— Боже, вы весь в крови. У вас есть платок? Вы погубите свой прекрасный серый костюм.
Она вытащила из сумочки платок и дала его Джеку. Он приложил платок к носу. Вторая дама оттолкнула пьяного в сторону, подальше от Джека, пробормотав: «Сэнфорд, ты же обещал вести себя прилично».
Джек почувствовал, что тонкий надушенный платок быстро намокает. Проникающий в ноздри сквозь кровь аромат показался ему знакомым; он озадаченно, неуверенно принюхался к этому запаху.
Под portico[5] въехало такси, из него вышла пара; пока мужчина расплачивался с водителем, женщина с любопытством уставилась сначала на Джека, затем на пьяного и его спутниц. Ее осуждающий, холодный взгляд вызвал у Джека желание объяснить им, что тут произошло.
Женщина в шляпе снова порылась в сумочке, ни на секунду не закрывая рта.
— Пруденс, — громко зашептала она с бостонским акцентом, — посади этого хулигана в такси. На нас уже смотрят.
Вытащив из сумочки десять тысяч лир, она сунула бумажку Джеку в карман.
— Не надо вызывать полицию, хорошо? Простите его, ради Бога. Это вам на химчистку.
— Послушайте, — начал было Джек, вынув деньги из кармана и попытавшись вернуть их женщине. — Я не собираюсь…
— Ну конечно. — Женщина воспрянула духом.
Она протянула швейцару тысячелировую купюру. Люди, заходившие в отель, поглядывали на них.
— Вы очень любезны, — величественно произнесла американка. — А теперь садись в такси, Сэнфорд. Только прежде извинись перед джентльменом.
— Вот что они пели, — кивая и улыбаясь, произнес пьяный, — когда тонула «Дория».
— Выпив, он становится невыносимым, — заявила женщина.
Продемонстрировав недюжинную силу, она впихнула Сэнфорда в автомобиль и захлопнула за собой дверцу.
— Arrivederci, Roma, — донесся из отъезжающей машины голос мужчины. — Итальянские моряки. Команда попрыгала в шлюпки. Вы видели его рожу, когда я ему вмазал? Нет, вы видели?
Из такси донесся женский смех — звонкий, пронзительный, безудержный; он заглушил рев мотора и шуршание шин.
— Здорово вам досталось, сэр? — спросил швейцар.
— Нет, пустяки. — Джек покачал головой и проводил взглядом машину, скрывшуюся за углом.
— Этот Сэнфорд — ваш знакомый? — Заботливо поддерживая Джека под локоть, словно боясь, что он упадет, швейцар подвел Эндрюса к входной двери.
— Нет, впервые его вижу. Вы знаете, кто он такой?
— Я тоже не встречал его прежде. Очень сожалею о случившемся, сэр. — На удлиненном лице старого отставника появилось выражение беспокойства. — Надеюсь, последствий не будет, сэр?
— Что? — Джек в недоумении замер возле вращающейся двери. — Что вы имеете в виду?
— Ну, вы не станете жаловаться администрации, сэр, настаивать на расследовании?
— Нет, — ответил Джек. — Не волнуйтесь. Последствий не будет.
— Понимаете, сэр, — проговорил швейцар, — они — не итальянцы.
Джек улыбнулся:
— Я понял. Забудьте это происшествие.
Швейцар, радуясь тому, что репутация его соотечественников не пострадала, церемонно поклонился Джеку.
— Благодарю вас, сэр. Я уверен, ваш нос быстро заживет. — Он толкнул дверь; Джек прижав окровавленный платок к носу и вдыхая аромат духов, вошел в вестибюль. Подходя к стойке, он узнал этот запах. Его жена пользовалась такими же духами. «Femme»,[6] вспомнил он, ну конечно, «Femme».
Когда Джек назвал портье свою фамилию и протянул ему паспорт, служащий отеля приветливо улыбнулся.
— Да, мистер Эндрюс, для вас забронирован «люкс».
Он нажал кнопку вызова носильщика и сочувственно посмотрел на Джека.
— Ударились, сэр? — спросил портье, стоящий на страже благополучия гостей, для которых забронирован «люкс».
— Нет. — Джек посмотрел на платок чтобы проверить, не остановилась ли кровь. — У меня склонность к носовым кровотечениям. Это наследственное.
— О, — огорченно произнес портье, охваченный жалостью ко всем родственникам Джека.
Кровь еще шла, поэтому Джек ехал в лифте, прижав к носу платок. Он уткнулся взглядом в спину носильщика, делая вид, будто не замечает двух молодых женщин, находившихся в кабине; они шептались на испанском, с любопытством поглядывая на Джека.
