Мама называла яйцевую капсулу ската русалкиным кошельком, но Бертон сказал, местное слово – «чертова торба». Капсула выглядела опасной, ядовитой, хотя на самом деле никому ничего не делала.
Флинн высматривала, не мелькнет ли серая штуковина, до самого пятьдесят шестого этажа, где автоматический подъем прекратился. Вчерашний балкон был откинут. Стекло, как назло, матовое. Гости наверняка разошлись, но хотелось пусть бы только заглянуть внутрь, понять, как там все было. Стрекозок будто ветром сдуло. Флинн быстро облетела дом, надеясь отыскать другое окно. Ни фига. И тоже ни одной стрекозки, как и с фасада.
Назад к матовому окну. Пять минут ожидания – не произойдет ли чего. Еще пять. Новый облет здания. Пар из решетки, которую Флинн раньше не замечала.
Как-то даже скучно без стрекоз.
В нижнем обзоре быстро проехал очень большой автомобиль с единственной фарой.
Окно деполяризовалось, как раз когда Флинн была уже на подлете. Темноволосая женщина что-то говорила невидимому собеседнику.
Флинн остановилась, предоставив гироскопам удерживать коптер на месте.
Никаких следов вечеринки. Комната выглядела совсем другой, как будто роботы-пылесосы устроили серьезную перестановку. Длинный стол исчез, вместо него появились кресла, диван, ковры. Более мягкое освещение.
Женщина, видимо, только что встала. Полосатые пижамные штаны, черная футболка. Прическа «со сна», какой она бывает только на очень хороших волосах.
«Следи за жучками», – напомнила себе Флинн, но их по-прежнему не было.
Женщина рассмеялась – наверное, каким-то словам невидимого собеседника. Интересно, это ее зад прижимался вчера к стеклу? С кем она говорит – с тем мужиком, которому тогда отказала в поцелуе? Может, у них все сладилось и они после удачной вечеринки провели ночь вместе?
Флинн заставила себя еще раз облететь дом, медленно, высматривая стрекоз, беглые рюкзаки, другие неожиданности. Пар больше не шел, решетка исчезла. Такое ощущение, будто дом живой, может, даже разумный. Женщина внутри смеется, высоко в чистом – без единой стрекозы – вечернем воздухе. При этой мысли Флинн ощутила духоту трейлера, взмокшие подмышки.
Заметно стемнело. Так мало огней в городе. И ни одного – в высоких башнях.
Завершая круг, Флинн увидела у окна обоих. Они смотрели наружу, мужчина обнимал женщину за талию. Чуть выше ее ростом, лицо как в рекламе, где не хотят подчеркивать этническую принадлежность, темные волосы, бородка, глаза холодные. Женщина заговорила, мужчина ответил, выражение холодности, которое заметила Флинн, исчезло. Женщина явно не успела его увидеть.
На мужчине был коричневый банный халат. «А ты много улыбаешься», – подумала Флинн.
Часть стекла сдвинулась, и одновременно от переднего края балкона пополз вверх тонкий горизонтальный стержень, таща за собой радужную пленку, похожую на мыльный пузырь. Стержень замер, дрожащая пленка превратилась в зеленоватое стекло.
Лицо мужчины напомнило Флинн эсэсовца времен ее работы у Дуайта.
Она трое суток провела на диване у Мэдисона и Дженис, даже в туалет бегала со своим старым телефоном, лишь бы не упустить шанс грохнуть этого типа.
Дженис заваривала ей травяной чай, которым Бертон велел запивать «будильник» – белые таблетки, их тоже дал Бертон. Сказал, из другого округа, там это дело лепят. И еще сказал, никакого кофе.
Эсэсовец на самом деле был флоридским бухгалтером, против которого играл Дуайт. И его еще никто ни разу не убил. Дуайт в боях не участвовал, только передавал приказы нанятых тактиков. Флоридский бухгалтер был сам себе тактик и маньяк-убийца в придачу. Когда он выигрывал (а это происходило почти всегда), Дуайт терял деньги. Такого рода азартные игры запрещены на федеральном уровне, но есть способы обойти закон. Ни Дуайта, ни бухгалтера выигрыши и проигрыши не колыхали, в смысле денег. Игроки вроде Флинн получали в зависимости от того, сколько противников уложат и сколько продержатся живыми в конкретной кампании.
У Флинн было чувство, что бухгалтеру нравилось их убивать, потому что они реально теряли. Не потому, что он круче, а потому, что им правда от этого плохо. Бойцы ее подразделения кормили детей тем, что получали от игры, Флинн платила за мамины лекарства. У многих не было другого заработка. Сейчас он снова перебил всех в ее подразделении, одного за другим, с кайфом, не торопясь, и теперь охотился на Флинн, пока она кружила по французскому лесу в снегопад, забираясь все глубже и глубже.
