– Она сообщила мне, что была у французского посла и обсудила с ним свою ситуацию…
– Наверняка изрядно его при этом озадачив, – хмыкнул Александр.
– Возможно, но не будем отвлекаться. В посольстве ей показали кое-какие бумаги, ведь Луиза была французской подданной, и посол следил за ходом следствия. Также посольские служащие выяснили, что мой дядя Казимир живет в Петербурге, и мадемуазель Делорм решила с ним об этом поговорить. Его имя упоминалось в материалах по делу.
– Скажи, почему бы ей не удовольствоваться официальным результатом расследования?
– Может быть, потому, что никто в него не верит? – вопросом на вопрос ответила молодая женщина.
– Послушай, Амалия…
– Я тебя слушаю, Саша, и очень внимательно.
– Тогда я буду откровенен. Мне нет никакого дела до Луизы Леман, до ее дочери и… словом, ты меня понимаешь. Даже по рассказам взрослых я помню, что эта история вылилась в чудовищный скандал. Грязь сплетен и домыслов забрызгала не только самого Мокроусова, который это вполне заслужил, – пострадали и его сестры, совершенно приличные люди, и мать, которая вскоре после этого умерла, и вся семья Кочубеев, – только из-за того, что их имя связывали с Надеждой, а уж что говорили о ней самой, даже и повторять не хочется. Прости меня, но когда я слышу, что кто-то собирается вновь раскапывать это дело, я начинаю думать, а на кого грязь польется в этот раз. Ты как-то очень наивно смотришь на вещи…
– Вовсе нет! – Упоминание о наивности рассердило Амалию хуже любого оскорбления.
– По крайней мере, я надеюсь, ты не дала мадемуазель Делорм никаких неосторожных обещаний?
– Мм… Я сказала, что если она захочет увидеть место, где все произошло, и поговорить с людьми, я не буду ей мешать.
– С какими еще людьми? – спросил Александр тяжелым голосом, буравя жену недоверчивым взглядом.
– Со слугами в нашем имении, слугами в соседней усадьбе, где жила Луиза. Ну и вообще со всеми, кто хоть что-то может знать и рассказать.
– Поразительно, просто поразительно, – промолвил Александр после паузы, растирая рукой лоб, словно у него вдруг заныла голова. – Когда мама приглашает тебя на бал или вечер, у тебя вечно нет времени. А помогать какой-то авантюристке…
– Она не авантюристка, – твердо ответила Амалия, – и вообще, знаешь ли, я ее зауважала. Другая на месте Луизы согласилась бы на удочерение, взяла бы деньги Сергея Петровича и не слишком бы размышляла о том, кто убил ее мать и почему…
Зеленое петербургское солнце заглянуло в окно, увидело двух молодых, красивых, светловолосых людей – одного с военной выправкой, другую в платье цвета бледной бирюзы, – и, устыдившись, принялось разгонять облака, которые таращились на свои отражения в Неве и никак не хотели уходить.
– Амалия, – решился Александр, – прости, но я против того, чтобы ты занималась этим делом.
Тут Амалия сделала то, за что ей потом было немножко стыдно, и даже не немножко, а гораздо больше. Нет ничего плохого в том, чтобы пойти на тактическую хитрость – если речь идет об обмане несимпатичного человека; но обманывать близких – плохо, и она прекрасно это знала.
– Саша, умоляю тебя, о каком еще деле идет речь? – с неудовольствием промолвила Амалия. – Двадцать лет прошло! Что мадемуазель Делорм может сделать? Ну, поговорит со следователями, прочитает с моей помощью протоколы дела, если их вообще ей выдадут, съездит на место, посмотрит на овраг, где нашли тело ее матери… Понимаешь, из-за того, что его обнаружили на моей земле… Хорошо, на земле, которая принадлежала моему деду, генералу Тамарину, – если я откажусь ей помогать, это будет выглядеть…
– Подозрительно? Перестань!
– Не подозрительно, а так, словно моей семье есть что скрывать. И потом, мало ли что ей могут наговорить о нас в мое отсутствие? Лучше уж я буду рядом…
Но Александр был вовсе не так прост и уж, во всяком случае, не принадлежал к людям, которых легко провести. Интуитивно он чувствовал, что эта драма, которую сам он считал грязной и недостойной, чем-то поразила воображение его супруги. Еще бы – нечасто все-таки любовный треугольник заканчивается убийством, да еще таким, где об истинном виновнике приходится только гадать. И еще у него мелькнула мысль, что если бы жена была увлечена его делами, она бы и думать не стала о какой-то чужестранной мамзели, притащившей к ее порогу ворох своих проблем.
