Затем я сел и уставился в стену. Это длилось, наверное, несколько часов. Каков наиболее разумный вариант моих действий?
Я мог броситься обратно в Кашфу, к своему королевскому трону, мог начать охотиться за своими друзьями, мог просто спуститься под землю, лечь на дно и ждать, чем все это закончится. Вопрос заключался в приоритете. Что наиболее полезного мог я совершить во благо остальных? Над этим я размышлял до самого ленча.
Поев, я достал свой альбом и карандаш и начал вспоминать одну даму, воспроизводя ее черты на бумаге одну за другой. Я оттачивал изображение до самого вечера, чтобы скоротать время, хотя знал, что и так вышло похоже. Когда я занялся ужином, план моих завтрашних действий приобрел в голове законченную форму.
На следующее утро моя рана заметно уменьшилась, и я соорудил себе зеркало, протерев гладкую поверхность стены. Используя масляную лампу, чтобы не тратить даром чары на добывание света, я воспроизвел поверх собственных форм длинную, темную, костлявую фигуру и набросал орлиные черты лица поверх своих, дополнив их бородой. Я оглядел свою работу и увидел, что это хорошо. Затем я изменил вид своей одежды так, чтобы она соответствовала моему новому облику, — на это я затратил одно небольшое заклинание. При первой возможности мне необходимо было достать новую одежду. Нет нужды делать такую энергоемкую работу, чтобы приобрести нечто столь тривиальное, как тряпки. Все это я проделал сразу как проснулся, потому что мне предстояло провести в этом камуфляже весь день и мне хотелось, чтобы он как следует обмялся, пристал ко мне; к тому же необходимо было проверить, нет ли в моей работе скрытых дефектов. По той же причине я решил немного поспать в своей маскировке.
Днем я опять достал альбом. Сначала я рассмотрел набросок, сделанный накануне, затем открыл чистый лист и нарисовал Козырь. Выглядел он вполне боевито. На следующее утро я вновь оглядел себя в зеркале, остался доволен, а затем водрузил лестницу и выбрался из пещеры. Было сырое холодное утро, высоко в небе, затянутом тучами, виднелись редкие голубые промоины. Мог опять начаться дождь. Но какое мне до этого дело? Я был на пути избавления.
Я потянулся было за альбомом, но передумал. Вместо этого мне вспомнился другой Козырь, с которым я имел дело многие годы, а также еще кое-что. Я достал свою колоду карт. Распечатав ее, я стал медленно перебирать карты, пока не дошел до печальной карты одинокого отца. Я хранил ее не ради пользы, а из сентиментальных побуждений. Он выглядел точно так, как я его запомнил, но я отыскал эту карту не с целью пробудить воспоминания. Меня интересовал предмет, висевший у него на боку.
Я сосредоточился на Вервиндле, мече, по всем признакам обладавшем магическими возможностями, в чем-то родственном Грейсвандиру Корвина. И я вспомнил рассказ Мерлина о том, как его отец вызвал для него Грейсвандир после побега из амберских темниц. Между ним и тем мечом было какое-то родство. Я задумался. Теперь, когда события развиваются так быстро и впереди маячат новые приключения, было бы разумно встретить их оснащенным достойной сталью. Хотя отец был мертв, Вервиндль оставался живым. Хотя я не мог дотянуться до отца, нельзя ли дотянуться до его клинка, пребывающего, по некоторым сведениям, где-то в Хаосе?
Я сосредоточился на мече, мысленно взывая к нему. Мне почудилось, будто я что-то услышал, и когда я дотронулся до того места на карте, где он был изображен, оно показалось мне холодным. Я стал тянуться. Дальше, сильнее. И затем возникла ясность, и близость, и ощущение холодного, чуждого разума, изучающего меня.
— Вервиндль, — тихо произнес я.
Если можно вообразить звук эха при отсутствии первоначального звука, то это именно то, что я услышал.
— Сын Брэнда, — донесся вибрирующий шепот.
— Зови меня Люком.
Наступило молчание. И вновь вибрация: «Люк».
Я потянулся вперед, ухватился за меч и потянул на себя. Вместе с ним я вытянул и ножны. Я ухватил меч обеими руками и вытянул его из ножен. Он блестел, словно расплавленное золото. Я поднял его, протянул вперед, нанес удар воображаемому противнику. Он был словно создан для меня. Он был идеален. Казалось, будто за каждым его движением кроется неизмеримая сила.
— Благодарю, — сказал я, и эхо смеха донеслось до меня и умчалось прочь.
