— Пойдемте покажу. Сено свежее, душистое. Будете спать, как у Перуна за пазухой. Хотя не уразумею никак: зачем сегодня ночлег? — Хозяйка заговорщицки подмигнула и распахнула хлипковатую дверь.
— Здесь только Воста останется.
— Вон оно что, а ты, стало быть, гаданий да жаркого празднества не срамишься? — плутовато улыбнулась постояличиха.
— Не в том дело. Я сюда к бабке прибыла. Помирает она… — пояснила Милава. Лучше сразу открыться, ничего не утаивая. А ну хоть это поможет людям не чураться молоденькой ворожеи. Или хотя бы не мешать.
Хозяйка отшатнулась. Ее и без того большие глаза увеличились вдвое и наполнились ужасом. Постояличиха несколько раз открыла рот да попыталась что-то ответить, но так и не произнесла ни слова.
— Ладно, пойду я, — выдохнула Милава и побрела к бабкиной хате.
— Бывай, — кивнула Воста.
Постояличиха лишь беззвучно таращилась.
* * *Милава шла по главной улице. Она не была здесь с тех пор, как мамка-знахарка сбежала разом с малолетней дочкой от черного наследства, однако в деревне мало что изменилось. Разве что появилась пара новых хат, да старые разрослись разом с семьями.
— Куда путь держишь, девица?
Милава обернулась. У резного крыльца красивой избы стоял высокий мужик, крепкий, хорошо одетый, в высоких кожаных сапогах. Его лицо, густая русая борода да такие ж волосы на мгновение заставили ее вспомнить о том молодце, что напал на Восту. Богатое ухоженное подворье явственно говорило, что перед Милавой не простой человек. Кузнец? Иль какой иной здешний мастер? Девица поклонилась, смахнув пальцами песчинки с дороги.
— К бабке иду, помирает она.
Ворожея уже приготовилась, что мужик погонит ее прочь, но тот улыбнулся. Светло от той улыбки отразилось в глазах, лучиками разошлось в морщинках.
— Да ты, видать, внучка Кукобы, что Черной кличут?
— Так. Меня Милавой звать.
— Ну а я — дядька Череда, староста деревни. Коли чего потребуется, ты не стесняйся, проси. Да на дураков местных особливо внимания не обращай и, если какие глупости говорить будут, не серчай.
— Спасибо, дядька, — Милава обрадовалась, что к ней так отнесся первый человек на селе. Видать не зря этому красивому и статному мужику здешний люд доверился — ни мудростью, ни умом не обижен.
— Издалече идешь? Поди устала? Давай-ка я тебя хоть кваском попотчую!
— Кваску не надобно. А вот если крынкой водицы колодезной уважишь, век благодарна буду.
— Ну, век не надобно, — отмахнулся Череда. — Воды не жалко. Тем паче у бабки твоей колодец камышом порос, пить неоткуда. Погодь чуток, я сейчас.
Череда скрылся за толстой дубовой дверью, что даже не взвизгнула. Да и чему было визжать да скрипеть? Вон петли блестят, что серебряные. Ладное хозяйство у старосты. Да видать, и семья не малая. В доме послышались какая-то возня да оклики. Скоро Череда снова стоял подле Милавы.
— Сейчас Услада, дочка моя, принесет воду. А ты покуда вот это возьми. Мыслю, у Кукобы не сыщется чем повечерять.
— Благодарствую, дядька, — девица спрятала увесистый сверток в дорожный мешок.
— Алесь куда-то запропастился. Так бы он помог тебе. Это сын мой. На охоту еще затемно подался.
А не тот ли это богатырь, что Востой овладеть хотел? Милава на мгновение замялась, а потом решилась:
— Встречала я одного молодца. На тебя похож — красив, высок, плечист, волосом рус. Вот только помыслами нечист.
— Как это, дочка?
— Снасильничать над одной девицей хотел. Да я мимо шла, не позволила злодеянию свершиться, — смягчилась Милава, глядя в синие глаза старосты.
— И где ж он теперь? — заволновался мужик. Лучистая улыбка погасла.
— Лежит там, в лесу. Да не пугайся, жив он. Без сознания только, а может, уже в себя пришел — я на его ранку знатного сбору сыпнула — да скоро возвратится…
— Ах ты мерзавка! — гаркнула девица — и откуда только взялась? — да с такой злостью поставила на землю ведро, что большая часть воды расплескалась. — Как смеешь ты порочить моего брата? Ты — порождение черной ведьмарки!
— Услада, уймись! — цыркнул Череда. — Тебе никто слова не давал.
Пышная девица недовольно поджала пухлые губы, но ослушаться не посмела. Ее ноздри трепетали от негодования, а грудь под расшитым сарафаном неистово вздымалась.
— Сложно поверить в то, что ты рассказала, Милава. Не похоже это на Алеся. И на деревне его знают как честного и доброго молодца. Видать, не его ты повстречала.
