---------------------------------------------
Танит Ли
Восемь лет — достаточный срок, чтобы невезение превратилось в образ жизни, И нельзя сказать, что эта жизнь заслуживает драматического эпитета “несчастная”. Все-таки несчастье и невезение — вещи разные. В том смысле, что отсутствие счастья еще не есть несчастье. Однако рано или поздно наступает момент, когда ты уже ничего не ждешь от судьбы. Ни хорошего, ни плохого. И потому немножко успокаиваешься. Обретаешь душевное равновесие. Конечно, оно далеко от совершенства, то и дело ты поддаешься ярости и чувству собственной никчемности. Все-таки трудно отказаться от надежды — этой последней из пакостей, выскочивших на волю из шкатулки Пандоры. И всякий раз после всплеска надежды, ничем не обоснованного, кроме отсутствия какой бы то ни было пищи для нее, в душе некоторое время царит полный упадок. Хочется даже не смерти.., а просто чтобы твой мучитель вышел наконец из теней и представился и поделился своими планами в отношении твоей скромной персоны. И ты даже призываешь его — как правило, очень наивно. Например, переходишь улицу на красный свет. Так сказать, искушаешь судьбу.
— Э, да ты неважно выглядишь, — сказала Изабелла, когда я сел к ней в машину. Мы ехали по городку в закутавшей все и вся белой пыли.
Я не стал спорить. Я и сам знал, что выгляжу не ахти.
— Бедняжка. Ну, хоть отдохнешь наконец.
— Отдохну, как же…
Безусловно, мои страдания казались ей сущей ерундой. Да и любой из миллионов поднял бы меня на смех, вздумай я поплакаться ему в жилетку. Вдобавок я начисто исчерпал квоту людского сочувствия. Ну, да и Бог с ним. Изабелла предложила пожить в ее вилле, и это походило не на избавление, о котором я мог только мечтать, а на временную передышку. Спасибо и на том. Однако не мешало бы сменить малоприятную тему. Словно прочитав мои мысли, она сказала:
— Глянь на оливы, разве не красота? Я, полуослепший от солнца и пыли, посмотрел на проносящиеся мимо деревья.
— А вон, гляди! Вон там, прямо в небе! Действительно, вилла поднималась в ярко-синее небо, венчая собою позолоченную солнцем, поросшую кипарисами и соснами скалу. Под лучами здание выглядело алебастровым, и, перемешиваясь с его тенями, свет розовел. Внизу дорогу омывало море олив, листва переливчато серебрилась, когда ее шевелил ветер. Действительно, это было очень красиво, но почему-то очарование жизни ты замечаешь лишь на ее закате.
Машина свернула с шоссе на подъездную дорожку, утонула в пламенных джунглях бугенвилий и рододендронов. Изабелла провела меня через веранду в дом, не имевший ни малейших оснований корить своих хозяев за скупость и небрежение. Во время этой экскурсии я узнал все его достоинства и полюбовался великолепными видами, которые открывались из каждого окна и со всех без исключения балконов.
— Марта ушла вниз, но она скоро вернется. Якобы должна проведать тетушку, но я подозреваю, дело не в тетушке, а в дружке. Впрочем, она милая девочка, превосходно тут управляется, сам увидишь. Еще будет кухарка, а садовники придут только через неделю. Так что тебя никто не побеспокоит.
— Дай-то Бог.
— Никто, кроме меня, — поправилась она. — Я буду тебя навещать. И помни, завтра ждем тебя к ужину. Мы вон там, за теми соснами, на живописной гряде. Отсюда — меньше полумили. Если знаешь азбуку Морзе, можешь сигналить нам вечерами из окна спальни на втором этаже. Правда, здорово? Ну, пока.
— Изабелла, ты так добра…
— Ерунда. Кто еще позаботится о старом нытике и зануде?
Она меня обняла, и я, к ужасу своему, прослезился. Изабелла тоже. Она вытерла глаза и сказала, что у меня все будет хорошо. Разумеется, она ошибалась.
Мартой звали зефирное создание лет четырнадцати на вид.