– Хорошо, поступай как знаешь, – промолвил Александр после паузы. – Я только надеюсь на твое благоразумие. Как дела у Миши?
И они заговорили о сыне, который в это время сладко спал у себя в детской, и говорили долго, так что в это утро Амалии не представилось случая упомянуть о доме на Английской набережной, который ей приглянулся.
«Ничего, съезжу туда сама и все осмотрю, – подумала она, когда Александр уехал на службу во дворец. – Свой дом – это все-таки не то же самое, что квартира, где ты зависишь от других жильцов. Кому-то нравится играть на пианино, в то время как твоему ребенку надо спать, он просыпается, плачет, ты начинаешь сердиться, отправляешься к соседям выяснять отношения, слышишь в ответ, что от хорошей музыки ребенок плакать не может и тому подобный вздор… Одно это начинает выводить из себя, я уж не говорю о более серьезных конфликтах. В отдельном доме, по крайней мере, такого не будет…»
Она отправилась за дядей, и вдвоем они поехали осматривать особняк.
В одиночку, как вы догадываетесь, молодой замужней женщине заниматься этим было бы не слишком прилично.
Бывают ладно скроенные люди – и точно такие же бывают дома. Особняк понравился Амалии сразу же, окончательно и бесповоротно. Он был двухэтажный, большой, но не громоздкий, и располагался крайне удачно. Кто-то из предыдущих хозяев выкрасил дом в темно-розовый цвет, оставив колонны белыми, и это сочетание белого и почти малинового пленило нашу героиню. В саду росли именно те деревья и кусты, которые она любила, причем росли именно там, где надо было. Они не заслоняли вид из окон комнаты, которую она мысленно предназначила для себя, и не цеплялись ветвями за одежду, как назойливые нищие попрошайки.
– Что скажешь, дядя? – спросила Амалия, наконец обратив внимание на то, что дядюшка ведет себя непривычно тихо.
– Хороший дом! – благоговейно промолвил Казимир.
Тут, пожалуй, уместно будет сказать, что Казимир и его сестра лишились родителей в юном возрасте и скитались по опекунам, которые в конце концов присвоили все их состояние, так что можно сказать, что своего дома у Казимира давно не было; но, очевидно, стремление иметь нечто подобное оставалось. И пусть это будет не совсем свой дом, то есть не родовое имение, где жили и умирали поколения предков, но – черт возьми!
Амалия задумалась. С одной стороны, ясно, что для такого особняка жильцов найти не просто и, стало быть, она может не спешить; с другой стороны, если он понравился ей, то вполне может понравиться кому-нибудь еще, и если она будет медлить, то не исключено, что вообще его лишится. Вообще иметь свой собственный (пусть и съемный) дом было настолько соблазнительно, настолько заманчиво, что Амалия решилась.
– Я хочу сделать сюрприз Саше, – сказала она. – Но без его согласия я не могу ничего подписывать, поэтому сделаем так: формально ты снимешь особняк на свое имя. Хорошо?
– А мне тут будет предоставлен уголок? – спросил Казимир с беспокойством.
– Дядя! Неужели Невский тебе больше не по душе?
– Квартира – это квартира, а дом – это дом, – парировал Казимирчик. – Да еще на Английской набережной! Господи боже мой, наконец-то я почувствую себя человеком…
Амалия ограничилась тем, что приподняла тонкие брови. Как уже говорилось выше, она не одобряла дядюшку – возможно, потому, что на самом деле плохо его знала.
– Вы никого не сможете сюда водить, – сказала она внушительно. – Никаких карт, компаний, случайных знакомых… И никаких женщин.
Она была уверена, что при этих словах дядюшка переменится в лице, и весьма чувствительно переменится; но воодушевленный перспективой иметь собственный дом, Казимирчик даже бровью не повел.
– Ну что ж, без женщин еще никто не умер, – объявил этот бессердечный эгоист, пожимая плечами. – Можно мне комнату с видом на Неву? Я хочу видеть, как по реке идут корабли…
По правде говоря, Амалия предпочла бы поселиться в новом доме только с мужем и маленьким сыном, и ее вполне устроило бы, если бы дядюшка и мать продолжали жить на Невском проспекте; но так как именно Казимир должен был заключать вместо нее договор, она понимала, что руки у нее связаны.
«Впрочем, он все равно долго не продержится… Такие, как он, никогда не смогут довольствоваться в жизни одним видом из окна!»
«Господи боже мой, – думал тем временем воодушевленный Казимирчик, – до чего же мне повезло с племянницей! Всегда выбирает только самое лучшее, будь то муж или, допустим, особняк… Есть, есть у нее голова на плечах! Пусть даже временами ее заносит – ничего, это от молодости, это скоро пройдет…»