— Ладно. Теперь скажи мне, после смерти отца комната в коммуналке достанется матери?
— Да.
— У отца была еще какая-нибудь жилплощадь? — допытывалась я.
— Моя бабка оставила ему с сестрой двухкомнатную квартиру в центре.
— Когда бабка преставилась?
— Еще полугода нет, — зевая, сказала Катька.
— Сестра живет в деревне?
— Да.
— Грибы твой отец там собирал?
— Да. Погоди… Ты что, думаешь…
— Думать — вредная привычка, надо мыслить, — сострила я. — Теперь скажи, есть кто-либо, кто желал бы его смерти?
Катька замялась.
— Его многие, конечно, не любили, но чтоб смерти желать… не знаю.
— Кто сейчас живет в его квартире?
— Никого. После похорон мать живет у меня.
— Мне нужны ключи от квартиры, — я встала, давая понять, что разговор окончен.
— Значит, ты берешься расследовать и найдешь причины его смерти? — осторожно спросила Катька, которая до сих пор не была в этом уверена.
— А ты знаешь, что я беру двести долларов в сутки? — ответила я по-одесски вопросом на вопрос.
— Теперь знаю. Меня это устраивает.
— Тогда все в порядке. Только я не гарантирую тебе, что здесь существует роковое убийство. Возможно, твой папаша действительно отравился сам.
Стоило мне сесть в машину, как неразобранный ворох мыслей атаковал мое сознание. И я принялась раскладывать все по полочкам.
Итак, что мы имеем? Отошедший в мир иной учитель литературы, и либо он своей неосторожностью открыл себе дорогу на тот свет, либо кто-то ему в этом помог.
Чисто машинально я повернула ключ в замке зажигания, вырулила между домами, направив колеса к дому, в котором жил Василий Иванович, и продолжая разбираться с мыслями.
Рассмотрим близкое окружение покойного. Во-первых, дочь, которая хочет раскрыть убийство. Могла она укокошить папашу? Я перебрала все «за» и «против» и решила, что, пожалуй, нет. Чтоб Катька додумалась до убийства, причем не слишком примитивного? Да ей даже не нужно было прикидываться глупышкой, чтобы отвести от себя подозрения, — она ей уже была, это зафиксировано мной еще со школьной поры. В любом случае причин, по которым она могла это сделать, я не находила.
Идем дальше. Жена убитого? Что же, очень может быть. Накормив мужа поганками, она убивает сразу двух зайцев: избавляется от ига ненавистного тирана и наследует имущество в виде комнаты в коммуналке. Хата, конечно, не шикарная, но на безрыбье и рак — рыба.
Следом на очереди сестра усопшего. Двухкомнатная квартира в центре — это уже посерьезней коммуналки. А тут как раз брат приехал в гости, грибы пособирать. Какая удачная комбинация!
Из всех приближенных к «телу», о которых я успела услышать, остался байстрюк. Его мотива для убийства я пока не видела, но здесь стоило покопаться поглубже. Да, повезло мальчонке, нечего сказать. Было бы гуманней, если бы он до сих пор верил в сказку о том, что его папа был, например, полярным летчиком, который погиб, неся службу во славу Родины.
* * *Незаметно для себя я доехала до вросшей в землю облезлой двухэтажки, которую помнила еще со времен своего детства, поскольку я не раз бывала у Катьки в гостях.
Но прежде чем приступить к претворению в жизнь намеченного, я решила по обыкновению метнуть «кости». Хотелось намека, кто из окружения Самохвалова мог стать убийцей.
Магические мои помощники громыхнулись о приборную панель: 21+33+2. Значит, получается следующее:
«Интересующая вас особа — человек, главным образом, показной нравственности».
Очень конкретно, и в то же время для меня ничего определенного. Нужно познакомиться со всеми, чтобы определить моральный облик каждого.
Итак, убийца солидарен с убиенным в показной нравственности. Один другого стоит. Улыбнувшись, я подумала, что показная нравственность среди всей той грязи, которая существует вокруг, не самый большой грех. Хотя именно субъекта, подверженного данному греху, раскусить гораздо сложнее, чем открытого уголовника.
С трудом повернув ключ в замке в старой разбитой двери, я очутилась в темном коридоре и тут же подверглась нападению маленькой злобной шавки явно «дворянского» происхождения. Я чертыхнулась. Кажется, сегодняшний день войдет в историю под заголовком: «Таня Иванова в мире животных».
Первый пинок, который схлопотала от меня громогласная Моська, помог ей спланировать в конец коридора. Но, видимо, она давно поджидала свою жертву, потому что с новой силой начала бросаться на меня, как бык на красную тряпку. Я уже приготовилась к более суровому отпору, как справа от меня заскрипела дверь и такой же скрипучий голос позвал:
— Тишка, иди сюда!
