– Почему из окна? – спросила она.
– Да простыл. Видимо, в поезде. Так, ерунда. Пустяки. Ну а как вы? Как все, Нюта?
Она стала отчитываться – родители хорошо. То есть держатся. Короче говоря, молодцы. А я… – Тут она замолчала. – Ну, и я… Нормально. Работаю. Замужем.
Отчего-то повисла пауза.
– Вот и славно! Такой девушке остаться в девках не грозило! – засмеялся он.
В этот момент снова завопила Лидочка, и Нюта почему-то смутилась.
– У вас дочка! – догадался он и смущенно добавил: – Я вас отвлекаю! Простите великодушно.
Она снова испугалась, посмотрела на часы и сказала, что через минут пятнадцать вернется домой и…
– Вам не трудно будет перезвонить? Ну, если можно и это вас не затруднит.
Яворский помолчал и ответил:
– Конечно. А сейчас бегите к ребенку. Там, похоже, целое море слез и страданий!
Нюта надела сапоги, схватила упирающуюся дочку и выскочила за дверь. План в ее голове созрел мгновенно, молниеносно.
Лиду – в сад. На работу позвонить. И – к нему! Никаких звонков она ждать не будет. Потому…
Потому, что на это у нее просто не хватит сил!
По дороге она вспомнила, что одета слишком просто: серая юбка, черная кофточка. Почти не накрашена, не надушена, и с головой черт-те что. И все – дочкина истерика. Где уж тут до себя!
«Наплевать, – решила она, – на все наплевать! Слишком долго я ждала. Слишком долго. Прогонит – ну и ладно. Нет, не прогонит – воспитанный человек не прогонит дочь друга. Выпьем чаю, поговорим за жизнь. Посмотрю на него и уйду. Просто посмотрю. И просто уйду. А если я этого не сделаю… То не прощу себе всю оставшуюся жизнь. Не прощу», – бормотала она, таща дочку за руку и поторапливая ее.
Лидочка смотрела на мать с удивлением – мама не уговаривает, не обещает шоколадку и мультики. Очень торопится и разговаривает сама с собой.
Она затолкала дочку в группу и попросила нянечку ее раздеть.
– Тороплюсь, – посетовала она, – Лида в капризах, и вот на работу… Опаздываю.
Нянечка тяжело вздохнула.
– Все они у вас… балованные. Все от жизни хорошей!
Нюта закивала, чмокнула дочь и выскочила за дверь. Она так бежала к метро, что подвернула ногу – постояла с минуту, скорчившись от боли, и снова заторопилась.
У метро стояла очередь за апельсинами. Она встала, подумав, что ему хорошо апельсины. От простуды – сплошь витамин С. Ну, и вообще, с пустыми руками…
Потом ей стало смешно – она едет проведывать больного. Какая глупость! Она едет к нему!
Потому что не забывала его все эти годы. Потому что, услышав его голос, поняла, что любовь никуда не делась. Просто дремала все это время. А сейчас снова проснулась. И – ей на все наплевать! На то, что она замужняя женщина. Мать. Дочь. Человек с устоями и правилами. Честная женщина! Боже, как это смешно. Наплевать! На все! Ей надо увидеть его и во всем признаться. А если прогонит, то это даже по-своему облегчение. Она сбросит гири и путы со своей души и со своего сердца.
Да наплевать, что там будет потом. Просто сейчас ей надо его увидеть!
И больше ни о чем не думать. И еще – спешить. И плевать на марокканские апельсины!
Гостиничка при военном госпитале оказалась маленькой, затрапезной, похожей на общежитие. Она вошла и увидела женщину, сидящую за столом и пьющую чай.
– Яворский, – решительно спросила она, – у себя?
Женщина посмотрела на нее с осуждением, словно раздумывая, кивнула.
– Второй этаж, тридцатая комната. И давайте свой паспорт!
Она долго (просто сто лет) листала страницы, потом что-то отметила в своем кондуите и тяжело вздохнула:
– Идите!
Нюта кивнула.
– Спасибо.
– Имейте в виду, – крикнула ей вслед женщина, – посещения строго до двадцати одного!
Нюта ничего не ответила и уже взлетала по лестнице.
У двери с пластмассовым номерком «30» она остановилась, замерла, испугавшись биения своего сердца. Ей казалось, что оно бухает громко, словно огромный литой колокол, и что слышно его на весь коридор.
Наконец она выдохнула и постучала.
– Войдите! – произнес хрипловатый голос.
Она резко открыла дверь и увидела его – он сидел за столом и читал книгу.
Увидев ее, Яворский привстал и сделал шаг ей навстречу.
– Вы? – растерялся он. – Простите, не ожидал.
Она молчала. Он подошел к ней, чтобы помочь снять пальто.
Она подняла на него глаза, полные мучительного стыда, боли и радости.
