Возвратимся теперь к ложному маркизу де Шамери, то есть к Рокамболю, которого мы оставили лишившимся чувств в почтовой карете, в то время как голова приговоренного к смертной казни свалилась с плеч. Д'Асмолль, как помнит читатель, не любивший кровавых зрелищ, отвернулся и закрыл глаза. Глухой звук секиры и говор народа возвестили ему, что все кончено. Он открыл глаза, посмотрел на Рокамболя и заметил, что тот лишился чувств.
Маркиз был бледен как смерть, его зубы были сжаты, руки — неподвижны и безжизненны, так что заметны были все признаки летаргии.
— В гостиницу, скорей в гостиницу, — закричал виконт своему лакею, — маркиз в обмороке…
У д'Асмолля был с собой флакон со спиртом, он дал понюхать Рокамболю, но бесполезно, ложный маркиз не приходил в себя.
Толпа начала редеть и молча расходиться во все стороны; это дало возможность почтарю продолжать свою дорогу, сперва медленно, а потом рысью, и наконец карета двух путешественников выехала на большую улицу и на площадь С, на которой стоит лучшая гостиница в городе, гостиница Людовика XI.
Д'Асмолль выскочил из кареты, потребовал тотчас медика, и Рокамболя, все еще лежавшего без чувств, перенесли в комнату гостиницы и положили на кровать. Медик явился, осмотрел ложного маркиза, расспросил, что с ним случилось, и объявил, что его обморок не опасен.
— Это случилось, — сказал он, — от сильного испуга, при сильной нервной раздражительности. Обморок пройдет сам собой, только, может быть, за ним последует непродолжительный бред.
Медик прописал успокоительное лекарство и ушел, посоветовав оставить маркиза одного.
Предсказания доктора вскоре исполнились. Через час Рокамболь открыл глаза и бросил вокруг себя блуждающий взгляд. Он находился в неизвестной комнате и не заметил Фабьена, поместившегося в темном углу, у кровати. Вскоре сбылось то, что предсказал доктор, у больного сделался припадок горячки.
— Где я? — спросил он себя. — Где же я?
Его взгляд был тускл, голос хрипл. Он попробовал встать, но не мог.
Фабьен, сидя неподвижно близ кровати, не смел приблизиться.
Вдруг Рокамболь хлопнул себя по лбу.
— О, — сказал он, — я помню… я видел палача!.. Я видел его… у него были голые руки… он хохотал, глядя на меня, он показывал мне нож… ха-ха-ха!..
Рокамболь принялся бессмысленно хохотать под влиянием сильного страха.
Д'Асмолль подошел и хотел взять его руку.
— Прочь! — закричал Рокамболь, отталкивая его. — Прочь… ты пришел взять меня, —меня также, потому что я убил мою приемную мать, потому что я удавил ее… но я уйду от тебя… убегу… о, я перепилил решетку, вот как я спасся со дна Марны… меня зовут… меня зовут…
Бандит остановился, в его голове блеснул во время бреда луч разума, сделавшего его осторожным, и он прибавил: «Ты хотел бы узнать, как меня зовут? Но ты не узнаешь этого».
Он продолжал хохотать, плакать и по временам изъявлял то насмешку, выражавшуюся недоконченными словами и фразами, то высшую степень ужаса, когда он пятился к стенке кровати и кричал глухим голосом:
— Прочь, палач! Прочь!..
Этот припадок продолжался почти два часа, после чего больной уснул и проспал до вечера.
Когда он пробудился, бреда уже не было, спокойствие возвратилось, и ложный маркиз де Шамери изъявил только небольшое удивление, что он находится в другом месте.
Фабьен, сидя у изголовья, держал его руку.
— Бедный Альберт, — сказал он, — как ты чувствуешь себя?
— Ах, это ты, Фабьен! — сказал Рокамболь, взглянув на него с удивлением.
— Это я, мой друг.
— Где же мы?
— В Г., в трех милях от Оранжери.
— Вот как! — сказал ложный маркиз. — Зачем мы остановились в Г.?
— Потому что ты захворал.
— Захворал?
— Да, у тебя была горячка, ты был в обмороке.
— Но почему?
Фабьен не решался говорить.