— Я немного обеспокоен, сэр Эдвард, — признался он. — Я не знал, что мы здесь найдем. Здесь бывали до нас, и не очень давно. И они пришли, надеясь найти что-то, представляющее для них большой интерес. Как и меня, их занимает истинная история мира. Верно, я не решился идти сюда один, и заручился вашей поддержкой, чтобы чувствовать себя в безопасности. И мне жаль, что вы не убедили проводников остаться с нами, и крайне жаль этого мальчика. Но не стоит винить меня ни в том, ни в другом. Возможно, большая опасность бродит среди этих гробниц, но я не могу вам сказать, в чем она состоит. Вы просто рассмеетесь в ответ на мои слова.
«Предрассудки», — снова подумал Таллентайр, — «он упрекает меня за то, что мне их недостает. Он боится духов и проклятий, но прямо этого не скажет, так как знает, что я в это не верю». Поведение священника безмерно раздражало сэра Эдварда, не любившего, как намеки на таинственные неясные опасности, так и утверждения о том, что есть, дескать, многое на земле и в небесах, чем никогда не интересовалась материалистическая философия. Но баронет понимал, что какие бы тайны ни хранил Мэллорн, их у него не выведать, по крайней мере, сегодня. В любом случае, решающее значение сейчас имела его готовность прийти на помощь, а выяснение отношений отложить на будущее.
— Простите, — сказал Таллентайр. — Болезнь Дэвида выбила меня из колеи, и, полагаю, я переусердствовал, ища того, кто разделил бы со мной вину. Теперь ступайте, я позову вас, если понадобится. Но всем моим сердцем надеюсь, что этого делать не придется.
Мэллорн тем не менее колебался, и Таллентайр понял, что он ищет способ продолжить разговор. Наконец, священник произнес:
— Я читал вашу статью, ту, где вы говорите, что не согласились бы жить в таком мире, как мой. Тревожном и чудесном, необъяснимом разумом. И об этом я давно хотел вам кое-что сказать.
Таллентайр не выразил охоты продолжать беседу, лишь злобно посмотрел на священника. Тем не менее, иезуит продолжал:
— Выдвинем гипотезу, что мир таков, каковым я его воображаю, а не таков, каковым его воображаете вы… — спокойно говорил он, — Предположим, что акт творения возможен и этот мир подвергается опасности нового вмешательства. В любой миг он может обратиться в нечто иное, неизвестное… Что тогда, сэр Эдвард?
Это было приглашение к долгим дебатам, но Таллентайр не позволил себя втянуть в дискуссию.
— Если мир действительно станет таким, и нам придется в нем жить, мы научимся понимать его, настолько насколько способны, — ровно сказал он, — Но я не хочу вести философские беседы, когда мой друг так страдает, и предпочел бы, чтобы вы ушли.
Мэллорн учтиво кивнул, признавая поражение, и удалился.
Лидиард затих и прекратил ворочаться, но пот по-прежнему катил с него градом. Таллентайр поднес к губам юноши флягу с водой и заставил его отпить.
Несколько минут казалось, что питье помогло и он успокоился, но вот губы вновь зашевелились, а голова начала метаться из стороны в сторону.
Повинуясь внезапному порыву, баронет наклонился ниже, как недавно Мэллорн, и попытался понять, о чем говорит Дэвид. Он разобрал несколько слов: дороги и кошки… цепи на шее… тени. Затем совершенно отчетливо: Мне не выдержать ее взгляда! И вновь имя Корделии, а далее латынь, последние слова молитвы «Отче Наш»: «но избавь нас от лукавого». Больше разобрать было невозможно. Таллентайр даже был уверен, произносит ли больной слова. Не нашел он смысла и в том, что услышал, не было никакой логической связи между их нынешним положением и кошкой с цепью на шее. Возможно, подумал он, это фразы просто наобум, и последовательность их случайна.