— Сегодняшний день уже кончается, пора и отдохнуть, — сказал Алексей Александрович.
Он принадлежал к тем натурам, для которых день от вращения планеты не зависит: начинается в момент пробуждения и длится до момента засыпания.
В том же порядке, господин Романов на полшага впереди профессора Юмашева, они двинулись прочь.
Я прощально взглянул на плененную Бетельгейзе (невероятно, но ведь — сон!) и отправился вслед.
Шли они, несмотря на ночной час, либо благодаря ему — быстро. Дошли до лифта. Часами-ключом Алексей Александрович его открыл. Ну конечно, его часы — сезам для всех дверей и во сне, и наяву.
Сам я во сне лифтами не пользуюсь, но если меня везут — другое дело.
Впрочем, лифт большой, все поместились. Я, конечно, затаился в уголок — просто из вежливости.
На жилом этаже лифт остановился. Петр Аркадьевич вышел, вернее, Алексей Александрович позволил тому удалиться.
Я выбирал недолго — остался с господином Романовым, который продолжил свой путь в одиночестве. То есть это он думал — в одиночестве, я ведь невидим.
Мы оказались в личной башне господина Романова, на уровне гостиной.
Никакой охраны — видимо, Алексей Александрович доверял той, что внизу. И то, множа охранников, множишь измену.
Гостиная была, что называется, из быта помещика девятнадцатого века. Хорошего помещика, владельца полутора-двух тысяч душ, ну вот как Иван Сергеевич Тургенев. Никакой бьющей в глаза новизной мебели, все надежно, проверено временем, разве что большой плоский телевизор и еще — компьютер-ноутбук на столе гамбсовской работы. Гамбс — единственный мастер, которого я знаю, по Ильфу и Петрову. На самом деле это вполне мог быть и другой краснодеревщик.
Алексей Александрович сел за стол, к открытому и включенному компьютеру и начал что-то писать. Писал он быстро, десятью пальцами. Я заглянул ему через плечо. Это было письмо, но Романов отправил его прежде, чем я успел прочитать хоть слово. Капризы сна…
Оставив компьютер включенным, он встал и подошел к другой двери, которую открыл теми же часами.
Это оказался еще один лифт. Что ж, кататься так кататься!
Катались мы недалеко — вверх, в спальню Романова.
В спальне Романова окон в стенах не было вовсе. Ни одного.
Свет, приглушенный, спокойный, шел из хитрых светильников, таких хитрых, что казалось — он падает из ниоткуда.
На стенах ничего, ни картин, ни гобеленов. И мебели самый необходимый минимум. Узкая походная кровать, шкаф и бюро.
Романов занялся обыкновенными предсонными делами. Примыкавшая к спальне душевая комната была небольшой, но вполне современной.
Ладно, пусть спит.
Я пролетел сквозь стену, обогнул башню и понесся к себе — быстро, быстрее, еще быстрее. Утомительное это занятие — видеть сны.
Спать хочется.
8Утром я проснулся слегка разбитым. Не совсем, только с края, словно старая, но любимая чашка. Виновата ли в том полуночная встреча с господином Романовым или наступил пик дезадаптации, я ведь в пяти часах к востоку от своего относительно постоянного места жительства? Не знаю. Не исключено, что и сон сказывается. Видеть вещие сны — нелегкий труд. Правда, был сон вещим, нет, с уверенностью не скажешь. Говорят, всякий сон вещий, если правильно толковать. Допустим, все, что я видел, — пустое, чепуха, не имеет ничего общего с действительностью, выбросить из головы и забыть поскорее. Таково подавляющее количество снов у подавляющего большинства людей.
Но я — меньшинство. Я часто вижу вещие сны. Вот и теперь я проверил: жучки, что приснились мне, оказались в тех же местах, что и во сне. Объяснений тому два. Первое: во сне мозг обработал информацию и выдал на-гора готовые ответы, ответы более точные, нежели он, мозг то есть, мог сделать наяву, постоянно отвлекаемый на всякие пустяки. Объяснение второе — полумистическое. Душа и тело едины, но при определенных обстоятельствах делимы. Астральное тело — часть души — может ее покинуть и бродить неподалеку. А порой — и подалеку. Заставить душу трудиться помогают разные приемы — медитация, пост, отшельничество. Отшельники, прячась в пещерах, тоже ищут тишины и покоя, где сознание их раскрепощается настолько, что создает удивительно точные прогнозы-пророчества.
