Армия Ульхарда большей частью состояла из волкопсов и быколюдов, но подобия людей в ней тоже были. Какие-то сумеречные существа во времена, расплывшиеся в памяти, как в воде, выползли из каменных пещер в горах; иногда они нападали на людей, живущих в предгорьях, чтобы их сожрать, иногда сходились с человеческими женщинами. Плоды этой любви — скорее, насилия — были выше людей и шире в кости, с кожей серой, как камень, породивший их отцов, часто — с бледными глазами, в которых зрачок выглядел яркой точкой в мутной белизне, расплываясь в темноте в светящийся круг. Серые видели в пещерном мраке так же, как сумеречная нечисть, дополняя странное своё зрение звериным чутьём. Люди чувствовали к серым инстинктивную ненависть, но эти несчастные метисы обычно наследовали от своих матерей вполне человеческие души.
Их с давних пор забирали вербовщики Ульхарда, чтобы сделать из них королевских гвардейцев. Серой гвардией командовала Лима, леди-маршал, непонятным образом не ощущавшая в их обществе отвращения или злобы. Серые дети были её воспитанниками; многие из них считали её своей истинной матерью. Серая гвардия защищала Вечерний Дом и сопровождала Ульхарда в поездках — метисы были отвратительны жителям Закатного Края, но не так ужасны для них, как волкопсы или быколюды.
Армия Закатного Края могла показаться слишком большой, но его жителям постоянно грозили опасности со всех сторон. Из гиблых лесов то и дело выходила очередная напасть — то дикие звери, вдруг обретающие непонятную разумность, то ужасные существа, которым, казалось, вообще не должно быть места в мире. Волкопсы и быколюды выглядели гармоничным совершенством рядом с этими порождениями кошмаров — и храбро сражались с тварями, возвращая их обратно в мир смерти и ужасных снов. Но хуже были те, кто приходил из-за границ или с той стороны гор.
Отряды то ли людей, то ли человекообразных тварей, одержимые ненавистью, уничтожали всё, до чего успевали дотянуться. Они не грабили, не мародёрствовали, не насиловали — они убивали и жгли, и в их ярости не виделось цели, кроме жажды разрушения. Их вела какая-то инстинктивная ненависть — и полубезумные дикари вдруг обретали сверхчеловеческую силу.
Небольшое время — скажем, с месяц — назад, серый капитан Дилан с небольшим отрядом разведчиков по приказу Ульхарда пересёк границу Закатного Края и углубился в дикие земли. Ульхард хотел, чтобы Дилан стал его глазами — государю хотелось понять, что за место порождает эти приступы бессмысленной злобы.
Провожая команду разведчиков, Ульхард был почти уверен, что больше их не увидит; Дилан, преклонив колено, простился со своим государем, как воин, идущий на смерть. Но, паче чаяния, он всё же вернулся назад и привёл примерно треть своего отряда. Государь встретился со своими гвардейцами в прежней надежде что-нибудь понять.
Они стояли перед резным креслом Ульхарда, рядом с громадным камином, источающим живое тепло, с отмытыми волосами, в новой одежде — но тяжёлые дороги проложили трещины морщин и шрамов на их каменных лицах. Рабы, научившиеся прислуживать друзьям своего государя, налили вина в оловянные кубки, и разведчики выпили по глотку. Молодой боец погладил Эвру по щеке, и она улыбнулась, просияв своими полуночными очами. Ульхард знаком велел начать рассказ.
— Мы перешли границу ночью, у кромки гиблых лесов, — говорил Дилан. — Лунный свет там другой; над лугом реяли светляки. Гиблый лес посветлел, у него пропал запах. Сумрак был прозрачен, как вода. Мы видели дорогу, ведущую из глуби диких земель до нашей границы, а у границы обрывающуюся, как отрезанная лента. Дорогу дважды пересекли маленькие пушистые существа, ростом с кошку, ушастые, движущиеся прыжками, равномерно, как заводные игрушки.
— Ближе к утру мы вышли к деревне, — продолжал молодой боец. — Она стояла среди леса, на широком и плоском месте. В эту деревню не вели дороги; вокруг не было вспаханных полей. От жилищ не пахло ни пищей, ни хлевом; мы не слышали стада, не чуяли домашней птицы, не лаяли собаки. Риш сказал, что эта деревня давно мертва. Дилан приказал ему подойти ближе и проверить.
— Я подошёл, прикрывшись тенью, и заглянул в окно дома, — кивнул Риш, чья белёсая чёлка напоминала седой мох, свисающий со скалы. — В доме были люди, много — только взрослые, без детей. Они не спали и не бодрствовали, государь. Дом был совершенно пуст, как пустая бутылка, только лавки стояли по стенам — люди сидели на этих лавках, уставясь в пространство глазами, которые ничего не видели. Я слышал их редкое дыхание, без запаха, холодное.
