– Кто‑нибудь видел, что здесь написано.
– Никто, ваше высокоблагородие, – хорунжий вытянулся под его испытующим взглядом.
– А ты, Алексей, читал?
– Мельком взглянул. Не до того мне было, – попытался улыбнуться корнет, – а что там?
– Важные бумаги, – уклончиво сказал полковник, – услуга твоя неоценима, а что до судьбы… Ты даже не представляешь, с чем свою судьбу связал. Слыхал ли ты такие слова: требуется пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное?
– Что‑то в этом роде говорил князь Козловский, царство ему небесное.
Невесело улыбнувшись, Мандрыка, будто для пожатия, протянул ему руку. Хорунжий заметил некоторую странность в жесте полковника – его рука, вместе с большим пальцем, легла в ладонь Корсакова. Но раненый, не обратив на эту странность внимания, слабо пожал протянутую руку командира.
– Сейчас врач будет, – сказал Мандрыка, – вот на ноги встанешь, уши то надеру. А за бумаги не беспокойся, я доставлю, куда следует.
Час спустя ординарец полковника покинул расположение полка, увозя в ташке пакет, с приказом доставить его князю Николаю Ивановичу Новикову в собственные руки.
Игорь Корсаков зевнул и поднял глаза к потолку. Потолок студии был стеклянный и сквозь стекло на Игоря смотрели звезды. Четкие и блестящие, словно вкрапления слюды в темной породе, они иногда расплывались туманными пятнышками, двоились и тогда он прищуривал глаза, фокусируя зрение.
«…эстетика больного ума умерла, выхолощенная ремесленниками от искусства, – говорит Леонид Шестоперов, – авангард выродился, концептуализм в кризисе. Кого сегодня удивишь посыпанной золотым песком кучей дерьма на холсте? Кто остановится возле инсталляции из гниющих отбросов, нанизанных на шампур над угасшим костром? Прошло время, когда критики искали и находили в русских художниках выразителей отвлеченных и духовно свободных направлений живописи, графики, инсталляций и даже перформанса, вынужденных скрывать свои работы от официозных деятелей воинствующего соцреализма…»
– Ты зачем мне эту херовину подсунул? – спросил Корсаков, роняя журнал на пол, – я тебе что, первокурсница из Строгановки, чтобы охмурять меня забугорными публикациями? Ты еще расскажи, в чьих коллекциях твоя мазня висит и за сколько на последнем Сотби ушло нетленное полотно «Путь жемчужины через кишечник черепахи».
– А что, очень даже неплохо ушло, – пробурчал Леонид Шестоперов, терзая зубами вакуумную упаковку с осетровой нарезкой, – черт, нож есть в этом доме?
– Тебе лучше знать, – пожал плечами Игорь, – твой дом.
Шестоперов рванул упаковку, куски рыбы вывалились на рубашку, на джинсы. Масло потекло по подбородку.
– Во, бля, – Леонид собрал осетрину, сложил ее на блюдце и ухватил масляными пальцами бутылку виски, – ну, повторим?
– Давай, – Корсаков взял стакан, – за что пьем?
– За тебя, Игорек! Вот ты смог, а я нет, – с горечью сказал Шестоперов. Как обычно, к исходу первой бутылки он стал сентиментально‑слезливым и завистливым, – ты смог остаться самим собой, не продать свое искусство, свой талант, свою душу…
– И живу, как последний ханыга, – добавил Игорь, – поехали, – он опрокинул стакан в рот, проглотил виски залпом и, нащупав пальцами маслину, закусил, сморщившись от сивушного привкуса заморского зелья.