Язык звезд - Леонид Юзефович

Леонид Юзефович Язык звезд

В марте 1993 года Шубин узнал, что одной новой газете для семейного чтения требуется серия исторических очерков с криминальным уклоном. По слухам, платили они честно. Он позвонил, ему назначили встречу в редакции. Шубин прибыл минута в минуту, но тех, с кем он договаривался по телефону, на месте не оказалось. Секретарша сказала, что ушли обедать. Вернулись они часа через полтора. Это были двое юных гуманитариев, годившихся ему в сыновья — Кирилл и Максим. Оба с удовольствием рассказали о себе. Кирилл писал диссертацию по герменевтике Георга Гадамера, Максим доучивался в МГУ. Темой его диплома были восточные мотивы у Андрея Белого: чума, монголы, эфиопы. От обоих крепко пахло пивом.

Выяснилось, что им нужна уголовщина Серебряного века, основанная на архивных документах, но со стильными убийствами и сексуальными извращениями. Взамен Шубин предложил очерки о самозванцах. Идея прошла со скрипом. Ее коммерческий потенциал они сочли сомнительным, тем не менее согласились попробовать. Для него это был компромисс между желанием заработать и этикой профессионала, для них — между веяниями времени и жалостью к автору, по возрасту не способному встать вровень с эпохой. Время переломилось круто. Совсем недавно Шубин считался мальчишкой, а теперь ему постоянно давали понять, что в свои сорок три года он — старик.

На следующий день он привез в редакцию развернутый план или, как теперь говорили, синопсис очерков о самозванцах.

— У меня для вас хорошая новость, — c улыбкой сообщил Кирилл, пожимая ему руку. — Я сегодня говорил с главным, он — за. Сказал, что это будет у нас долгосрочный проект. После первого очерка получите аванс за всю серию.

Улыбка пропала, едва Шубин положил перед ним свои листочки.

— У вас что, нет компьютера?

— Нет.

— Надо купить.

Шубин лицемерно ответил, что ему это не нужно, привык работать на машинке.

Кирилл был почти вдвое младше его, но вздохнул, как взрослый, не способный объяснить неразумному ребенку, почему люди за столом пользуются ножом и вилкой. Чувствовалось, что после принтерных распечаток ему физически неприятно было брать в руки эти соединенные канцелярской скрепкой сероватые страницы со следами чересчур жирной ленты, с грубыми буквами в точках и утолщениях от плохо прочищенного шрифтового литья.

— Купите себе хотя бы степлер, — сказал Максим, не отрываясь от монитора.

Кирилл сковырнул скрепку и погрузился в чтение.

Синопсис представлял собой просто список кандидатур, разнесенных по двум разделам — иностранцы и русские. Внутри каждого господствовала хронология.

Первым номером стоял некий Гаумата из племени магов, на два года завладевший персидским престолом под именем Бардии, умершего сына Кира Великого. Эту историю Шубин почерпнул у Геродота. За ним следовали армянин Арахи, упомянутый в Бехистунской надписи Дария I, и беглый греческий раб Андриск, чью судьбу описал Тит Ливий. Один объявил себя сыном последнего вавилонского царя Набонида, другой называл своим отцом тоже последнего македонского царя Персея. Первый возглавил национально-освободительное восстание вавилонян против персов, второй — македонян против римлян. Оба были разбиты, взяты в плен и казнены.

На них заканчивалась история героев и вождей. Дальше шли два лже-Нерона, продувная девица Клодина, она же Орлеанская дева, которую, оказывается, под прикрытием дымовой завесы вынесли из огня серафимы, и пара посмертных воплощений португальского короля Себастьяна, павшего в 1578 году в битве с берберами при Алькасар-Кивире. Эту фалангу любителей славы и деньжат замыкали двое из тридцати двух мнимых сыновей казненного якобинцами Людовика XVI — парижский голодранец и берлинский часовщик. Тайну своего происхождения француз еще в детстве узнал от воспитавшей его прачки, немцу в день совершеннолетия ее открыли ангелы.

Дочитав, Кирилл покрутил головой.

— Да, интересно. Я не знал, что на Западе тоже были самозванцы. Мне казалось, это сугубо русское явление.

— Их везде хватало, — усмехнулся Шубин. — Даже в Монголии.

— В Азии-то понятно. У нас и на Востоке общинное начало доминирует над личностным, индивидуум легко может быть заменен любым другим членом группы. Когда Сталин говорил, что у нас незаменимых нет, он апеллировал к архаическому народному сознанию. Отсюда и самозванчество как функциональный параметр социумов такого типа. Напишите об этом, — рекомендовал Кирилл, но тут же передумал. — Хотя, пожалуй, для нашей аудитории будет сложновато.

