- Пожалуйста, тише! - снова грянул таможенный хор. - При назначении величины таможенных сборов никому не разрешается делать какие-либо замечания, могущие повлиять на персонал. Мы знаем свое дело и в советах не нуждаемся!
После этой краткой служебной исповеди таможенники затеяли новое совещание - на сей раз еще дольше и мучительней. В конце концов был зачитан такой приговор:
- Облагается пошлиной, как телескоп!
Я облегченно вздохнул, достал бумажник и заплатил искомую сумму, которая, сознаюсь, была не так уж и мала, однако представляла собой всего лишь один процент пошлины, взимаемой за "роллс-ройс". Затем я повернулся к автомату и спросил:
- Доволен ли ты оценкой?
- Да, - отвечал он равнодушно. - Телескоп во всех отношениях выше и примуса, и огнетушителя. Посредством его наблюдают планеты и предсказывают космические катастрофы. Ничего не имею против телескопа.
Испытав с благоговейным смирением все последующие таинства таможенной литургий и свалив с плеч тяжкую ношу, я подошел к стандартному джентльмену, схватил его за руку.
- Если угодно, можете снова лечь в свой ящик, - предложил я. - Пора покинуть это заведение.
- Меня не надуешь, - отвечал робот, вырывая свою железную руку из моей. - Вы воспротивились заплатить за меня пошлину, как за легковой автомобиль, но взамен не откажете мне в удовольствии проехаться с вами в такси. Не правда ли?
Я глупо подмигнул ему и не сказал ни слова.
Мы вышли на улицу, я кликнул такси, раскрыл перед ним дверцу:
- Изволь!
Дорогой мой американский гость влез в автомобиль, как влезают туда представители высшего света: медленно, устало, слегка согнувшись.
Бог сотворил человека. Дьявол не остался в долгу и породил гомункулуса.
В году одна тысяча семьсот семьдесят четвертом по рождеству Христову граф Кюфштейн и его помощник аббат Джелони сумели за шесть месяцев в кармелитском монастыре в Калабрии материализовать искусственным путем трех живых существ.
В 1932 году американская фирма "Слейпинг, Том Тон и К°" производила ежедневно 1000 роботов.
Мой робот носит на груди никелевую татуировку:
ВЕРНЫЙ ДЖОН. N 384991.
С утра до вечера мы ведем с ним долгие беседы на самые разнообразные темы. Разговор всегда заканчивается на повышенных оборотах.
- Вы индивидуалист, невыносимый индивидуалист, - с досадой говорит Джон. - Что, по-вашему, необычного в том, что я презираю культ отдельной личности? Уясните же наконец, что я продукт массового производства, единокровный близнец тысяч моих собратьев, которые мыслят, приказывают и работают абсолютно одинаково. Все мы обладаем не только идентичными физическими качествами, но и равным количеством мозгового вещества в голове.
- Именно потому, что ваши мозги взвешены на аптекарских весах, а ваши головы напоминают бутылки лимонада с точно отмеренным содержимым, вы, роботы, не представляете собой ничего иного, как только серую безликую толпу! - отвечаю я, распаляясь. - Из вашей среды вряд ли появится когда-либо тот самый гений, кого вы ненавидите пуще прочих существ, поскольку он отличается от вас. С другой стороны, запомните, что стандартное производство всегда страдает пониженным качеством за счет количества, а это, бесспорно, отражается на умственных способностях всей вашей армады. Вот и получается, что вопреки изумительным достижениям современной техники каждый из вас остается всего лишь человеко-машиной, понятно? Вы можете быть превосходным орудием чужой воли, но ни в коем разе самостоятельной творческой личностью.
Автомат глядит на меня с сожалением, затем закладывает руки за спину и начинает вышагивать из одного угла комнаты в другой.
- Увидим еще, кто из нас орудие чужой воли, - цедит он сквозь зубы.
Каждый день приносит мне неожиданные сюрпризы.
Джон вваливается в комнату и говорит:
- Соблаговолите вытереть мне ноги фланелевым платком!
Я взираю на него с изумлением и начинаю креститься.
- Вы не в своем уме, Джон! Неужто запамятовали, как обязан слуга относиться к хозяину, господину?
- Ха-ха-ха! - разражается смехом стандартный джентльмен, и его железное тело начинает грохотать, как якорная цепь. - Вы пребываете в величайшем заблуждении, господин. Я ваш слуга постольку, поскольку вы - мой лакей.
- Лакей! - взрываюсь я так, что кровь ударяет мне в голову. - Джон, держите себя в рамках приличия! Вы меня еще не знаете!