Однако у ворожеи уже сомнений не было: тот богатырь — сын старосты, уж больно схожи они промеж собой. Но разубеждать Череду Милава не стала. Тем паче ярость, исходящая из светлых глаз Услады, обидно хлестала по щекам. Пускай сами все выясняют, а там и Воста расскажет, как дело было.
— Как знаешь, дядька Череда. Молодец тот недалече от постоялого двора лежит. По тропке в чащу пойдешь, без труда сыщешь, если он сам не поднялся. А если хочешь, меня обожди, я к бабке загляну, а там и в лес вернуться можно.
— Что ж, ступай, — хмуро отозвался мужик.
— Да куда ты ее отпускаешь? — всплеснула руками Услада.
— Молчи! — упредил староста. — А ты, Милава, не мешкай. Я тебя в хате обожду. Кликни, как возвратишься.
Ворожея подхватила ведро и пошла дальше. Затылок еще долго горел под взглядом Услады. Но она не обернулась. Впереди ждала куда большая неприятность — встреча с бабкой. Дорога оказалась намного короче, чем сохранилась в памяти. Но так всегда случается, коли идти не хочется.
Показалась страшноватая хата без крыльца, с крохотным оконцем, затянутым бельмом-пузырем. Изба походила на черный горб, выросший прямо из земли, и всем своим видом говорила: «Не подходи, коли желаешь жить да здравствовать». Пахнуло черной силой. Не успела Милава занести руку, чтобы отворить рассохшуюся дверь, как из недр горба проскрипел старческий голос:
— Не чаяла уж, что явишься.
Милава поглубже вдохнула, готовясь к встрече, выдохнула и шагнула внутрь. В нос ударил тяжелый приторно-сладковатый воздух. Чрево избы оказалось ненамного светлее, чем снаружи. Ворожея поставила ведро на пол, сняла дорожный мешок, хотела было зажечь лучину, но наказ старухи удержал:
— Подойди.
Милава подошла к печи и, как водится, поклонилась в пол:
— Здравствуй, бабушка.
— Нече спину гнуть, ближе подойди.
Ворожея послушалась, приставила лавку и поднялась повыше. Среди грязных простыней и кипы поеденного молью меха покоилась осунувшаяся Кукоба. Костлявые руки лежали вровень с тощим телом. Лицо испещряли глубокие борозды-морщины, седые колтуны огибали голову. Веки плотно сомкнуты, рот — узкая черточка. Точно мертвая.
— Долго ты, однако, шла ко мне, — отчетливо проскрипела сквозь сомкнутые губы.
— Я спешила как могла.
— Вот что, внучка, — дерзкий скрип сменился притворной елейностью. — Мое время пришло. Паляндра в гости кажный вечер жалует, а забрать не может. Иссыхаю я заживо. Даже кровь в венах застыла. Нет мочи терпеть. Пособи мне, забери мою силу.
— Бабушка… кой-какое умение во мне и так уже живет-здравствует. — Милава сглотнула, стараясь дышать ровно.
Старуха вдруг захохотала, не открывая рта: громко, холодно, страшно. Милаве, повидавшей немало чудного, стало не по себе.
— Да что есть твоя возня с птахами да зверухами супротив моей мощи? Пойми, глупая, что с новыми умениями пред тобой сама земля свои тайны раскроет, ночь секреты распахнет. Только согласись — и великая сила перетечет в твое тело. Захочешь — воздух сгустится и обратится дорогой метле твоей. Люд станет падать ниц пред тобой в благоговейном страхе. Ты вознесешься над всеми болезнями и несчастьями. А там, глядишь, и сама Паляндра отступит, даруя вечность бытия!
— Нет, — прервала оболванивающий поток слов Милава и сама испугалась своей резкости. И тут же постаралась смягчиться, страшась, что злобная бабка покарает всю округу за неуважительный ответ. — Мне и так добре. Чем смогу, тем и так людям помогу. А вечная жизнь… Не по мне это. Не серчай на меня, бабушка.
— Да ты такая ж бестолковая, как твоя мать! Много ли ей счастья принесло непослушание? Иль нашла она радость среди болотной топи, когда сбежала от меня, точно крыса подлая? — скрип в голосе обратился сталью. Каждое слово кромсало душу, вызывая из недр памяти грустные воспоминания о любимой матери.
Милава была очень близка со своей родительницей. Именно та передала все свои знахарские силы и целительные умения. Мать научила, что истинное счастье в благодарных глазах спасенного. Милава никогда не сомневалась, что родительница была по-настоящему счастлива именно там, в лесной глуши, вдали от черной мощи Кукобы. Вот только счастье это длилось недолго — коварная болотная лихорадка в три дня выпила все жизненные соки из молодой, пышущей здоровьем женщины. Даже собрав все свои знания, все свои дарования, Милава не сумела ее излечить.