— Во всей этой деревне люди сидели в домах, пустых, как коробки, погружённые в этот сон или транс, — кивал Дилан. — С рассветом некоторые из них вышли из домов наружу и бродили по улицам с бессмысленными сонными лицами. Они все были одеты в какие-то серые хламиды. Я видел, как человек носил туда-сюда охапку поленьев, как женщина стояла у колодца с пустым ведром и смотрела вниз. В колодце не было воды, государь — мне показалось, что на дне лежит тёмное стекло. Никто из них не заметил нас, и мы ушли, почти не скрываясь. В этой деревне не было ни памяти, ни разума, ни жизни.
— Так — везде? — спросил тогда Ульхард.
— Нет, государь, — отвечал Дилан. — Но мы видели много странных вещей, которые тяжело описать. Чужие солдаты, в странной форме цвета болотной грязи, вышли из воздуха прямо перед нами и стреляли из оружия, удивительно совершенного: пули летели одна за другой с невообразимой скоростью. Мы тогда потеряли десятерых. Мы убили этих солдат, но кровь из их ран не потекла, а их оружие, выпав из их рук, оказалось металлическими трубками, глухо и безвредно вколоченными в деревянные бруски. Они были сплошным мороком, а смерть несло наваждение.
— А на горе, — вставил Риш, — стоял высокий и прекрасный замок, белый с золотым… Выше Вечернего Дома, государь, только… я не знаю, как объяснить. Он был нарисован на кирпичной стене, очень высокой и фигурной. Он не имел объёма. Это было изображение замка, морок. А за ним, если кому-то хотелось заглянуть туда, весь мир терял цвет и плотность. Голубое небо делалось белым, а плоскую землю засыпал белёсый пепел, похожий на снег.
— Мы иногда входили в какие-то дыры, пустоши, засыпанные пеплом, — Дилан смотрел на Ульхарда, и государь читал в его глазах знакомую потерянность. — Там не было никого и ничего, даже неба. А из них вдруг попадали в странные места — где царит обман. Мы видели трактир, где трактирщик — механическая кукла, разливающая в кружки жидкость, пенящуюся, как эль, но без запаха и вкуса. Мы видели виселицу, на которой висели нечеловеческие тела, сделанные из ваты и дерева. Мы видели женщин с пышными формами, но без лиц, даже без глаз, с одним гладким местом, заменяющим лицо, окружённым локонами.
— Мы ничего не ели, кроме принесённого с собой, — сказал старый воин, обросший зеленоватым лишайником бороды. — Еда там — такой же морок, как прочее, она не имеет вкуса или похожа по вкусу на пепел.
— Кто-нибудь из дикарей говорил с вами? — спросил Ульхард.
— Говорил трактирщик — как заведённая шарманка. Он предлагал выпить и улыбался, как мертвец, тени сидели за столами в его заведении, а пахло там не едой, а пылью… Некоторые из них обращались друг к другу со странными бессвязными словами… Я знаю, почему вы об этом спрашиваете, государь, — сказал Дилан. — Мы видели того, задержанного на границе волкопсами. Так, как он, не говорил никто. Слишком связно — но всё же не по-людски.
— Безумцы, вооружённые заточенными кусками железа, орали и визжали в бою, — заметил Риш. — Называли нас «рабами злодея». «Исчадьями мрака». Или себя — потому что я не понял, был это боевой клич или перебранка.
— Нас, — уточнил Дилан. — Тот, пленник волкопсов, называл «злодеем» нашего государя.
— Вас, — подтвердил Ульхард. — Слыхали ли вы о Белом Рыцаре?
Серые воины переглянулись.
— Не слыхали за границей, — сказал Дилан, — но все слыхали… когда-то. Во сне. В бреду. Белый Рыцарь — это смерть.
Ульхард грустно улыбнулся.
— Да. Но откуда она придёт и кто её принесёт? И за что — в последнее живое местечко нашего агонизирующего мира? И нет ли способов её предотвратить?
Серые воины опустили головы.
— Если смерть придёт с мечом, вы, я верю, преградите ей дорогу, — сказал Ульхард, чтобы снова увидеть их глаза. — Я рад вашему возвращению, я благодарен вам за вести. И я решу, что делать с этим знанием, чтобы оно принесло пользу. Сейчас же доставьте мне из Башни Танцев бесноватого, призывающего Белого Рыцаря на наши головы. Я желаю видеть и слышать его.
Гвардейцы вышли.
— Мне жаль, что я не видела всего этого, — сказала Лима. — Я, кажется, предвидела что-то подобное. Мне представляется, государь, что между разными мороками есть какая-то связь…
— Не в человеческих силах её уловить, — сказал Ульхард. — Иначе мои синеглазые любимчики рассказали бы о смысле наваждения, терзающего их родные места.