Визирь Абу-ль-Хасан после утреннего намаза пребывал в благостном расположении духа. С утра он - хвала Аллаху - имел удовольствие вкусить ароматный кебаб, затем поел риса с медом. Приближался месяц рамадан и по велению Аллаха всевидящего и всезнающего - от фаджра до магриба запретны утренние вкушения, равно как и полуденные, и вечерние. А визирь Абу-ль-Хасан любил вкушать, посредством чего и приобрел неторопливость суждений, свойственную ученым мужам, а также тучность, отнюдь им не характерную.
- Что ты такое говоришь, неверный, как это не можешь снизить цену из заботы обо мне!
- О щедрейший среди визирей, послушайте бедного торговца Ицхака. Вот продам я вам невольницу за пять тысяч, и когда сиятельнейший господин будет идти по улице, утренней улице славного Ахдада, люди станут говорить: "Вот идет визирь Абу-ль-Хасан из рода Аминов, он купил невольницу за пять тысяч динаров. Разве он самый бедный человек в городе? Разве славный род Аминов обнищал? У купца Нурулы есть белокурая франкская невольница за пять тысяч, но разве равны визирь Абу-ль-Хасан и купец Нурула? У кади Салаха есть темнокожая текрурка за восемь тысяч динаров, но разве выше кади Салах визиря Абу-ль-Хасана!" Нет, клянусь здоровьем моей бабушки Хавы, а вы знаете мою бабушку Хаву - ей столько лет, сколько этому миру и, клянусь создателем, она еще увидит его конец. Так вот, клянусь здоровьем моей бабушки Хавы, я не осмелился бы предложить вам невольницу дешевле, чем за десять тысяч динаров, но - кривой, с желтым ногтем палец еврея указал в расписной потолок жилища, призывая его в свидетели, - и не дороже пятнадцати тысяч. Ибо не далее как в прошлом месяце, славном месяце раджабе, я имел удовольствие продать господину вашему и нашему - султану Шамс ад-Дину Мухаммаду нубийскую невольницу за пятнадцать тысяч динаров. А кто такой бедный Ицхак, чтобы ставать между двумя такими большими людьми, как султан Шамс ад-Дин Мухаммад и визирь Абу-ль-Хасан? Кунжутовое зернышко, которое без труда перемелют жернова вашего величия. Именно поэтому, я прошу за эту невольницу всего лишь десять, а никак не пятнадцать тысяч полновесных (а каких же еще) дамасских динаров. Но, клянусь здоровьем бабушки Хавы, а, как вы знаете, она вознамерилась дожить до страшного суда, эта невольница, жемчужина среди невольниц, стоит никак не меньше пятнадцати тысяч, да что пятнадцати - двадцати тысяч! Но двадцать тысяч динаров - это цена халифа, а я пришел к вам, достопочтенный Абу-ль-Хасан и прошу всего-навсего десять.
Еврей замер в поклоне, изобразив крайнюю степень почтения.
- Согласен, речи твои не лишены смысла, но ведь ты не желаешь даже показать товар!
- Ай, визирь, - Ицхак цокнул языком и даже всплеснул руками, - если вы увидите эту невольницу, если вы бросите всего один, даже мимолетный, как дуновение ветра взгляд, разум покинет вашу мудрую голову, ибо как сказал поэт:
Разгневается, и видишь: все убиты,
Простит, и снова души к ним вернутся.
Глазами мечет взоры колдовские,
Шлёт смерть и жизнь тому, кому желает,
Зрачками в плен берет она народы,
Как будто стали люди ей рабами.
Что говорить, даже я, а ведь у меня есть жена - смиреннейшая среди дочерей Евы - необъятная Сара, вы знаете мою Сарочку? - Абу-ль-Хасан кивнул, о да, Сарочку он знал, знал и сочувствовал Ицхаку за то, что вера того не позволяла взять ему развод. - Так вот, даже я, рискуя вызвать неудовольствие Сарочки, а это, как вы можете догадаться, пострашнее страшного суда, едва не набрался храбрости, чтобы оставить себе этот цветок сред невольниц. Но, хвала создателю, одумался, ибо страшный суд на миг оказался ближе ко мне, чем к остальным созданиям господа. Что же касается вас, о визирь Абу-ль-Хасан, который не имеет счастья иметь в своем доме женщину, подобную моей несравненной Сарочке, нет, я не покажу вам невольницу, сохраняя ваше душевное спокойствие, пока она не станет всецело вашей. Но что могу сказать, она обладает всеми качествами красоты, как то: миловидность лица, гладкость кожи, красивая форма носа, привлекательность черт, а завершение красоты - волосы. И всеми этими качествами она обладает в полной мере, и даже сверх того. А главное украшение сей прекраснейшей среди дочерей Хавы - родинка, родинка, подобная кружку амбры над верхней губой. Как говорил поэт:
Клянусь точкой родинки, что зернышку мускуса
Подобна! Не удивись словам ты сравнившего, -
Напротив, дивись лицу, что прелесть присвоило
Себе, не забывши взять мельчайшего зернышка.
