Но Фаина понимать мужа не хотела и за пьянку с Михаилом Левушиным и Колькой Котиком закатила ему такой скандал, что у Николая до сих пор в ушах звенело. Он терпел ее вопли, терпел, затем плюнул и ушел из дому.
Он брел по лесу, в котором уже сгущались сумерки, и от запаха мха и лесной земли, казалось, пьянел еще сильнее. Свернул с широкой тропы, вдоль которой переплетались листья черники, на узенькую, еле заметную тропку и побрел, раздвигая ветки, в сторону Марьиного омута, названного так из-за утопшей в нем много лет назад девицы Марьи.
— Издалека до-о-олго… Течет река Во-о-олга… — пел Николай, но вечерний лес приглушал звуки, и собственное пение наконец показалось ему настолько неуместным, что он замолчал. Тропинка пропадала в траве, потом появлялась снова, словно играя с ним, и ветки пару раз хлестнули его по щекам. Он с изумлением обнаружил, что солнце уже село («И когда успело-то? Вроде до заката еще пара часов оставалась») и на небе повисла луна — белая, круглая. «Во дубина, — подумал про себя Николай с раздражением. — Чего в лес-то поперся на ночь глядя? Перебесилась бы Файка, сейчас бы уже ужином кормила».
Он остановился в задумчивости, пытаясь вспомнить, зачем он вообще отправился к омуту, и уже совсем было решил повернуть обратно, как вдруг почувствовал по неуловимым признакам, что вода близко. Нерешительно сделав пару шагов, Николай раздвинул кусты бересклета и оказался на берегу Марьиного омута.
Черная гладь казалась матовой. На другом берегу стрекотали кузнечики, но там, куда вышел Николай, стояла тишина — тем более непривычная, что до того вечерний лес был наполнен звуками. Ивы опускали тонкие ветви к самой воде, и пронзительно-тонко пахло незнакомыми Николаю цветами.
Темное зеркало омута манило, притягивало к себе. Он спустился к самой воде и уселся в мокрую от вечерней росы траву, прищуриваясь на противоположный берег. Омут был большой, и хотя рыбачить в нем никто не рыбачил — река Голубица протекала в трех километрах, и рыба в ней водилась знатная, — ряской он не затянулся.
— Болото-болотом, — протянул Николай. — А ряски-то и нету…
Он вспомнил, как мальчишкой бегал к омуту с другими пацанятами и как отец выдрал его ремнем, узнав, что они купались в нем.
— С ума сошел! — причитала мать, бегая вокруг отца, стоявшего с ремнем в руке. — Хочешь, чтобы утопленница тебя за ноги схватила, под воду утащила? Смерти моей хочешь? Чтобы рыбы тебя под корягами объели?
Маленький Колька, крепко прижатый к лавке огромной отцовской рукой, представил собственное белое тело, объеденное рыбами, и его охватил такой ужас, что он заревел в голос.
— Да отпусти ты его, — сказала мать отцу совсем другим тоном. — Вишь, кажись, понял.
Его приятелям тогда тоже попало, и наказание крепко отбило у них охоту купаться в Марьином омуте. А без купания какой интерес? Никакого, тем более что рядом речка — хоть и маленькая, но с быстринами, крутыми берегами, с которых так здорово прыгать в холодную воду, с крупными раками, которых можно доставать из глубоких черных нор. А когда Николай вырос, он и думать забыл об омуте — подумаешь, лужа и лужа, хоть и большая. И что его сейчас сюда понесло?
— Пойду, пожалуй, — сказал он вслух, поднимаясь.
На поверхности пруда что-то блеснуло, а затем по воде разбежались морщинки. Кузнечики на другом берегу притихли.
— Ветер, — недоверчиво проговорил Николай, наклоняясь к поверхности и всматриваясь.
По воде прошла еле видная волна. Он поднял глаза — ветки ив не шелохнулись.
— Рыба? — предположил он, зная сам, что не прав. «Ерунда. Рыба такую волну не пускает».
С новой силой застрекотали кузнечики, так что он вздрогнул от неожиданности, и, подпевая их слаженному хору, под ивами раскатисто заквакали лягушки. Волна запаха от цветов накатила на Николая, и он помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Какие цветы? Какой запах? Вечер безветренный, ни листочка не шелохнется. Но аромат не исчез — только теперь стал не тонким, а навязчиво-сладким, тяжелым, дурманящим.
«Искупаюсь, — решил Николай и начал раздеваться. — Что я — мальчишка малой, что ли?»
Он стащил рубаху и остановился. «Да что ж это я делаю-то, а? Куда с пьяных глаз купаться собрался?»
— Совсем задурили мне голову, — вслух сказал он, чтобы прогнать наваждение: притягивающий к себе черный омут, в середине которого медленно кружится водоворот, а в нем — белый ароматный цветок. — Чубушник, что ли, где цветет?