– Вот, – одними губами сказала она, – вот, пришла…
У него слегка дрожали руки, и она это почувствовала. Дотронулась до его ладони и тихо спросила:
– Вы… не рады?
Он повесил пальто на вешалку, обернулся, посмотрел на нее и ответил:
– Да глупости! Я… вам рад. Просто… есть ошибки, которые можно… предотвратить… Чтобы не портить себе всю оставшуюся жизнь.
Она замотала головой.
– И есть осторожность, которую можно себе не простить – тоже всю последующую жизнь!
– Вам… Сейчас… Многое кажется, – покачал он головой.
Нюта рассмеялась:
– Кажется? Как долго мне кажется! Почти десять лет!
Она подошла к нему и тихо сказала:
– Не гоните меня! Я… все решила. Давно… и – никаких сомнений! Вы понимаете? Просто… я люблю вас. Простите…
Яворский отошел к окну и отвернулся. Нюта увидела, как вздрогнули его плечи.
Она подошла к нему и прижалась к его спине.
– Я, – дрогнувшим голосом сказал он, – я… не имею права… этого делать. Тогда я сбежал от тебя – сил хватило… а сейчас… Уходи! Прошу тебя! Потому что сейчас… Сил не хватит.
Она положила руки ему на плечи и, рассмеявшись, сказала:
– Посмотри на меня! Повернись! Тогда… Тогда я была маленькой девочкой. А сейчас… Сейчас я большая и взрослая тетя…
И он повернулся.
Нюта проснулась, когда за окном было совсем темно, и в голове застучало: «Лида! Детей давно разобрали, а ее девочка сидит одна в группе и плачет горючими слезами!»
Она схватила часы и чуть успокоилась – было без пятнадцати пять, и это означало, что за дочкой она успевает.
Она вскочила с постели и стала поспешно натягивать чулки и белье.
Яворский зажег ночничок и, закуривая, внимательно смотрел на нее.
– Прости, – заговорила она, словно оправдываясь и пряча глаза, – надо спешить за дочкой.
Он кивнул и тоже поднялся.
– Я посажу тебя в такси. – И тут же добавил: – Возражения не принимаются!
Они выскочили за дверь и под пристальным и презрительным взглядом дежурной торопливо вышли на улицу.
Яворский поднял руку, стараясь не смотреть на Нюту. Такси остановилось, и начался обычный таксистский спор по поводу того, что «далеко и вообще не по пути». Яворский оборвал водителя, сунул ему деньги, и тот, обалдевший, моментально заткнулся и услужливо распахнул перед пассажиркой дверь.
Они замешкались, и она уткнулась ему в плечо.
– Завтра, – сказала она, – завтра я приеду. Так же, не возражаешь? Отведу дочку в сад и сразу к тебе!
Он поднял за подбородок ее лицо и тихо сказал:
– Есть время. Подумать. Весь вечер и ночь. Очень много времени для того, чтобы тебе подумать, девочка!
Нюта счастливо рассмеялась:
– Я долго думала, милый! Почти десять лет. Не впечатляет? – Потом она прижалась к его щеке и уверенно повторила: – Завтра. Утром.
Он громко сглотнул и кивнул. Просто кивнул. Молча.
Она села в машину и помахала ему рукой.
А он еще долго стоял и смотрел вслед уже исчезнувшей с горизонта машине с шашечками, не замечая, что пошел крупный и мягкий снег, усыпавший его непокрытую голову и темное пальто.
Забыв о том, что он простужен и даже температурит и что такая погодка может свалить его по-серьезному, да и свалит наверняка.
Впрочем, какая погода…
Жизнь перевернулась – а он про погоду!
Нюта ехала в такси и смотрела в окно. В домах горел свет, наверное, семьи собирались к ужину, торопились с работы, голодные, усталые и соскучившиеся друг по другу. Мужчины с жадностью поглощали котлеты или пельмени, а дети лениво и неохотно возили ложками в тарелках с супом или кашей. Загорался голубой экран телевизора, и отцы семейств, кряхтя, укладывались поудобнее на диваны, а их жены со вздохом принимались мыть посуду и проверять у детей уроки.
Жизнь текла обычная, знакомая, размеренная. И день был обычный – таких миллионы. У всех. Или – почти у всех.
Только не у нее! У нее все было вновь – все. Нежность, затопившая сердце. Дрожь в ногах, щемящее и незнакомое жжение в животе, когда она вспоминала его руки и поцелуи. Тревога за него – господи! А про его простуду они совсем забыли! Жалость – он там совсем один, в этой полупустой казенной и серой комнате и наверняка хочет есть. Она-то голодна как стая волков!
И еще – ощущение счастья. Такое странное, такое новое, незнакомое – когда ты не одна и очень нужна кому-то.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...