Тишка послушался, но продолжал брехать уже из комнаты хозяйки.
Женщина с помятым лицом и в такой же одежде выглянула в коридор и посмотрела на меня с недоверием.
— Вы к кому?
В другое время я, может быть, и не удостоила бы ее ответом, но сейчас меня интересовало все, что вращалось вокруг Самохвалова, поэтому коротко ответила:
— Я к Василию Ивановичу.
Тетка сверкнула маленькими глазками и злобно усмехнулась.
— Опоздала, милая. Недавесь вперед ногами вынесли. Сдох, наконец, сволочь! Туда ему и дорога!
Тетка с грохотом захлопнула дверь.
От такого откровенного «доброжелательства» меня передернуло.
В комнате Самохвалова было чисто и даже уютно, насколько это возможно при мизерных габаритах жилища. Видавший виды диван, напротив кровать еще более преклонного возраста, вдоль стен шкафы, обклеенные пленкой «под дерево»… Сбоку на тумбочке стояла электроплитка — видимо, хозяева не всегда пользовались общей кухней. Ничего удивительного, одна дама с собачкой чего только стоит! Правда, слово «дама» плохо вязалось с обликом злобной тетки. Мой взор блуждал по комнате. Ага, вот! На окне, завешенном бордовыми шторами, висели две длинные нитки сушеных грибов. В суматохе похорон никто о них не вспомнил — мне это и было нужно.
Пошарив в шкафчиках, я нашла старую эмалированную кастрюлю и отправилась в кухню за водой.
Пять минут назад здесь никого не было. Теперь же возле плиты стояла пышная женщина лет сорока пяти и резала лук, обливаясь слезами. Увидев меня, она быстро затараторила:
— Ой, а я услышала шум, думала, Регина вернулась. А вы родственница? Что-то на похоронах я вас не видела.
Ценная женщина. Наблюдательная. Душечку напоминает.
— Я Катина знакомая. С вами можно переговорить с глазу на глаз?
Душечка встрепенулась, почуяв что-то необычное.
— Да, конечно. А что случилось?
— Расскажу через пятнадцать минут, — окончательно заинтриговала я ее и отправилась в самохваловскую комнату.
«Гиперлюбопытство, сочетающееся с повышенной болтливостью», — составила я характеристику соседки. Это и плюс и минус одновременно. Плюс, потому что все здешние новости, сплетни и дрязги известны ей досконально. Минус — завтра о моих вопросах относительно смерти Самохвалова будет знать вся округа. Но мы пойдем другим путем.
Водрузив кастрюлю на плитку, я бросила в воду грибы, и пока вода закипала, продолжила осмотр комнаты. Прежде всего меня интересовал письменный стол, за которым, по-видимому, работал Самохвалов. Поочередно выдвинув все ящики, я увидела груду исписанной бумаги, тетради, ручки и стержни — все это лежало в беспорядке. Взяв пару исписанных листов, попыталась прочесть. Почерк был таким же отвратительным, как и его хозяин. Насколько я могла понять, бегло пробежав взглядом всю эту писанину, Василий Иванович занимался писательством. Мне это показалось нехарактерным для его натуры, но факты были налицо. Присев на краешек кровати, ради любопытства (и в интересах дела, конечно, тоже) пробежала пару строчек. Не знаю, как все произведение, но в прочитанном мной отрывке герой изобличал, порицал и наказывал. Я улыбнулась: неужели автор всерьез рассчитывал, что кто-то будет читать всю эту желчь?
Ничего интересного в столе я не нашла и переключилась на книжный шкаф. Здесь была собрана плеяда всех великих, но в данный момент мне было не до них. В углу верхней полки стояла пачка тетрадей. Одну за другой я принялась их перелистывать. Планы уроков для разных классов… аннотации художественных книг… А это что?
Тетрадь была сильно потрепана и, насколько я смогла понять, содержала тексты на немецком языке. Я отбросила бы ее в сторону, как и предыдущие, если бы в глаза не бросились даты в начале каждого текста. Число, месяц и год перевода? Это казалось сомнительным. А интуиция уже толкала догадку из подсознания в сознание — дневник. Последней датой в тетрадке стояло — 11 октября 1974 года. Переводы немецких текстов вряд ли было необходимо хранить столько лет. Зато если это действительно дневник, то камуфляж из немецких слов дает ему возможность преспокойно стоять на видном месте. Жаль, что язык Гете и Шиллера мне мало знаком. До дальнейших разъяснений я сунула тетрадь в свою сумку.