Вор лежал без движения и смотрел на меня холодным равнодушным взглядом. Клима он, казалось, даже не услышал.
– А мы тут люди случайные. Так же, как и ты… Или для тебя здесь мать родная? – с благодушной усмешкой спросил Клим.
– Да нет, – мотнул я головой.
– Ну, тогда ты наш человек. Мужик. И я мужик. И Доктор у нас мужик. – Клим показал на своего соседа, круглолицего мужчину с широким, раздвоенным на кончике носом. – И Гарик мужик.
Доктор лишь кивнул мне, а Гарик, полноватый парень восточной внешности, протянул мне руку. Я пожал ее и мельком глянул на Савана. Он продолжал смотреть на меня, но взгляд его не изменился.
– Все мы тут мужики, – сурово глядя на меня, продолжал Клим. – За некоторыми и, скажем так, почетными исключениями. Но законы у нас тут арестантские, и, если накосячишь, пеняй на себя.
Я кивнул. Дескать, все понимаю, да и косячить не собираюсь.
– Я смотрю, ты мужик не гнилой, поэтому бисер тут перед тобой метать смысла нет… В шахматы играешь?
– Да так, немного.
В шахматы я играть умел очень даже хорошо. Не болел ими, в кружке не занимался, но в городских соревнованиях участвовал. Даже до призового места доигрался, и второй юношеский разряд мне присвоили. Но сейчас мне не хотелось говорить об этом. И тем более играть.
Устал я очень, мне бы обосноваться на новом месте, отдохнуть. И Клим это понял.
– Давай, устраивайся. А потом подходи, чай будем пить.
Но я до чая просто не дотянул. Расстелился, лег на тонкий, с вырванной ватой, матрас поверх одеяла и тут же вырубился.
Телевизор мне спать не мешал. Во-первых, меня и пушка не смогла бы разбудить, а во-вторых, он просто не работал. Именно потому и не повезло мне, как сказал жирный Микола. Как оказалось, и без телевизора можно жить…
Что ж, в этом надзиратель был прав. Главное, что мне с камерой повезло, а все остальное – чешуя.
А с камерой мне, похоже, действительно повезло.
Глава 8
Встать, суд идет!.. От имени Российской Федерации… Судья оглашал приговор, и, будь у меня на голове волосы, они бы сейчас шевелились в такт жестким и суровым словам, которые вонзались в душу, как гвозди – в крышку гроба…
Лицо судьи расплывалось перед глазами, стены качались, почва уходила из-под ног. Я знал, что рано или поздно этот жуткий момент наступит, но в полной мере подготовиться к этому не смог. Мне казалось, что судья зачитывает приговор кому-то другому, а меня здесь как бы и нет. Сейчас кого-то приговорят к лишению свободы, под конвоем выведут из зала и отправят на этап, а я хоть и под впечатлением, но свободно пойду домой, где меня ждет любимая семья…
…Признать виновным по статье сто седьмой… Назначить Ромину наказание в виде лишения свободы сроком на три года с отбыванием в колонии общего режима…
Но покойником под крышкой гроба был я, а не кто-то другой. И в мою крышку вколотили три последних гвоздя, каждый длиною в год.
Я уже знал, что «загробная» жизнь существует, и даже провел в ней целых четыре месяца, но все равно состояние было таким, как будто меня отправляли в последний путь. И даже похоронный марш в ушах загудел…
Я поймал на себе взгляд жены. Варя смотрела на меня сочувствующе, но в ее глазах не было похоронной скорби. Она не хоронила меня, знала, что через два года и восемь месяцев я вернусь домой. А может, это случится и раньше. Сейчас, говорят, амнистия распространяется и на «мокрую» статью…
Три года лишения свободы. За убийство в состоянии аффекта… Именно такой срок мне и светил. И Вадим честно предупредил, что зальют мне по самые края. Ни условного срока не будет, сказал, ни ограничения свободы. И на два года лишения свободы надеяться нечего, не говоря уже о более маленьком сроке. Три года, и точка. Спасибо адвокатам, что удержали меня на сто седьмой статье. Не так уж это было и просто. И Толстоногов помог, и адвокат, и тому пришлось отстегнуть, и другому – процесс влетел в копеечку. И, как итог, три года лишения свободы.
Три года за убийство, которого я не совершал. Кто-то подставил меня, и сейчас этот кто-то живет в свое удовольствие, а я ухожу в потусторонний мир. Под конвоем ухожу. Варя крепится, старается хранить спокойствие, но слезы уже бегут по щекам…
Она будет меня ждать. И я должен сделать все, чтобы она меня дождалась. Это теперь моя главная цель. А страдания по поводу того, что меня осудили невинно, нужно засунуть в задний карман, зашив его суровыми нитками.
