Корпусный наш зал был замечателен тем, что при своей огромности он не имел колонн, а между тем он вмещал в одной своей половине за обедами до 700 человек, а мог поместить и более, принимая в расчет большое место в конце зала, где помещалась огромная модель корабля.
Закон Божий преподавал нам свой корпусный священник, но это преподавание не имело особенного влияния, как сухое и холодное; но когда к нам поступил иеромонах Иов, то эта сторона воспитания приняла совершенно другой вид. Религиозная жизнь быстро возродилась. Прекрасный собой, кроткий, любящий, увлекательно-красноречивый и ревностный пастырь юных овец, он вдруг овладел сердцами всех, особенно же тех, которые были подготовлены дома религиозно. Во время служения, когда он своим симпатичным голосом читал Евангелие за всенощной или за обедней, то это божественное слово поистине проникало в сердце, так что у некоторых слезы навертывались на глазах, как это было со мною.
В преподавании Закона Божия он рассказывал нам дивное величие и благость Божию и Его бесконечное милосердие к обращающимся на путь добродетели, и таким образом возжигал в юных сердцах ту любовь к Богу, с которой является ненависть к пороку и решимость творить только угодное Богу. Да, это было самое сладостное время для наших душ; и какое влияние оно имело на всех! Как улучшались нравы в большей массе воспитанников, какое бодрствование и наблюдение за собою, какая кротость и скромность заступили место бесстыдных выражений и привычек, какой мир, — словом, это время было эпохой истинного возрождения, которого плоды не погибли ни для одного из тех, которые пробуждены были от греховного усыпления, хотя и отроческого, и если б продолжалось постоянно такое религиозное возделывание, то думаю, что корпусное воспитание было бы истинным, плодотворным воспитанием. Когда он приходил в роты в праздничные дни, то по галереям за ним обыкновенно следовала масса кадетов, и все просили его зайти к ним, хоть на минуту, чтоб слышать его сладкую беседу или какое-нибудь назидательное слово; и что он говорил с любовию и чему поучал, то каждый старался помнить и исполнить.
К несчастию, этот чудный отец Иов недолго мог продолжать свое благодетельное служение; его постигла какая-то необыкновенная болезнь, что-то вроде умопомешательства, в припадке которого он однажды вечером пришел в церковь и ножом разрезал накрест местные образа Спасителя, Божьей Матери и еще некоторые другие. В это время в Петербурге сильно бродили западные реформатские идеи. Говорили даже, что Император Александр, вследствие влияния на него госпожи Крюднер, также поддерживал их. В своих записках (Memoires de madame Crudner) (Воспоминания г-жи Crudner (фр.)) она пишет, что во все время ее публичных проповедей во многих городах и местах Германии ее постоянно преследовала мысль идти к Императору Александру, который в дни величайшей своей славы и торжества, после таких событий, как поражение Наполеона и освобождение отечества — чего нельзя было приписать случаю — все же страдал скептицизмом, при своем этом желании веровать. В тот самый вечер или, лучше сказать, в ту самую ночь, когда она дошла до места, где была расположена императорская квартира, Государь ходил по своей комнате и, уже слышав о проповеднических подвигах госпожи Крюднер, размышлял о силе той веры, которая двигала ею, как вдруг входит князь Волконский и докладывает, что госпожа Крюднер желает его видеть. Понятно, как он был поражен этою случайностью, но приказал ее впустить. Она успела до того поколебать его скептицизм, что он вместе с нею и ее спутницей преклонил колена и долго молился. Ставши христианином по образцу Крюднер, конечно, он более уже склонялся к религии реформатской, нежели к своей православной и единой истинной, о которой, конечно, не имел настоящего понятия, как, к несчастию (и великому несчастию), и теперь не имеет большинство образованных классов… Говорили также, что за одну книгу, переведенную на русский язык, в которой приводились иконоборческие понятия и которая понравилась Государю, был удален поставленный епископом пензенским архимандрит Иннокентий, противившийся ее напечатанию, как цензор. Может быть, наш иеромонах Иов принадлежал к числу увлекавшихся этими идеями, но когда он совершил этот акт иконоборства, его видели в комнате горячо молившимся всю ночь и слышали, что он молил Господа не только простить ему этот поступок, этот грех, но и исцелить как его душу, так и разрезанные им образа. Его тотчас же удалили из Корпуса, а с его удалением наша религиозность ослабела снова, хотя, впрочем, многие возрастили посеянные семена веры и в том числе мы с братом и другие из наших друзей. Он был человеком лет 35, высокий, с прекрасными русыми волосами, раскинутыми по плечам, с голубыми глазами, правильными чертами лица, с такою приятною наружностью, которая всех привлекала к нему. Походка его была тихая и мерная, в глазах сияли кротость и доброта, голос звучный и чрезвычайно симпатичный и когда он служил и читал Евангелие, то многие не могли удержаться от слез. Это поистине было чудное явление в Корпусе. Его любовь, его ревность, заботливость в обращении сердец к Богу любви объясняют успехи первых проповедников Слова Божия.
