– Она сама впустила убийцу, – сказал Гущин. – Дверь мы тщательно осмотрели. Никаких следов взлома. Там уйма замков. Вавилов – опер, знает, как от взломщиков дом обезопасить. А вот жену молодую не уберег. Так, значит, убили ее между одиннадцатью и часом дня?
Сиваков глянул на Гущина. Тот достал мобильный и начал звонить. Через минуту Катя поняла, что он разговаривает с приемной начальника Главка, с адъютантом начальника.
И тогда, улучив момент, Катя на ватных ногах буквально выползла вон. Хоть краткая передышка, хоть глоток иного воздуха – пусть тут, в этом чертовом доме, но…
Она вернется, конечно, через минуту вернется в гараж, потому что должна, но сейчас она возьмет паузу.
То, что лучше не видеть, смотрело ей вслед со стены гаража. Хотя у него и не было глаз.
На кухне полковник Игорь Петрович Вавилов все еще заходился истеричным смехом, смешанным с плачем.
Вавилов – крупный мужчина под сорок с внешностью боксера. С тяжелым подбородком и увесистыми кулаками, широкоплечий – весь такой большой и мощный. Сейчас мускулистое спортивное тело его трепетало как осиновый лист на ветру.
Ха-ха-ха-ха-ха!
– Игорь Петрович, так нельзя! Надо успокоиться! Пожалуйста!
Помощник Вавилова – молодой, в штатском – уговаривал, почти умолял своего шефа. Катя встречала его в Главке – новый, недавно заступивший на должность секретаря, перешедший из отдела по борьбе с компьютерными преступлениями. Кстати – не сотрудник полиции, а вольнонаемный. Фамилия его, кажется, Ладейников.
– Игорь Петрович! Возьмите себя в руки!
– Хи-хи-хи-хи… без рук… только без рук… ха-ха-ха-ха!
– Я прошу вас, ну… ох, что же делать-то мне с вами!
Воскликнув это в отчаянии, помощник Вавилова внезапно размахнулся и залепил заходящемуся безумным смехом полковнику звонкую пощечину.
Катя видела это своими глазами.
Несмотря на истерику и шок, реакция бывшего опера Вавилова была мгновенной – он поймал парня за руку, стиснул, крутанул, выворачивая в болевом приеме кисть и…
Ладейников скрипнул зубами от боли. И тут лицо Вавилова изменилось – словно пелена безумия спала, словно занавес какой-то открылся.
Он разжал свою мертвую хватку. Его смех-вой оборвался разом.
Наступила тишина.
Кругом было столько людей в этом доме – в холле сосредоточенно работали эксперты-криминалисты, следователь составлял протокол. Но в этой звенящей тишине, пропитанной запахом крови, все словно спрессовывалось воедино. И над всем этим превалировало общее чувство страха и потрясения.
Ну, бывали убийства, но чтобы такое…
Во всем этом есть что-то нечеловеческое…
– Я в норме. – Голос Вавилова охрип. – Артем…
– Да, Игорь Петрович. – Ладейников наклонился к нему.
– Я не хотел, извини.
– Ничего. Я тоже ведь вас ударил.
– Я в норме. У меня только что-то вот здесь… – Вавилов дотронулся до груди слева. – Побудь со мной.
– Я здесь, я с вами, – сказал Ладейников.
Катя смотрела на них из холла. Пройти дальше она не могла. Двое экспертов-криминалистов как раз в это время осматривали и замеряли следы волочения на светлом ламинате под дуб – кровавая дорожка.
Полину Вавилову, двадцатилетнюю жену полковника, убили здесь, в холле. Никто не слышал ее криков.
Только этот дом – светлый, новый, комфортабельный и стильный – знал о том, что случилось дальше.
Катя через силу вернулась в гараж.
Полковник Гущин уже закончил свой разговор с адъютантом начальника Главка.
– Вавилов с десяти тридцати и до двух находился на расширенном совещании у губернатора области вместе с начальником Главка и коллегами, – сказал Гущин. – Адъютант генерала мне только что это подтвердил. Вавилов там выступал по вопросам технического обеспечения территориальных органов полиции. Они выделение денег и транспорта полдня обсуждали. Такие совещания традиционно проводятся по субботам два раза в месяц.
– Федор Матвеевич, а зачем вы звонили? – спросила Катя. – Вы что же, думали, что это он сам? Сам убил жену?!
– Я не хочу никаких сюрпризов, – ответил ей Гущин. – Итак, на момент совершения убийства у Вавилова – твердое алиби.
– Работа адова – все должны проверять. И это даже. – Сиваков покачал головой. – И такие вот вещи.
– У Вавилова – твердое алиби, – повторил Гущин и вытер вспотевшую лысину ладонью.