В гостиной «люкса» стояли свежие цветы, на стенах висели картины с видами Рима. Джек, вспомнив тесную парижскую квартиру с разбросанными по ней детскими вещами и пятнами на потолке, улыбнулся, радуясь строгой элегантности «люкса». Он так давно не покидал Парижа, что уже забыл, как замечательно оказаться одному в гостиничном номере. Дав носильщику чаевые и письмо к сыну, Джек осмотрел спальню и просторную, отделанную мрамором ванную с двумя раковинами. «Один умывальник для меня, — подумал он, — второй — для кого-то еще». Взглянув на себя в зеркало, он заметил, что нос начал распухать. Джек слегка надавил на него. Брызнувшая кровь заалела на белой раковине. «Похоже, перелома нет и синяка под глазом не будет», — успокоил себя Джек.
«Вот сукин сын», — подумал он, вспомнив сидящего перед вращающейся дверью пьяного, избежавшего наказания. Затолкав в ноздри туалетную бумагу, Джек вызвал горничную и официанта. Вытащил из чемодана бутылку виски, костюм, халат. Критически осмотрел костюм. Реклама утверждала, что в этом американском чемодане можно, не помяв, разместить три костюма, так что необходимость гладить их после путешествия отпадает. Однако на самом деле извлеченный Джеком из чемодана костюм выглядел так, словно его только что жевала корова. Эндрюс скорчил гримасу, вспомнив, сколько стоил чемодан. Он не мог оставаться в костюме, забрызганном кровью. Любой полицейский заподозрил бы Джека в совершении убийства.
Молодой франтоватый официант, которого, несомненно, ждала блестящая карьера, появился в сопровождении горничной — седой старушки с виноватой беззубой улыбкой на лице; ее измученный вид говорил о бедности, частых родах, лишениях, вдовстве, мелких кражах.
Джек попросил официанта принести лед и отдал горничной измятый костюм, а также запачканный кровью пиджак, чтобы она привела одежду в порядок.
— Per pulire, per favore,[7] — сказал Джек, похвалив себя за то, что он вспомнил, как по-итальянски будет «чистить».
Осмотрев пиджак висевший у нее на руке, горничная коснулась пальцем одного из влажных коричневых пятен и вопросительно взглянула на Джека.
— Кровь, — объяснил он, безуспешно пытаясь вспомнить соответствующее итальянское слово. — Кровь, — повторил он, повысив голос.
Не поняв Джека, старушка заулыбалась угодливо и встревоженно.
— Va bene,[8] — пробормотала она.
— Sangue,[9] — снисходительно, с нетерпением в голосе произнес официант, уходя. — Sangue.
— Ah, si, si, sangue. — Горничная затрясла седыми кудряшками, стыдясь своей несообразительности, словно в роскошные отели гости всегда прибывали в костюмах, забрызганных кровью. — Subito, subito.[10]
Она исчезла за дверью вслед за официантом. Ожидая, когда официант вернется со льдом, Джек принялся разбирать вещи. Он разместил остальные костюмы в шкафу, надеясь, что к завтрашнему утру они отвисятся. Поставил на туалетный столик в спальне обтянутую кожей рамку с фотографией жены и детей. Затем шагнул на небольшой балкон, но «люкс» выходил окнами внутрь квартала. Джек увидел лишь соседний дом, отделенный от отеля переулком; здание, умытое дождем, серело на фоне вечернего неба, в его окнах отражалось неоновое многоцветье римской рекламы. Откуда-то снизу доносился громкий, ритмичный рок-н-ролл. Прохладный воздух был еще насыщен влагой; безликие контуры зданий, неоновые огни, резкие, дисгармоничные звуки музыки казались приметами любого современного города, принадлежащего веку Америки. Вид, открывающийся с балкона, ничем не напоминал о временах, когда здесь правил Цезарь, спорил с папой Микеланджело, а короли короновались в двух милях от этого места.
Замерзший Джек вернулся в комнату, укрывшись за высокой стеклянной дверью от пронзительных звуков радио. Он заметил лежащую на туалетном столике скомканную купюру достоинством в десять тысяч лир, которую ему навязала та женщина, и улыбнулся, подумав о том, что ему доводилось проливать кровь и за меньшую сумму. Джек разгладил ассигнацию и положил ее в бумажник, но не в отделение для денег, а рядом с правами.
Когда официант принес лед, Джек налил себе виски, разбавив его водой. Он снял туфли, сел на край кровати и стал потягивать спиртное; путешествие утомило Джека, припухший нос слегка ныл.
Сидя так с опущенными веками, чувствуя вкус крови, Джек увидел перед глазами другую, медленно кристаллизующуюся картину — призрачное воспоминание о далеком детстве. Тогда он сидел на деревянной скамье, и кровь стояла в горле. Джек полностью закрыл глаза, чтобы сосредоточиться, и видение стало более ясным. Весенний день, влажная трава пахнет свежестью. Ему десять лет, он находится на школьном бейсбольном поле; отскочивший от земли мяч угодил ему в переносицу. Кровотечение длилось три часа, пока домой не пришел отец, который приложил лед к затылку мальчика и заставил его лечь на кровать так, чтобы запрокинутая голова свисала с ее края.