И еще:
О ты, чей лик украсила родинка,
Что мускусу подобна на яхонте, -
Не будь жесток и близость даруй ты мне,
Желание и пища души моей!
Вот, насколько она прекрасна. И если вам и этого мало, я скажу, что она с гладкими щеками, высокой грудью, длинной шеей, крутыми бедрами, глаза ее, как глаза газели, брови, как луки, уши, как мешочки, груди, точно гранаты, рот - печать Шломо, губы, словно кораллы и сердолик, стан подобен ветви ивы, и она стройна, как тростник, а дыхание ее - бальзам. И разгоняет она заботы нежностью своего кроткого сердца, исцеляет болезнь звучными, сладкими речами, и это лишь малая толика присущих ей достоинств.
Абу-ль-Хасан почувствовал некоторое томление пониже пупка. Ицхак - седой, сгорбленный старик, когда доходило до товара, умел описывать его, подобно увлеченному безусому юноше, или будить юношу в покупателе.
- Введи ее! - голос визиря Абу-ль-Хасана прогремел, подобно послегрозовым раскатам, или - что не менее страшно - подобно гласу сиятельнейшего Шамс ад-Дина Мухаммада, когда тот оглашал свою волю.
- Господин...
Абу-ль-Хасан остановил возражения Ицхака движением длани. Пухлой длани с переливающимися перстнями на каждом из пальцев.
- Если она так же прекрасна... если она в половину так же прекрасна, как описываешь ее мне ты, неверный, клянусь Аллахом - да будет он превознесен и прославлен, я дам тебе за эту невольницу... двенадцать тысяч!
- О, мудрейший среди визирей...
И снова сияние перстней остановило причитания старца.
- Но, если она...- в голосе снова проступил гром, а редкие брови сдвинулись к переносице, - ты не получишь ничего, грязный еврей! Ни данника!
Ицхак отпрянул в ужасе. И даже закрыл лицо руками. Сухими руками с синими венами.
Купцом еврей был отменным, но актером никаким. Слишком притворно. Абу-ль-Хасану показалось, он видит, как сквозь вены посверкивают лукавые глазки Ицхака. Может, хитрый еврей, зная характер Абу-ль-Хасана, рассчитывал на такой поворот разговора с самого начала. Что ж, тем лучше, значит, новая невольница торговца действительно хороша.
Абу-ль-Хасан нетерпеливо заерзал на подушках, нежнейших подушках, набитых страусовым пухом, в один момент сделавшихся жесткими.
Ицхак доковылял до дверей, сделал знак слугам, и девушку ввели.
В подушки, вместо перьев птицы, будто натолкали камней. Крупных камней с острыми сторонами.
Черная хабара прикрывала лицо, плечи, стан и прочие достоинства товара. Впрочем грудь - высокая, достаточной полноты поднимала шелковую ткань, да еще бедра, пышные бедра. Как сказал поэт:
И бедра её ко слабому прикрепились,
А бедра ведь те и к ней и ко мне жестоки.
Как вспомню я их, меня поднимут они тотчас,
Её же они, коль встанет она, посадят.
С ловкостью факира, Ицхак сдернул хабару, открыв лицо невольницы.
Дыхание Абу-ль-Хасана задержалось в груди, а затем с шумом вышло наружу. Визирь славного города Ахдада испытал одновременно восхищение и сожаление.
Восхищение от того, что торговец оказался прав.
- Ты получишь свои двенадцать тысяч, Ицхак.
Сожаление - правота торговца оказалась сверх слов его. Невольница была вдвойне прекрасна. Подобная красота не для визиря - смиренного слуги. Подобная красота для... султана.
3.
Продолжение рассказа о Шамс ад-Дине Мухаммаде - султане славного города Ахдада и визире его Абу-ль-Хасане
- Что молчишь, жеребец! Объездил кобылку!
Страшен гнев. В гневе Кабил лишил жизни своего брата Хабила, в гневе говорят слова, о которых потом жалеют, в гневе совершают поступки, о которых потом жалеют, но втройне, вдесятерне страшен гнев султана Шамс ад-Дина Мухаммада, ибо гнев его - смерть для подданного. Длинная конопляная смерть с петлей на конце. И если посетит светлейшего сожаление, что до него тому, чью душу уже ласкают черноглазые гурии. На все воля Аллаха! Кроме сияющего Джанны, Господин Миров создал еще огненный Джаханнам и семь слоев, и первый слой для ослушников из правоверных, умерших без покаяния, и второй слой - для неверных, и третий слой для Яджуджа и Маджуджа, и четвертый слой для племени Иблиса, и пятый слой для переставших молиться, и шестой слой для евреев и христиан, и седьмой, последний слой для лицемеров.
- Как посмел ты, неблагодарный, как ты даже подумал, после этого... своему господину...