Это приятно удивило Грациллония: горланившие на террасе тунгры напомнили ему о хаосе, творившемся в лагере, когда легион только прибыл сюда. Надо отдать Максиму должное – дисциплину он укрепил. Правда, помогла ему в том долгая летняя кампания. Наспех набранные дикари всегда гибнут первыми.
В памяти замелькали события прошедших месяцев: поход под проливными весенними дождями к чудесному камню, которого он прежде не видел; утомительные рейды по холмам, оврагам, буреломам, долинам, заросшим вереском, вновь по холмам; если повезет, убогие солдатские радости в убогих селениях. Одно только радовало душу – храм Митры. В легионе Грациллоний был на хорошем счету, и никто не мог упрекнуть его в недостатке ловкости и отваги, но куда важнее то, что добрый друг Парнезий похвально отозвался о нем Отцу. Вот только жаль, что братьев становится все меньше и меньше…
На самом деле ему перестала нравиться война. Только вернешься на базу из очередного похода, как границы Империи вновь нарушают свирепые, как раненые медведи, пикты, раскрашивающие перед боем лица, или светлокожие воины из‑за пролива, и регулярным опять приходится выступать против дикарей. Преследовать их в любую погоду: в жару, в стужу; следить, чтобы солдаты были всегда сыты, гасить вспыхивающие меж ними свары, вечерами, когда уже нет сил, заставлять окапывать стоянку рвом, и насыпать вал, и обходить посты, чтоб не уснули часовые, а на рассвете вновь выходить в погоню, от деревни к деревне, по пятам, по пожарищам; и, наконец, настигать врага и делать свое дело, оставляя за собой без счета убитых и раненых, раненых… Таково уж военное ремесло. Ты пытаешься удержать своих солдат от ненужной жестокости, когда они режут глотки пиктам, скоттам, смуглым косматым горцам или рослым светлокожим дикарям неизвестного племени из‑за моря. Но раненые… Они остаются умирать там, на поле боя. На границе мало кто берет пленных. Пленный – твоя законная добыча; но выживет ли он, сможешь ли ты его вылечить, продать; и как долго его придется кормить? Не до жалости становится, когда хоть раз побывал на пепелище, где мужчин вырезали сонными, над женщинами надругались и тоже убили, а детей забрали с собой, чтобы впоследствии продать. Такое творится не только на севере. К югу от Вала Адриана, на имперских землях, также неспокойно. Как угадать, какой ночью и в какую бухту неслышно скользнут легкие, из ивняка и кожи, ладьи охотников за живым товаром? В этот год карательная экспедиция была долгой: последнего врага Грациллоний убил в последнем бою поздней осенью. Листва с деревьев почти вся уже облетела; шел град, и кровь на земле была в белых крапинах. В Британии воцарился мир. Надолго ли?
Грациллоний и не заметил, как дошел до претория. Прочь дурные предчувствия! Максим укрепил дисциплину в войсках, он воевал и победил. Он преподал дикарям жестокий урок и надолго отбил у них охоту разбойничать в подвластных Империи землях. Теперь ему зачем‑то понадобился центурион, изнывающий от однообразия гарнизонной жизни. Понадобился в Святой праздник Рождества Митры. Это добрый знак. На мгновение он задержался, собрался с духом, расправил плечи и шагнул внутрь. За дверью стоял часовой. Грациллоний назвал себя, часовой дважды стукнул древком короткого копья об пол, затем из боковой двери появился человек и жестом показал следовать за ним.
Преторий не уступал размерами принципии. Здесь мало что напоминало о войне: горячим воздухом подогревались снизу изразцовые полы, гомеровские боги и герои соседствовали на фресках с изобильными плодами, гирляндами цветов и невиданными заморскими тварями. По коридорам сновала взад‑вперед прислуга. Грациллоний ничему не удивлялся. В Иска Силурум, базовом лагере его легиона, резиденция командующего была обставлена с еще большей роскошью. Максим привык жить на широкую ногу, где бы он ни находился.
Они подошли к двери, где на часах стоял легионер Шестого. Грациллоний снова назвал себя. Часовой открыл дверь и, дождавшись позволения, громко объявил:
– Гай Валерий Грациллоний, центурион седьмой когорты Второго легиона Августа.