Графинчик одобрительно булькнул.
- А Коран что говорит? - подкузьмил турка Бугаев.
- Виноградное вино запрещено Пророком, мир ему, ибо оно погубило нашего прародителя Ноя, - невозмутимо ответил Мустафа. - Когда-то глупцы, не отличающие правую руку от левой, говорили нам, что водка - это то же вино. Но правоверные теперь знают, что про водку в Коране ничего не сказано. Я читал Коран, там ничего не сказано о водке.
- Ну что ж, значит, в Коране есть много хорошего, особенно среди того, что в нём не сказано, - подытожил Бугаев. - Давайте, что-ли...
Все встали: первый тост всегда был за Государя.
Мустафа хлопнул стопку, не изменившись в лице.
- Закуси, - предложил Борис, но Мустафа покачал головой и отошёл на свой наблюдательный пост.
- Они после первой никогда не закусывают, - объяснил Аполлон Аполлонович. - Такой уж у них обычай.
- Чья работа, с водкой-то? - капитан был человеком осведомлённым, ибо никогда не упускал случая прибавить к своим познаниям лишний скрупул.
- Четвёртое Отделение, - усмехнулся Аблеухов. - Полковника Валерия Брюсова секретный план по смягчению культурных различий. Дело тонкое, деликатное. В лучших традициях покойного Фёдора Михайловича.
- Кстати, я слыхал, что полковник не пьёт, - вспомнил Бугаев. Совсем.
- Потому что от спирта не пьянеет, - объяснил Аполлон Аполлонович, - а в винах не ощущает вкуса... По второй?
- А то как же!
На этот раз Мустафа успел разлить водку по стопкам.
- Ну-с, - Аблеухов меленько перекрестил себе левую грудь, где сердце, - пронесло. Послушал ведь Государь меня, старика... За то и выпьем.
Выпили. Закусили оливками.
- Простите, Аполлон Аполлонович, за возможную дерзость, - набрался смелости Бугаев, - но вы сами роман-то читали?
- А то как же. Последнюю неделю на то и убил. Вечерами, конечно, на досуге, - добавил Аблеухов на всякий случай.
- Я тоже, - сообщил Борис Николаевич, наклонившись к портфелю, с которым не расставался ни в каких обстоятельствах, - вот, - он выложил прямо на скатерть голубой томик, на котором значилось: "Leon Tolstoy. La Guerre et la Paix. Tome I."
- М-м, - Аблеухов прищурился, - на французском читаете? Я вот в переводе знакомился.
- В котором: Виноградова или Паскевич? - блеснул знанием предмета Бугаев.
- Госпожи Воронцовой-Дашковой, - поправил его Аблеухов. - Княгиня Ирина свои переводы девичьей фамилией подписывает. Европейская, знаете ли, мода... Но на французском я тоже того... знакомился. В общем, предпочитаю оригиналу перевод. Всё-таки граф Толстой коренной русак, хоть и изменник.
- Изменник ли? - прищурился капитан. - Как же он подкузьмил французам! И хитро: уже объявлен классиком, академик, "бессмертный"... имя-то уже со скрижалей не смоешь. И тут вдруг - неизвестный роман! Да какой! Приговор Наполеону и возвеличение русского оружия!
- А всё же изменник, - не без сожаления в голосе заключил Аблеухов. Рождён бы русским, а переметнулся во французы, эмигрировал, кафоликом заделался, тьфу... Этого ли не достаточно?
- Папа Римский его от ихней церквы отлучил, - напомнил Бугаев. - А перед смертью он хотел бежать в Россию. Знаете эту историю с железнодорожной станцией?
- Анекдот, - отрезал Аблеухов. - Да хоть бы и хотел. Государь Николай Павлович на тот предмет придерживался единственно верного мнения. Кто раз предал, тот предаст и второй раз, и третий. И в этой самой "Войне и Мире" я то же самое вижу. По мне, так если уж эмигрировал, будь же ты предан новой родине. А не так вот, чтобы с кукишем под полою...
- Голос крови, - неопределённо заметил Бугаев. - Толстые всегда по русской государственной части шли. Как-никак, с петровских ещё времён...
- Ну и шёл бы по государственной части, как подобает, - отрезал Аполлон Аполлонович. - А не бежал бы к лягушатникам.
- Всё же единственный писатель русского происхождения, известный в Европе, - вступился Бугаев. - Какая-никакая, а нам слава.
- Вот! Вот чем нас европейцы-то берут! - вскипел Аблеухов. - Славой! Как будто нет другого достойного поприща, кроме как развлекать досужих бездельников!
- Досужие бездельники обычно составляют важнейший класс цивилизованного общества, - вздохнул коллежский асессор.
- И слава Богу, что мы ныне обитаем за пределами цивилизации, опустившейся столь низко, - твёрдо сказал Аполлон Аполлонович. - Вот уж воистину утончённое варварство!
- Повторяете Тютчева, - заметил его сотрапезник, поправляя салфетку.
- И что же? Хорошее повтори и ещё раз повтори... Шербет, распорядился он, и Мустафа тут же скрылся на кухню.