Этот случай благотворного влияния одного человека на нравы воспитанников, одним только божественным словом, с любовию внедряемым в юные сердца, ясно показывает, что для исправления нравов как в детях, так и в обществе, нет другой силы столь всемогущей, как христианская религия, не сухо и холодно преподаваемая, а с любовию и примером внедряемая в сердца людей. Закон гражданский может заставить повиноваться себе посредством страха, но посредством этого же страха его можно обойти, тайно нарушить, можно истолковать для своих целей с полным внутренним сознанием, что он стеснителен и непрактичен, даже глуп, и обойти его есть дело ума и ловкости. Закон не имеет силы над совестью, он имеет только силу кары. Нравственное учение, вне религии преподаваемое, во имя чего может быть обязательно для внутреннего убеждения? Во имя самого добра, говорят другие. Но понятия и о добре часто бывают весьма различны и относительны: один называет добром то, что другой не называет и не признает, а проводит свою идею добра и зла каждый по своим наклонностям и страстям. И вот причина, почему одни и те же неправды, один и тот же разврат, одни и те же злоупотребления, корыстолюбие и себялюбие являются во всех странах и во всех формах правления, начиная с самого неограниченного до самого свободного.
Итак, где же побуждения действительно и могущественно изменяющие плутовство и обман в строгую честность и правоту, корыстолюбие в бескорыстие, разврат в целомудрие, пьянство в трезвость, раболепство в истинную христианскую свободу, как не там, где власть всевидяща, всеведуща, от которой ничто не сокрыто и которая, хотя не проявляет себя прямо и непосредственно мечом своего правосудия и страшной кары (хотя и это бывает часто), но которая таинственно накладывает свою огненную печать на каждого нарушителя ее законов, свидетельствуя о Его вечном бытии и Его правде. Поэтому только те суть истинные и бескорыстные исполнители закона государственного (где он не противен закону евангельскому), которые в душе носят Бога и Его святые заповеди.
Глава V. В Гвардейском экипаже
Выход из Корпуса. — Назначение в Гвардейский экипаж. — Офицерская жизнь. — Дневник. — Плавание на яхте "Церера". — Встреча с Государем Александром Павловичем. — Поездки в Царское Село
1817–1819Наконец приблизилось время выпускного экзамена. Отворились двери конференц-зала; у столов экзаменаторов расселись гардемарины, конечно, не без страха. Несколько дней продолжалась операция, и затем объявлены громогласно удостоившиеся быть представленными к производству в офицеры. Первая выпускная шалость состояла в том, что некоторые достали себе трубки и начали курить, хотя и скрытно, так как это не дозволялось. Наступили приятные мечты о будущей свободной жизни и службе. Перед производством обыкновенно начальники отбирали желание, кто в какой порт желает поступить: в Севастополь, Кронштадт, Архангельск, Астрахань или Свеаборг. Тут начались бесконечные разговоры о тех местах, кто куда записался. В самых радужных красках рисовались южные порты: Севастополь и полуевропейский, полуазиатский Астрахань с их фруктовыми садами, виноградниками и чудной природой. Беломорцы представляли себе хладный Архангельск с его морозами, длинными или короткими ночами и веселыми катаньями с гор, а затем, и это главное, плавание океаном. Свеаборгцам рисовалась Финляндия с ее чудными скалами, озерами, водопадами, живописными видами и прелестными шведками.
Я сначала сговорился с своим другом Гасвицким записаться в Архангельск, чтобы весною плыть в Кронштадт с новыми кораблями океаном и посетить Копенгаген, но моя судьба была определена иначе, и я получил иное назначение.