Тем более что, возможно, и не было никакого человека, который подбрасывал мне нож в машину. Возможно, Варвара выдумала его, чтобы я не чувствовал себя убийцей.
А она могла пойти на это, потому что любит меня. От всего сердца любит. И я обязательно вернусь…
И снова за спиной лязгают решетчатые двери. Меня ведут по тюремному продолу. В тюремную камеру. Но это уже блок для осужденных. И отсюда меня могут забрать в настоящую тюрьму, в ту, в которой отбывают наказание. Но тюрьмы не будет, потому что меня приговорили к зоне общего режима. Туда меня и отправят – этапом, по железным путям, проложенным на костях каторжников…
Я уже смирился с тем, что придется отбыть весь максимум по моей статье. Четыре месяца я провел в следственном изоляторе, и это большой минус от моего срока. Два года мне осталось и восемь месяцев. И время уже идет.
«Загробная» жизнь есть, и я в этом уже убедился. Более того, за четыре месяца освоился в ней «от» и «до», поэтому сейчас шел в камеру без содрогания.
И черта с два надзиратель сможет выманить у меня палку колбасы, которую я придержал на этот случай.
Но никто на еду меня разводить и не пытался. Контролер принял меня, молча сопроводил в камеру и закрыл за мной дверь.
Здесь не было ничего необычного. Знакомый метраж, такое же расположение спальных мест, и стол такой же, и люди за ним сидят. Но вентиляторов здесь нет, да это и не нужно. Зима уже на дворе, сейчас обогреватели нужны, а с этим здесь, похоже, напряг. И холодильника здесь не было. По той причине, что его просто быть не должно. Телевизор под потолком висел, но не работал. Скорее всего, «ящик» в полной исправности, но сейчас не время его смотреть. Распорядок в блоке для осужденных куда жестче, чем в следственном изоляторе.
И контингент здесь, как оказалось, выглядел куда жестче и грубее. За столом я увидел блатных, которые гоняли по кругу алюминиевую кружку с чифиром. Тяжелые холодящие взгляды, темные от лагерных ветров лица, хищные оскалы.
– Доброго дня! – поздоровался я, чувствуя, как от волнения немеют ноги.
Сидящий на краю скамьи арестант хмуро посмотрел на меня, кто-то что-то негромко ему сказал, он поднялся, нехотя шагнул ко мне, обдав тяжелым запахом гниющих зубов. Щеки у него были настолько большими и тяжелыми, что оттягивали нижние веки, может, поэтому его с желтоватыми белками глаза слезились.
– Первоход, – сказал он. Именно сказал, а не спросил.
– Ну, четыре месяца под следствием… – вздохнул я.
– Бизнес у тебя на воле.
И снова констатация факта. Мне вдруг показалось, что ноги отказываются держать мое тело.
– Ну, бизнес.
– Сто пятая? – На этот раз в его словах послышалась вопросительная интонация.
Он вроде бы и догадывался, за что меня закрыли, но сомневался в своем прогнозе.
– Сто седьмая.
– Ну, та же телега, – скупо улыбнулся слезливый. – Чего стоишь? Вон твое место.
И снова мне достались нары в непосредственной близости от дальняка. Но и в прошлый раз я не возникал, и сейчас должен был держать язык за зубами. Да и зачем возмущаться, если места здесь навечно ни за кем не закрепляются? В камере следственного изолятора народ перемещался постоянно – кому-то сразу на свободу пропуск выписывали, кого-то на суд вытаскивали, а там уже как кому повезет. Обратно после суда никто, как правило, не возвращался – или сюда, к осужденным, или на волю. А здесь заключенных будут на этап выдергивать, и я потихоньку перемещусь поближе к окну, как это было в СИЗО. Буду перемещаться, пока самого не телепортируют в морозные дали.
Контингент в этой камере в основном блатной, чисто уголовный, и на теплое к себе отношение, как это было в случае с Климом, я не рассчитывал. Но нужно было сказать спасибо за то, что мне дали спокойно разместиться на новом месте. Коротко поговорили, выявили мой статус и показали на место. А там будет видно, как со мной вести. Если чмо, будут опускать, если все путем, то и претензий не будет. Тихонько доживу до этапа… Что будет дальше, я не загадывал. Сейчас главное, здесь выжить. И хорошо, что пока все нормально…
Я застелил шконку, достал из сумки батон сырокопченой колбасы, пакет с конфетами-грохотульками, отнес на стол. Я ничего не говорил, арестанты все и так поняли. Кое-кто закивал, одобряя мой подгон.
Я не разглядывал своих сокамерников – ни к чему это, да и опасно. Народ здесь суровый, как бы не приняли неосторожный взгляд за вызов. Нельзя в неволе смотреть в глаза, особенно когда вокруг волки в человеческой шкуре.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...