, но присутствие ее ощущали все. Даже родители этих детей не могли уже с ними жить и сбегали из собственного дома. Жизнь становилась невыносимой, и в конце концов кто-нибудь не выдерживал…
Поэтому когда нарастающий свист оповещал о приближении чудовища, все сжимались, прятались и начинали прислушиваться, не раздастся ли крик. И если крика не было, то ужас их становился еще сильнее, потому что означать это могло только одно — в селении вновь появился оборотень. И только когда свист сменялся криком, страх их на время отступал, прятался. А на следующий день он возвращался, и все начиналось вновь.
Так длилось долго. Сколько именно — не помнил никто. И наверное, продолжалось бы вечно, если бы однажды со стороны гор не пришел человек. Он появился оттуда же, откуда, по преданиям, когда-то спустились их предки. Пришел неожиданно, по-хозяйски, будто все здесь давно принадлежало ему. Вид его был странен и пугающ. Может быть, все депо было в лице, словно высеченном неумелым каменотесом? Или в глазах — холодных и непреклонных? Или в одежде — грубой и незнакомой, пропахшей звериным потом и запахом чужих мест? А может, все дело было в железной палке, с которой он не расставался, и которая изрыгала пламя, гром и могла убить? Неизвестно. Но силу его почувствовали все, и никто не осмелился подойти к нему близко, когда он внезапно появился в селении. Неторопливо, с грацией дикого зверя он ходил по дворам, заглядывал в дома, принюхивался к готовящейся пище, смотрел с вожделением на женщин и оценивающе на мужчин. Он ходил везде, и никто не мог его остановить, потому что все слышали гром и видели пламя, вылетевшее из его палки и убившее сурана парившего высоко в небе. Язык его был непонятен, а жесты резки и повелительны. Он занял пустующий дом на краю селения и заставил приносить себе пищу. Было видно, что он пока не собирается никуда уходить. И тогда они решились. Они попытались ему объяснить…
* * *…Я устал. Устал ждать. Секунды, минуты, часы, недели, месяцы, годы… Сколько их прошло и сколько еще осталось. Однообразных, одинаковых. С вечной тоской и вечной надеждой… Нет, вру! Нет никакой надежды. В этом-то все и дело. С надеждой было бы проще. А так… Пусто. Каждый день одно и то же Утро… Какое здесь красивое утро! Как оно всем нравилось! По утрам строили планы. Мечтали… Нет, мечтали по вечерам. А утром были планы. Прекрасные планы. Планы-сюрпризы, планы-подарки. Планы, где было возвращение… Нет, не могу! Больно. Проклятая память! Вместо того чтобы забыть об этом, засунуть куда-нибудь в дальний угол, она все время выпячивает. Как бур-то издевается. Неужели ей так легче?..