— Мы закончили, сэр,— важно сказал он.— Все на месте и в полном порядке. Мы были особенно аккуратны с содержимым выдвижных ящиков стола мистера Вульфа и даже…
— Моего стола! — закричал Вульф.
— Да, вашего стола,— самодовольно улыбаясь, подтвердил Роуклифф.
Кровь бросилась Вульфу в лицо.
— Ее убили там,— резко сказал Крамер.— Вы нашли хоть что-нибудь?
— Пожалуй, нет,— признался Роуклифф.— Конечно, отпечатки пальцев нужно еще проверить и подготовить лабораторный отчет. В каком виде нам оставить кабинет?
— Опечатайте, а завтра посмотрим. Задержитесь здесь вместе с фотографом. Остальные могут уходить. Скажите только Стеббйнзу, чтобы прислал сюда эту женщину, миссис Ирвин.
— Орвин, сэр.
— Подождите,— возразил я.— Что опечатайте? Кабинет?
— Конечно,— насмешливо ухмыльнулся Роуклифф.
Я решительно повернулся к Крамеру:
— Вы не сделаете этого. Мы там работаем и живем. Там, наконец, все наши вещи.
— Продолжайте, лейтенант,— кивнул Крамер Роуклиффу, тот повернулся и вышел.
Во мне кипел гнев и желание наговорить Крамеру много обидных слов, но я знал, что должен сдержать их. Вне всякого сомнения, это была самая большая пакость, которую Крамер когда-либо сделал нам. Теперь слово было за Вульфом. Я взглянул на него. Он сидел белый от бешенства и так плотно сжал губы, что их не было видно.
— Расследование есть расследование,— вызывающим тоном сказал Крамер.
Вульф произнес ледяным тоном:
— Ложь. Это не расследование.
— Это мое расследование — для таких случаев, как этот. Ваш кабинет теперь не просто кабинет. Это место, где было проделано больше хитрых трюков, чем в любом другом месте Нью-Йорка. Когда в нем, после беседы с Гудвином, убивают женщину, причем у нас нет других свидетельств, кроме его слов,— в таком случае расследование должно начинаться с опечатывания.
Голова Вульфа подалась на дюйм вперед, и он немного выпятил нижнюю челюсть.
— Нет, мистер Крамер. Я скажу вам, что это такое. Это злобный выпад тупой душонки и замкнутого, завистливого ума. Это трусливая мстительность уязвленной посредственности. Это жалкие потуги…
Дверь открылась, чтобы пропустить внутрь миссис Орвин.
Если миссис Карлайл сопровождал муж, то миссис Орвин — сын. Выражение его лица и манеры претерпели столь заметные изменения, что я с трудом узнал его. Наверху тон и лицо младшего отпрыска Орвинов выражали презрение. Сейчас его глаза, словно отрабатывая сверхурочные, смотрели открыто и сердечно.
Он перегнулся через стол к Крамеру, протягивая руку:
— Инспектор Крамер? Я столько слышал о вас! Меня зовут Юджин Орвин.— Он посмотрел направо.— Сегодня я уже имел удовольствие встречать мистера Вульфа и мистера Гудвина — раньше, еще до того, как произошло убийство. Это просто ужасно.
— Да,— согласился Крамер.— Садитесь.
— Одну минуту. Будет лучше, если я останусь стоять. Я хотел бы сделать заявление от имени моей матери и от своего и надеюсь, что вы позволите мне. Я член коллегии адвокатов. Моя мать чувствует себя неважно. По просьбе ваших людей пришла в кабинет вместе со мной, чтобы опознать тело мисс Браун, и это было ужасным потрясением для нее. Кроме того, нас держат здесь уже больше двух часов.
Вид матери подтверждал слова сына. Опираясь головой на руку и закрыв глаза, она, казалось, ничуть не заботилась о впечатлении, которое производила на инспектора.
— Заявление может быть принято,— сказал Крамер,— если оно имеет отношение к делу.
— Я так и думал,— одобрительно сказал Джин.— Столько людей имеет абсолютно верное представление о методах работы полиции! Конечно, вам известно, что мисс Браун сегодня пришла сюда как гость моей матери. Поэтому вы можете предположить, будто моя мать знает ее. Но на самом деле это не так.
— Продолжайте.
Джин покосился на стенографирующего полицейского.
— Раз уж мои слова записываются, я бы хотел начать с другого конца.
— Не возражаю.
— Вот факты: в январе моя мать была во Флориде. Во Флориде можно столкнуться с кем угодно. Моя мать встретила человека, который назвался Перси Брауном — как он говорил, британским полковником запаса. Позже он представил ей свою сестру Синтию. Моя мать вошла с ними в деловые отношения. Мой отец умер, и поместье, довольно большое, досталось ей. Она ссудила Брауну деньги — совсем немного, ведь это было только начало.