- Но ваше решение... Не дозволить публикации романа в Российской Империи на законных основаниях, чтобы не поссориться с французами, при том негласно поощряя распространение переводов. Тонко! Только вопрос - клюнут ли либералы...
- Клюнут, - уверенно сказал Аблеухов. - Либералы наши делают заключения механически, подобно автоматам. Ежели начальство что-то запрещает - так значит, это самое нужно всячески поднимать на щит. Тем более, хорошей либеральной литературы в России не появляется. Читали ль вы пресловутое сочинение Герцена?
- По долгу службы, - скривился Бугаев.
- И как?
- Любопытно... для любителей несвежих сплетен. Но к художественной прозе отношения не имеет, - молодой помощник пожал плечами.
- Вот-вот, - мстительно поддакнул старик. - Никого у них нет.
- Разве Боборыкин? - вспомнил Бугаев. - Хотя, конечно, никакой он не либерал, а просто фрондёр.
- Что Боборыкин? Сравнительно с любым европейским писателем средней руки весь Боборыкин - пфуй! - он сдунул с ладони несуществующее пёрышко.
Принесли шербет и горячее. Мустафа, напустив на себя командирский вид, принялся распоряжаться расстановкой блюд и приборов, как будто это были части и дивизии.
- А Толстого роман - не пфуй, - вздохнул Борис, прижимая вилкой кусок только что сдёрнутого с шампура кебаба и занося над ней нож. - Посудите сами даже с точки зрения материальной. Четыре тома. Шестьсот сорок пять персонажей. Охвачена эпоха в семнадцать лет. Вставки на русском языке...
- Велик почёт - вставки на русском! Я лично считаю лучшим достижением нашей словесности вот его, - он показал глазами на Мустафу. - Потому что они учат русский, а не английский какой-нибудь, хоть на английском написаны шекспировы сонеты.
- Это скорее по части побед русского оружия, - заметил Борис.
- Оно-то верно, - Аблеухов согнул палец крючком, как это он делал, желая высказать сложную идею, - однако и недостаточно. Я в плохое время тоже вот думаю о бренности наших усилий. Да, крест на Святую Софию мы вернули, что нам на небесах зачтётся. Но нет у нас тех, кто воспел бы сей подвиг на земле. Зато европейцы перелагают свои жалкие войны и поражения самым соблазнительным образом. А ведь книги суть летописи подвигов народных... Но на это есть одно существенное контрсоображение. Тут недавно презентовали мне сочинение китайского мудреца Сунь-чи. В котором сказано...
- Простите великодушно, Аполлон Аполлонович, - почти невежливо перебил нахмурившийся Бугаев, - но что за охота читать поделки Форейн-Офис? Вы же получше меня знаете, из какого места у всех этих древних мудрецов ноги растут. Теософия, будхизм, спиритуализм там всякий. А разгадка одна: англичанка гадит!
- Пшшшт, - Аполлон Аполлонович выставил сухонькую ладошку, - не учи учёного. Сочинение Сунь-чи переведено в гумилёвском ведомстве для внутренних надобностей.
- У Гумилёва китайцев переводят? Неужели?! - молодой офицер невольно выпрямился, глаза блеснули голубой сталью.
- Сиди, сиди... Теперь не в армии, чай. Если что, так это не сейчас. Мы ещё тут-то, в Царьграде, на новенького будем, - он кивнул в сторону окна, где за прозрачной шёлковой занавесью сиял золотом Босфор. - Столицу перенесли из Петербурга всего четыре года как. Закрепиться, окопаться - вот что на первом плане.
- Пока будем закрепляться да окапываться, англичанка Китай себе оттяпает, - огрызнулся Бугаев. - Ох, простите, ваше высокопревосходительство... Что там с мудрецом-то?
- Вот как раз очень кстати тот мудрец сказал: "твоя непобедимость находится в тебе самом, возможность твоей победы находится в противнике". Гумилёв в комментариях это изъясняет на примере двух пасхальных яичек. Знаете такое простонародное развлечение в России - колотить яйцо об яйцо? Чьё расколется - тот и проиграл?
Борис кивнул головой и вздохнул, вспомнив далёкий дом.
- Так вот. Крепость яйца определяется не толщиной скорлупы, а трещинками. Если скорлупа хоть чуточку надтреснута - всё развалится. Государства - те же скорлупки. У России скорлупа тоньше, чем у тех же англичан. Зато в нашей скорлупе мало трещинок. Наше общество единообразно и монолитно, противоречия между классами малы, интеллигенцию вывели на нет, либеральная оппозиция немногочисленна. Поэтому наше яичко до сих пор никто не разбил. А теперь подумайте: ну вот была бы у нас, скажем, великая литература, как у тех же англичан и французов. Фёдор Михайлович тоже ведь в молодости бумагу марал. Вообразите на минуту, что Достоевский, вместо того, чтобы искоренять крамолу, вложил бы все силы в карьеру писателя? Вместо того, чтобы бороться со злокозненностью и предрассудками глупцов, стал бы, напротив, угождать публике?