- И вы, видимо, меня не знаете! - отвечает автомат дерзко. - Я имею не меньше права заботиться о своем туалете, чем заботитесь вы. И если хотите, чтобы я был искренен, готов добавить, что между мною и вами нет никакой разницы, хотя вы и приписываете себе божественное происхождение. Нужно ли лишний раз напоминать, что для вас и подобных Чарлз Дарвин создал специальную теорию, согласно которой в любом зоологическом саду сыщется ваш близкий сородич из тех, кто разгрызает орехи зубами и скачет на потеху собственным потомкам?
- Да это неслыханная наглость! - кипячусь я, возмущенный, и стискиваю кулаки.
В раскрытое окно моей комнаты долетает саксофонный голос Жозефины Беккер, исторгаемый вдалеке граммофонной пластинкой.
Стандартный джентльмен невозмутимо стоит напротив меня и повторяет модный мотивчик эстрадной куклы:
Две страсти у меня: ты и Париж.
Зачем же так ревниво ты глядишь...
Джон стал безграничным властелином в моем доме, и я заранее содрогаюсь от каждой его следующей проделки.
Сегодня он захлопнул двери перед носом у моего доброго приятеля и не пустил его в дом.
- Когда ко мне кто-либо приходит, вы должны относиться к нему по-человечески, слышите? Запрещаю вам впредь открывать двери и встречать гостей!
- Глупости! - высокомерно ответствует автомат. - Ваш приятель имеет отвратительную привычку расхаживать в хорошую погоду с зонтом, а это меня раздражает. Я человек нового времени, не терплю педантов с убогим воображением.
Я чувствую себя неврастеником. Даже слабый шум меня раздражает. Руки трясутся. В ушах трескотня. Голова будто стянута обручем. Я потерял аппетит, не сплю ночи напролет. Стоит поглядеть в зеркало - оттуда пялится на меня бледная маска, изможденная страданием.
Не могу дольше выносить этого про клятого робота. Представьте только, сегодня он влепил мне пощечину, после того как я отказался прочитать ему последний номер "Нью-Йорк геральд".
В очередной раз перечитал инструкцию по обслуживанию автомата. Хорошо, что таможенник не нажал тогда голубую кнопку. Ее нужно остерегаться пуще чумы. Упаси бог задеть - тогда стандартный джентльмен кинется рушить все, что попадется на пути.
"Незаменимый страж вашего имущества при нападении бандитов", - сказано в инструкции.
Единственное мое спасение - желтая кнопка. Нажмешь - и робот мертв, сиречь выключен на веки вечные.
Однако и он хитер. Вот уже несколько дней как заперся в своей комнате, носа оттуда не показывает. Может, предчувствует, что я хотел бы от него избавиться.
Что все это значит?
Вглядываюсь в зеркало, и буквально берет оторопь.
Мое лицо напоминает лик робота.
А в голове крутится странная мысль: бывают собаки, похожие на своих хозяев.
Да, воистину со мною творится что-то необыкновенное.
Сходство мое со стандартным джентльменом растет непостижимым образом. То же лицо, те же губы, собранные в ироничной улыбке.
Но не только это.
Я начал делать то, что ранее было мне совершенно чуждо.
Сегодня, к примеру, ходил на футбол. Должен сказать, что получал истинное наслаждение на протяжении двух таймов.
Счет 3:1 в пользу "Зеленого теленка".
Вот уже целую неделю Джон не показывается из комнаты. Что с ним случилось?
Я подкрадываюсь к его дверям, прислушиваюсь. Ни звука.
- Джон!
Ни единого слова.
- Джон, что поделываешь?
Тишина.
- Джон, слышишь? Открой, мне нужно войти!
Молчание.
Тогда я со всей силой наваливаюсь на дверь, она трещит под моим напором и наконец отлетает вместе с вырванным замком.
Ледяной ужас стискивает мое сердце.
Робот лежит, поверженный посреди комнаты, с раскинутыми руками. В его огромных стеклянных глазах затаилась сатанинская усмешка.
Я опасливо наклоняюсь к нему, трогаю руками железное тело.
В то же мгновенье из-под железной брони долетает тихое стенанье растягивающейся пружины, стандартный человек растворяет уста, его нижняя челюсть начинает вибрировать.
- Я-я-я-я-я-я-я-я, - разносится бурное стенание и замирает, как эхо, порожденное звоном стенных часов.
Не могу себе объяснить его смерть.
Самоубийство?
Или все же случайное прикосновение к желтой кнопке?
Тяжкое раскаяние гнетет мою совесть, не дает мне покоя.
Всего несколько дней назад я сам изыскивал способ убить робота, а сегодня вдруг я весь во власти мучений, связанных с памятью о нем.
Раньше я относился к нему как к машине, теперь же, когда он обратился в бездушную железную куклу, я люблю его, того, прежнего, как брата.