Под ноги ему плеснула волна, и на другой стороне омута раздался негромкий смех. Смеялась женщина.
У Николая подогнулись ноги. Вцепившись в ворот собственной рубахи, он опустился на траву, и в свете вышедшей из-за облака луны увидел женский силуэт под ивами. Женщина снова рассмеялась, изогнулась и ушла в черную воду с головой. В ветвях ивы засветились призрачные голубоватые огоньки.
Николай попытался отползти от берега, но тело не слушалось. Замерев, он следил за неподвижной гладью воды, пытаясь убедить себя в том, что ему все привиделось.
— Что, загляделся? — раздался низкий голос от зарослей рогозника в пяти шагах от него.
Она уже была там — плескалась в воде: темноволосая, с яркими зелеными глазами, цвет которых он различал даже в темноте. Глаза широко расставленные, бесовские, с диким огоньком, брови — дугой, нос тонкий, а губы пухлые, алые. Отдаленно напоминала она Оксану, жену соседа Гришки Копытина, на которую мужики со всего села заглядывались, но Оксана была недотрога, а эта, казалось, зовет к себе, просит ласки. «Красота-то какая… С ума сойти можно от такой красоты». Страх его вдруг испарился, словно и не было, и Николаю неудержимо захотелось нырнуть к ней в омут.
— Загляделся, — хрипло ответил Николай, жадно вглядываясь в лицо женщины. — Уж больно ты хороша!
Над водой снова раздался негромкий смех, затем всплеск, как от удара веслом, — и темноволосая красавица подплыла чуть ближе.
— А ты не боишься, а? — Она играла, заманивала его в свой омут, дразнила белым цветком с дурманящим запахом. — Не боишься меня, милый?
Николай не отводил от нее взгляда. Колдовские глаза манили, губы, сложившиеся в насмешливую улыбку, были такими красными, словно она ела вишню, и сок стекал по ним. «А кожа-то какая белая… Как цветок». В голове у него помутилось, он не понимал ничего, кроме одного: сказала бы сейчас, что поцелует его, так полез бы за ней хоть в омут, хоть к самим чертям.
— Не боюсь. За такую красавицу, как ты, все бы отдал.
— И жизнь бы отдал?
— И жизнь, — не задумываясь, кивнул он.
Зазвенел смех, и женщина бесшумно нырнула снова — только круги пошли по воде.
Вынырнула она на середине пруда — покачалась немного на воде, поводила тонкой белоснежной рукой вокруг себя. Волосы вились вокруг прекрасного лица, словно водоросли.
— А ты мне нравишься. — Она говорила негромко, но Николай различал каждое слово. — Не боишься меня… И смерти не боишься. Хотя что ее бояться! Правда?
— Правда! — подтвердил Николай, готовый согласиться со всем, что она скажет.
Странная улыбка пробежала по ее лицу, и женщина тряхнула головой.
— Вот и хорошо. А жизни — жизни ты не боишься? — В голосе ее появилась непонятная тоска, и Николай задумался, прежде чем ответить.
— Жизни-то? — переспросил он. — Пожалуй, что боюсь немного.
— А чего ты боишься, милый?
— Боюсь, что как-нибудь станется не по-моему, а я и сделать ничего не смогу. — Он чувствовал, что неуклюже выразил то, что хотелось, но иначе не мог.
Впрочем, женщина поняла.
— Ах, вот значит, как… А хочешь, я тебе помогу? Я сегодня добрая, хорошая, мне хочется славное дело сделать. — Она глуховато рассмеялась, в глазах снова промелькнули зеленые огоньки.
Николай не понял, как она может ему помочь, но кивнул.
— Только тебе и самому придется потрудиться. — Голос с середины пруда становился тише, так что Николаю теперь приходилось прислушиваться, чтобы разобрать слова. — Запомни меня. Запомни, слышишь?
— Вернись! — взмолился он.
Луна зашла за облака, и он больше не видел ее лица — только силуэт на воде.
— Запомни! — прозвучало снова, но он не был уверен: просит ли об этом прекрасная темноволосая женщина с зелеными глазами, или ему только чудится.
— Я запомню, — пообещал он, ощущая, что вдруг стало тяжело дышать. — Только не уходи сейчас, дай еще на тебя посмотреть, хоть секундочку!
В следующий миг она вынырнула из воды возле него, и Николай, вздрогнув, наклонился к ней. Обхватив его за шею холодной рукой — он чувствовал, как стекают капли воды по спине, — она зашептала ему в лицо:
— Посмотрел? Нарисуй меня такой — красивой. Или из глины слепи. А еще лучше — из дерева вырежи. Дерево — оно живое, всю красоту мою сохранит. Запомни, милый: если я у тебя буду, то любое желание выполню.