Потом Мэдисон вызвал Бертона, Бертон сел на диван рядом с Флинн, понаблюдал за ее игрой и сказал, как ему это все видится. Что эсэсовец, который ее выслеживает, все воспринимает неправильно. На самом деле это она его выслеживает. Или будет выслеживать, как только просечет, что к чему. Эсэсовец не просечет точно, он без оглядки прет по ложному пути. И еще Бертон сказал, что покажет Флинн, как это увидеть, только надо, чтобы она не спала. Он дал Дженис «будильник» и набросал на салфетке расписание приема. Бухгалтер во Флориде будет спать, оставляя своего персонажа на очень хороший ИИ, а Флинн – не будет.
Итак, Дженис давала ей «будильник» по расписанию на салфетке, а Бертон приходил по какому-то собственному расписанию, садился рядом и объяснял, как ему это видится. Иногда, пока он следил за игрой, Флинн чувствовала его дрожь, тот самый сбой гаптики. Бертон помогал ей нащупать собственное зрение – не научиться, сказал он, потому что этому научиться нельзя, а просто войти в воронку, которая с каждым кругом все ýже, а ты видишь все четче. И так вниз, вниз, до того самого выстрела через поляну, когда внезапный туман брызнувшей сквозь метель распыленной крови стал коэффициентом, с которым уравнение сошлось.
Она тогда была на диване одна. Дженис услышала ее крик.
У Флинн еще хватило сил выйти на улицу, прежде чем ее вырвало чаем. Она тряслась и плакала, пока Дженис умывала ей лицо. Дуайт отвалил тогда чертову уйму денег. Однако Флинн больше не ходила для него в разведку и вообще не ступала ногой в заснеженную военную Францию.
Так почему она вспомнила это сейчас, глядя, как мужчина с бородкой привлекает женщину ближе к себе? Почему, облетая здание, поднялась до пятьдесят седьмого и вернулась обратным ходом?
Почему, если это не шутер, она снова Легкий Лед с головы до кончиков пальцев?
14. Траурный гагат
Тлен, белая как мел, оттянула нижнее веко на левом глазу Недертона. Рука у нее была черной от татуировок – буйство рогов и крыльев, все птицы и звери антропоценового вымирания, штриховой рисунок, трогательный в своей выразительной простоте. Недертон знал, кто она, но не знал, где находится.
Она склонилась над ним, глядя почти в упор. Он лежал на чем-то плоском, холодном и очень твердом. Ее шею охватывало черное кружево – той черноты, которая поглощает свет, – застегнутое камеей с черепом.
– Что вы делали в сухопутной яхте Зубова-деда?
Зрачки в ее серых глазах были двойные, один над другим, маленькие черные восьмерки, – манерность, которую он ненавидел всеми фибрами души.
– И зачем выпили самый старый виски мистера Зубова, который я собственноручно законсервировал инертным газом? – произнес за ее спиной Оссиан. Было отчетливо слышно, как хрустнули его пальцы. – «Лишь пинта портера твой друг»[1], ведь я же вам говорил, мистер Недертон?
Ирландец и впрямь частенько повторял эту фразу, хотя сейчас Недертон решительно не мог понять, к чему она относится.
Оссиан принадлежал к типу дворецкого-громилы: накачанные плечи и ляжки, темная косичка, перевязанная черной лентой. Техник, как и Тлен. Они были партнеры, но не в сексуальном смысле. Обслуживали хобби Льва, приглядывали за его полтерами. А значит, должны были знать про Даэдру и Аэлиту.
Насчет виски Оссиан попал в точку: неэтаноловые компоненты в темных напитках. Следы, но способны вызвать тяжелое похмелье. Собственно, и вызвали.
Тлен отпустила его нижнее веко. Изображения животных, напуганные резким движением, вбежали по руке к белому плечу и пропали. Недертон отметил, что ноготь у нее ярко-зеленый и обломан по краям. Тлен что-то сказала Оссиану – обрывок фразы, похожей на итальянскую. Оссиан ответил на том же языке.
– Это невежливо, – заметил Недертон.
– Когда мы говорим между собой, шифрование обязательно, – ответила Тлен.
Их шифр менялся поминутно, чтобы не порождать фрагментов, достаточных для взлома: фраза, звучащая вначале как испанская, перетекала в псевдонемецкую. Не человеческая речь, а птичье чириканье, которое Недертону было сейчас еще отвратительнее речи. На каком бы языке ни говорила Тлен, Оссиан ее понимал, и наоборот.
Светлый деревянный потолок был покрыт глянцевым лаком. Где это? Повернув голову набок, Недертон понял, что лежит на полированном черном мраморе с толстыми золотыми прожилками. Сейчас мрамор как раз начал подниматься, потом остановился. Оссиан мощными руками схватил Недертона за плечи и перевел в сидячее положение.