А у меня это наследственное. Мама и бабушка работали там, где их талант был востребован страною, в месте настолько секретном, что и не скажешь уверенно, существовало ли оно на самом деле. Прабабка же была обыкновенной сельской ведьмой, находила пропавшие вещи, а случалось, и людей. В войну раньше всех знала, кто погиб, кто в плен попал, а кто жив-здоров. И если похоронка приходила по ошибке — нечасто, но бывало, — она говорила: жив твой мужик, вернется, жди. Поэтому, получив похоронку, бабы шли к ней, как к последней надежде: вдруг скажет — жив? Но много чаще похоронки оказывались точными, и вдовы сердились, будто прабабка решала, кому жить, а кому умереть. Одна из сердитых и написала донос. Не знала, глупая, что прабабка тот донос увидит во сне — и бросит село, с дочкой переберется в освобожденный, но разрушенный Воронеж, разрушенный настолько, что никому и в голову не приходило искать там прабабку. Других дел хватало.
Я видел вещие сны, но реже мамы и бабушки. Вероятно, у женщин эта способность сильнее — пара икс-хромосом усиливает, что ли. И потому никто не препятствовал моему увлечению спортом, напротив, поощряли. Видно, роду был нужен олимпийский чемпион. Или просто спорт и ведовство не мешают друг другу. Вот и теперь: жучки были реальностью, но была ли реальностью звезда-гармоника в недрах Замка? Или это нужно понимать в переносном смысле? Например, небольшой ядерный реактор, обеспечивающий энергией поместье господина Романова. Вряд ли три ветряных генератора способны удовлетворить все потребности. А если штиль?
Пройдя утренний контроль лейб-докторицы Людмилы Ивановны, поднялся к Вике.
Та уже ждала. Это хорошо. Если тренировку ждут и предвкушают, значит, заниматься смысл есть.
— Я только что была у папы, — сказала она. — Он говорит, что я здорово подтянулась.
— То ли будет, — пообещал я.
Сегодня мы шли по маршруту Б. На этот раз нас атаковали не абстрактные силуэты, а монстры — Дракула, Фредди Крюгер, Вурдалак, Чужой и Хищник. Те, кого, в общем-то, не жалко. Статуи из пластика, искусно раскрашены, не хуже, чем в музее восковых фигур, если рассматривать с расстояния пяти метров и дальше. Но нам рассматривать некогда, мы стреляем. Воспитание решительности у женщин и детей. Правда, при попадании чудовища рычат столь злобно, что палец сам нажимает на курок: попадание — хорошо, а два — лучше. Слежу за Викой. В Дракулу стреляет с заминкой — все же гуманоид, а вот Чужой заминки не вызвал.
Стреляем и бежим — не очень быстро, почти трусцой.
У финиша Вику ждал сюрприз. Сладкое. Две стандартные биатлонные мишени, пять тарелочек. Правда, до них было не пятьдесят метров, а только пять, но ведь и у нас не винтовки, а воздушные пистолеты.
Вика обрадовалась — до стрельбы. После радости не было — все пули пролетели мимо.
Она жалобно посмотрела на меня.
— Через месяц будешь выбивать девяносто процентов, — заверил я ее.
— Правда?
— Гарантирую.
Охранники не улыбались, видно, их наконец-то впечатлила моя стрельба. Но стрелял так я вовсе не ради них — ради Вики. «Делай, как я» — один из старейших и самых эффективных способов обучения. Человек — существо подражательное, с кем поведется, от того и наберется. Единственная сложность — найти человека, который может «делать», но у Вики с этим проблем нет.
Со стрелковой дорожки до ворот Замка мы дошли быстро. Охрана топала серьезно. Притомилась охрана.
Интересно, мелькнула мысль, нет ли среди них бывших моряков? Матроса Железняка, например? Возьмет да и заявит господину Романову — устали, мол, расходитесь подобру-поздорову, господа хорошие.
Нет, аналогия с Учредительным Собранием хромает на обе ноги. И охрана не распропагандирована, а главное, господин Романов охране платит, и платит соответственно. Если он уйдет, кто будет платить? Столько платить? Новый хозяин? Нет уж, ребята, новый хозяин будет искать новую охрану, охрану, не замаравшую себя предательством. Верность — тоже капитал.
Хотя не все это понимают.
— Иван, папа меня берет полетать на дирижабле. Хотите с нами? — В голосе у Вики слышалась тревога — не откажусь ли я.
— Хочу, — ответил я.
— Тогда в час дня, хорошо? Приходите ко мне, и мы вместе пойдем, — радостно сказала Вика. У нее есть то, чего нет у меня, — полет на дирижабле. И она может этим поделиться.
— Замечательно. Никогда в жизни не летал на дирижаблях.
Вот так. У нас новая зона соприкосновения: мы оба полетим на дирижабле. А многие никогда дирижабля и не видели. Что не видели, даже не подозревают о существовании.