Я поднял свой альбом и раскрыл его на нужной странице, надеясь, что настало время осуществить вызов. Я рассматривал нежные черты нарисованной дамы, ее рассеянный взгляд, который свидетельствовал о широте и глубине ее натуры. Через несколько мгновений страница стала холодной под моими пальцами, и рисунок, сделавшись трехмерным, казалось, начал шевелиться.
— Да? — донесся голос.
— Ваше величество, — сказал я. — Хотя вы, возможно, уже догадались сами, я хотел бы сообщить вам, что радикально изменил свою внешность. Я надеялся, что...
— Люк, — сказала она, — разумеется, я узнала тебя... — Ее взгляд по-прежнему оставался несфокусированным. — Ты в беде.
— Это действительно так.
— Ты желаешь выбраться оттуда?
— Если это не слишком обременительно.
— Разумеется.
Она протянула руку. Я почтительно сжал ее, и комната, где она сидела, начала становиться ярче, заслоняя собой серое небо и хрустальный холм. Я сделал шаг вперед и оказался у нее. В тот же момент я упал на колени, расстегнул пояс и протянул ей свой клинок. До меня донеслись отдаленный стук молотков и пение пил.
— Встань, — сказала она, коснувшись моего плеча. — Подойди и сядь. Выпей со мной чашку чая.
Я встал на ноги и подошел вслед за ней к столику в углу. Она сняла запыленный фартук и повесила его на деревянный гвоздь, торчавший из стены. Пока она готовила чай, я рассматривал небольшую армию статуй, выстроившихся вдоль одной стены и располагавшихся случайными группками по всей огромной студии — маленькие, реалистичные, импрессионистские, красивые, гротескные. Она работала в основном с глиной, хотя самые маленькие статуи были выполнены в камне. В дальнем конце комнаты стояли печи для обжига, но сейчас они были холодны. Несколько металлических мобилей причудливой формы свешивались с потолочных балок.
Подсев ко мне, она коснулась моей левой руки и потрогала кольцо, которое когда-то подарила мне.
— Да, я ценю оберег королевы, — сказал я.
— Несмотря на то, что ты сейчас сам являешься монархом страны, находящейся с нами в дружественных отношениях?
— Даже несмотря на это, — сказал я. — И ценю настолько, что хотел бы частично возвратить свой долг.
— О?
— Я совершенно не уверен, что в Амбере слышали о недавних событиях, в которых я принимал участие или о которых мне хорошо известно и которые могут повлиять на его благополучие. Если только, конечно, Мерлин в последнее время не вступал с ними в контакт.
— Мерлин не вступал в контакт, — сказала она. — Однако, если у тебя есть информация, жизненно важная для королевства, тебе следует передать ее непосредственно Рэндому. Его нет здесь сейчас, но я могу связаться с ним через Козырь.
— Нет, — сказал я. — Я знаю, что он не любит меня и ни в малейшей мере не доверяет мне как убийце своего брата и другу человека, который поклялся разрушить Амбер. Я уверен, что он был бы рад увидеть меня низложенным и посадить своих марионеток на трон Кашфы. Полагаю, что когда-нибудь я должен выяснить с ним отношения, но этот день еще не настал. Сейчас вокруг меня слишком много всего происходит. Однако информация, которой я владею, выходит за пределы местной политики. Она затрагивает Амбер и Хаос, лабиринт и Логрус, смерть Свэйвилла и возможное восшествие Мерлина на престол Хаоса...
— Ты говоришь серьезно?
— Клянусь. Я знаю, что он выслушает тебя. И даже поймет, почему я все рассказал именно тебе. Позволь мне избежать встречи с ним. Грядут значительные события.
— Расскажи мне все, — сказала она, поднимая чашку с чаем.
Я рассказал ей, что знал, включая то, что сообщил мне Мерлин, вплоть до конфронтации в первичном лабиринте и о своем полете к Хрустальной пещере. В процессе рассказа мы выпили целый чайник чая, и, когда я закончил, наступило долгое молчание.
Наконец она вздохнула.
— Ты поручил мне доставить важные данные разведки, — сказала она.
— Я знаю.
— И все же я чувствую, что это лишь небольшое звено гораздо более значительной цепи.
— Как так? — спросил я.
— Несколько мелких фактов, о которых я слышала, узнала, догадалась, которые, возможно, мне пригрезились, а некоторых, кажется, я просто опасаюсь. Все это не имеет отчетливых очертаний. Тем не менее этого достаточно, чтобы было о чем расспросить землю, с которой я работаю. Да. Теперь, когда я это обдумала, можно попытаться. Самое время.
Она неторопливо поднялась и, помедлив, высоко вскинула руки.
— Это будет Язык, — сказала она, и ее движение вызвало к жизни один из мобилей, заставив его зазвенеть на разные лады.