– Итак, я продолжаю осмотр трупа. – Сиваков снова включил диктофон, покоившийся в кармане его экспертного водонепроницаемого комбинезона. – Следов изнасилования визуально не отмечено. Нижняя одежда – в порядке. На внутренней стороне бедер нет никаких повреждений. Это не сексуальная мотивация.
– Следов ограбления тоже нет, – буркнул Гущин. – В доме порядок, если учесть, что они лишь недавно сюда переехали после строительства и ремонта.
– Теперь о том, что отсутствует. Обе руки потерпевшей удалены… скажем так – отрезаны, отпилены с помощью электропилы. Вон она там, в углу гаража возле ее машины валяется. Я пилу позже осмотрю, уже в лаборатории. Ее сейчас эксперты упакуют как вещдок. Руки Полины Вавиловой удалены по самый плечевой сустав. На коже – повреждения, характерные по времени, распил кости с наклоном. Убийца работал пилой здесь, в гараже. Тело лежало на полу. Вот тут, на цементе пола, глубокие отметины, когда лезвие пилы входило с цементом в контакт. Тут все надо сфотографировать и замерить. Убийца тело приволок в гараж из холла и больше не перемещал. Он воспользовался теми инструментами, которые нашел здесь. Подручные средства. Пила и…
– Подожди, с остальным позже, – попросил Гущин. – Что еще по ранам на предплечьях?
– Раны – посмертного характера.
– То есть он уродовал ее уже мертвую?
– Да, хоть в этом проявил милосердие, – сухо сказал Сиваков. – Нанести повреждения трупу – это не самоцель убийцы. Ему нужен был просто материал. Я же сказал – подручные средства.
– ЕЕ РУКИ?? – Катя не выдержала этого тихого бесстрастного профессионального разговора.
У нее нервы и так на пределе, а они – эти двое – Гущин и Сиваков – словно ведут между собой какую-то компьютерную игру. Или ей так кажется, потому что она сама готова свихнуться в этом чертовом доме, как почти в одночасье свихнулся полковник Вавилов, обнаруживший свою молодую жену вот такой.
– Убийца оставил нам четкое указание на свой мотив, – сказал Сиваков. – И ему понадобился для этого подручный материал, который он и получил с помощью электропилы. Вполне конкретное, осмысленное и, я бы сказал, логичное действие. Совершенное с определенной целью.
– С какой целью? – спросила Катя.
– Вселить ужас, – ответил Сиваков. – И ему это удалось.
Полковник Гущин повернулся к стене.
К тому, что лучше не видеть.
Лишь на мгновение его широкая спина заслонила это от Кати.
Глава 4 Грибов
Когда Алексей Грибов – менеджер фольклорного ансамбля «Гармонь и балалайка» – вошел в спальню Леокадии Пыжовой, та удивленно подняла тоненькие, как ниточка, выщипанные брови.
Леокадия Пыжова – шестидесятипятилетняя хозяйка и солистка фольклорного ансамбля – отдыхала в своей огромной, как футбольное поле, постели после субботнего визита к косметологу и массажисту.
– Ты где это пропадал целый день? – спросила она недовольно. – Я тебе звонила, ты не отвечал.
– Я в Ногинск ездил, смотрел концертную площадку, – ответил Алексей Грибов.
– Так Ногинск что, тайга? Связь, что ли, мобильная не работает там?
– Я потом в шиномонтаж еще заскочил.
– Ох, крутишь ты что-то, милый. – Леокадия Пыжова погрозила наманикюренным пальчиком. – Разлюбил, что ли?
У них была связь и длилась она вот уже год. Двадцатишестилетний Алексей Грибов почти каждую ночь проводил тут, в этой спальне. Леокадия Пыжова платила ему зарплату из своего кармана и старалась получить максимум удовольствия.
– Ты мое сокровище, – ответил Алексей, – я по тебе скучал весь день.
– Так прыгай сюда. – Пыжова царским жестом откинула покрывало.
Она была абсолютно голой, тело лоснилось от крема. Алексей начал послушно раздеваться, стараясь не глядеть на обвислые груди и дряблый живот своей любовницы-хозяйки.
Фольклорный ансамбль «Гармонь и балалайка» переживал кризис. Столичный зритель воротил от шоу нос. Выручали гастроли по периферии, в основном по малым городам. Да разные профессиональные праздники типа Дня железнодорожника и Дня чекиста. Леокадию Пыжову по старой памяти приглашали на ведомственные концерты. И сидевшие в зале скрепя сердце терпели весь этот залихватский фольклор с гиком и присвистом, с треньканьем балалаек и с эффектным появлением на сцене самой Леокадии: она выплывала павой под россыпь гармоний – старое чучело с фальшивыми золотыми косами и в расшитом аляпистой тесьмой и пайетками сарафане. «Лапти, ох, лапти, ох, лаптииииии моиииииии!» – выдавала она визгливо и начинала тяжеловесно плясать, махая платочком и топоча алым сапожком, улыбаясь хмурому залу и игриво подмигивая.