Голова миссис Орвин дернулась.
— Речь идет всего о пяти тысячах долларов, и я ничего не обещала ему,— утомленно сказала она.
— Все правильно, мама,— Джин погладил ее по плечу.— Неделю назад она вернулась в Нью-Йорк. Они приехали с ней. Сначала, встретив их в первый раз, я подумал, что имею дело с самозванцами. Они не слишком много распространялись насчет подробностей своей семейной жизни, но от них и от матери я узнал достаточно, чтобы можно было навести справки, и послал запрос в Лондон. Я получил ответ в субботу и подтверждение сегодня утром, и этого было больше, чем достаточно, чтобы увериться в своих подозрениях, но слишком мало, чтобы рассказать о них моей матери. Если она составит свое мнение о ком-нибудь, ее не переубедишь.
Я ломал голову над тем, что предпринять. Между тем мне пришло в голову, что лучше всего не оставлять их наедине с ней, если это будет в моих силах. Вот почему я и отправился сегодня с ними — моя мать состоит членом этого цветочного клуба, я же не принадлежу к любителям цветов…
Он поднял ладони вверх.
— Вот то, что привело меня сюда. Моя мать пришла посмотреть на орхидеи и пригласила с собой Брауна с сестрой только потому, что у нее доброе сердце. Но сама она ничего не знала о них.
Он оперся руками на стол и наклонился к Крамеру.
— Я намерен быть искренним с вами, инспектор. При данных обстоятельствах я не вижу, какую пользу можно извлечь, если предать огласке тот факт, что эта женщина пришла сюда вместе с моей матерью. Не хочу оставлять никаких сомнений в том, что у нас нет желания уйти от гражданской ответственности. Но каким образом можно помешать тому, чтобы имя моей матери попало в газетные заголовки?
— Я не отвечаю за газетные заголовки,— сказал Крамер,— и не издаю газет. Если они уже разнюхали что-то, я не в состоянии воспрепятствовать им. Но могу заметить, что признателен вам за откровенность. Итак, вы увидели мисс Браун только неделю назад?
У Крамера было много вопросов к матери и сыну. После того как он задал половину, Вульф протянул мне клочок бумаги, на котором его рукой было написано:
«Скажи Фрицу, чтобы он принес нам кофе и сэндвичи. Нам и тем, кто остался в передней. И больше никому. Разумеется, не считая Сола и Теодора».
Я вышел из комнаты, отыскал на кухне Фрица, передал ему записку и вернулся назад.
В продолжение всей беседы Джин с готовностью отвечал на все вопросы Крамера, и миссис Орвин старалась следовать его примеру, хотя это стоило ей немалых усилий. Они показали, что все время были вместе, что, насколько я знал, было не так, потому что по меньшей мере дважды во время приема видел их порознь друг от друга. Крамер тоже, поскольку я не сделал из этого тайны.
Они наговорили еще много другого, в том числе и то, что за время своего нахождения в оранжерее не покидали ее вплоть до того момента, когда спустились сюда с Вульфом; что, пока большинство гостей не ушли, оставались в ней, потому что миссис Орвин хотела уговорить Вульфа продать ей несколько растений; что полковник один или два раза отлучался куда-то; что после моих слов и реакции полковника Брауна их почти не встревожило отсутствие Синтии и так далее.
Перед тем как уходить, Джин еще раз попытался упросить инспектора не впутывать в это дело его мать, и Крамер пообещал ему сделать все возможное.
Фриц принес Вульфу и мне подносы, и мы принялись за их содержимое. Молчание, которое установилось после ухода Орвинов, сменил звук пережевываемого челюстями салата.
Крамер, нахмурившись, смотрел на нас. Потом повернул голову:
— Леви! Приведи сюда этого полковника Брауна.
— Да, сэр. Этот человек, о котором вы спрашивали,— Веддер,— здесь.
— Тогда я приму его первым.
В оранжерее Малькольм Веддер привлек мое внимание тем, как взял в руки горшочек с цветами. Когда он подвинул стул и сел за стол напротив Крамера и меня, я все еще придерживался мнения, что его персона заслуживает более пристального внимания, однако после его ответа на третий вопрос Крамера расслабился и целиком сосредоточился на своих сэндвичах. Веддер был актером и играл в трех пьесах на Бродвее. Без сомнения, этим все объяснялось. Ни один актер не будет держать горшочек с цветами, как большинство нормальных людей, как вы или я. Он должен подчеркнуть свое действие тем или иным способом, и Веддер по совпадению избрал такой, который напомнил мне, как пальцы смыкаются на человеческом горле.