Он ткнул пальцем в вавилонского армянина Арахи.

— Как именно его казнили?

— Посадили на кол.

— Это хорошо. Напишите с подробностями, у нас это любят.

— Подробностей я не знаю.

— Возьмите из чьих-нибудь мемуаров или домыслите. Физиология у всех одна. Вам когда-нибудь колоноскопию делали?

— Нет. Это что?

— Обследование кишечника. Через задний проход вводят зонд и на мониторе смотрят кишечник. Моей бабушке делали, так у нее было полное ощущение, что сажают на кол.

Кирилл поставил сбоку крестик, означающий, что данная кандидатура безусловно принимается, и перешел ко второму разделу.

— А все-таки наших больше, — удовлетворенно сказал он, с ходу помечая крестиком цесаревича Алексея в самом конце списка. — Вот с него и начнем, это фигура знаковая. Сколько у вас намечается лже-Алексеев?

— Один, — огорчил его Шубин.

— Чего так? Их же до хрена. Если с царскими внуками, вообще немерено. Внуков пачками можно брать.

— Я могу написать только про одного.

— Ладно, — смилостивился Кирилл, — пишите.

Он проводил Шубина до дверей и на прощание сказал:

— Я понимаю, в вашем возрасте сейчас нелегко. Но что делать? Представьте, что мы решили перейти с правостороннего движения на левостороннее, как в Англии. Приняли закон, но сделали одну оговорку: люди старше сорока могут продолжать ездить по правой стороне, им ведь трудно привыкнуть к новым правилам. Остальные пусть ездят по левой. Представляете, что будет?

Эту байку Шубин читал и слышал не меньшее число раз, чем историю о том, как хитроумный Моисей сорок лет водил евреев по пустыне с целью выморить всех помнящих рабство египетское, но малодушно промолчал и дослушал до конца.

C прошлой зимы он почти ничего не зарабатывал. Из всех его коммерческих начинаний, включая попытки издавать книги по дрессировке бойцовых собак и возить из Индии неклейменое серебро, выгорело единственное — на Измайловском рынке удалось выгодно продать орден Ленина, доставшийся ему от покойной маминой тетки. Оказалось, что четырехзначный номер на его оборотной стороне свидетельствует о наличии в нем каких-то драгоценных сплавов. Тетку наградили еще до войны, в то время на исходные материалы не скупились. Хорошо, покупатель попался честный. Сам Шубин от него все и узнал, но утаил от жены подробности сделки. Его запросто могли надуть, а в ее глазах он хотел выглядеть деловым человеком.

Жена работала в музыкальной школе. Осенью ее зарплаты хватало им на неделю, сейчас — на три дня. Спасали частные ученики, но их становилось все меньше. Кот с минтая перешел на мойву, фрукты береглись для семилетнего сына. Шубин научился стричься сам, чтобы экономить на парикмахерской. При этом соблазны множились день ото дня. Кругом появились магазины, куда жена в своей старой кроличьей шубке не решалась заходить.

Дома Шубин сразу сел за машинку.

Основа была, еще в перестройку ему попались записки одного колчаковского офицера из томских студентов, не без юмора вспоминавшего, как в феврале 1919 года, под Глазовом, неизвестный подросток ночью вышел к их позициям со стороны красных. Подойдя ближе, он, чтобы в темноте не шлепнули по ошибке, громко затянул «Боже, царя храни». Шел и пел, пока не наткнулся на этого томича, который на выборах голосовал за народных социалистов. Тот с размаху врезал ему по скуле. Певец взмахнул руками и сковырнулся в сугроб. «Запомни, — склонившись над ним, сказал автор записок, — мы не за царя воюем, а за Учредительное собрание!» Через час он узнал, что дал по физиономии не кому-нибудь, а чудом спасшемуся цесаревичу Алексею.

Позже вскрылось его настоящее имя — Алексей Луцято. Он бегло говорил по-французски, умел держаться в обществе и, видимо, вырос в интеллигентной семье. Про его родителей известно было только то, что они умерли от тифа по пути из Петербурга в Сибирь. Алеша был тремя годами старше убитого в Екатеринбурге тезки, но выглядел моложе своих лет. Этим исчерпывалась достоверная информация о нем.

В сибирских и уральских деревнях то и дело объявлялись малолетние бродяжки, выдававшие себя за несчастного цесаревича. Россия не была бы Россией, если бы им никто не верил. На этой ниве они собирали свой урожай — подаяние, скромный ужин, ночлег на теплых полатях. Алеша Луцято был среди них не первый и не последний.