Спутники успели подхватить ее, но миссис Байноу
забилась в конвульсиях и, вырвавшись из их рук, упала на тротуар.
И тут из кольца обступивших ее людей вылетел Мурлыка, сорвал с ее груди орхидею и, опрометью метнувшись обратно, бросился бежать в сторону
Мэдисон авеню.
Мне оставалось только одно, и я это сделал. Устремился следом за Мурлыкой. Во первых, взбреди кому нибудь в голову начать преследовать Мурлыку,
при виде уже начавшейся погони этот доброволец мог бы отказаться от своей затеи. Во вторых, я просто воспользовался благоприятным предлогом,
чтобы улизнуть. Хотя я уже не пролетаю стометровку за 10,7 секунды, бегаю я до сих пор прилично. Но и Мурлыка мчался, как перепуганный заяц, не
чуя под собой ног. Когда он добежал до Мэдисон авеню, я отставал шагов на десять. Мурлыка завернул за угол и, не сбавляя хода, подлетел к
остановившемуся такси, из которого как раз высаживались пассажиры. Мурлыка вцепился в ручку дверцы, но я уже был тут как тут. Мы кубарем влетели
внутрь и плюхнулись на заднее сиденье.
Таксист повернул голову и лениво осведомился:
– Привидение увидали, что ли?
– Угу, – промычал я, пытаясь отдышаться. – Мой приятель никогда прежде не посещал церковь, а тут вот заглянул, но при виде певчих вдруг
перепугался и дал деру. Дом девятьсот восемнадцать по Западной Тридцать пятой улице.
Таксист снова повернулся, оглядел всю улицу в поисках полицейских или иных преследователей, потом пожал плечами, хмыкнул, и мы покатили. Когда
мы проехали квартал, Мурлыка разинул было пасть, чтобы что то сказать, но я пригвоздил его к сиденью свирепым взглядом, и он покорно заткнулся.
У таксистов обычно острый слух, даже излишне острый, а мне бы не хотелось оставлять за собой лишние следы. Мы и так уже влипли по самые уши.
Поэтому таксисту так и не довелось что либо услышать, поскольку всю дорогу, вплоть до тех пор, пока машина не остановилась перед нашим
стареньким особняком, ни один из нас не раскрывал рта. Я первым преодолел семь ступенек крыльца, отпер своим ключом наружную дверь и впустил
Мурлыку в прихожую. Снял пальто, повесил его на вешалку, положил шляпу на полку и повернулся к Мурлыке, чтобы взять его пальто, но воришка не
спешил с ним расставаться. Он осторожно запустил руку в левый карман и бережно, держа стебель двумя пальцами, извлек из него розовую орхидею.
– Вот она, – гордо заявил он. – Выкладывайте башли. Я спешу.
– Попридержи лошадей, – сказал я. – Я еще должен взять кассу.
Я повесил его пальто, положил шляпу на полку, провел его через прихожую в гостиную, велел подождать, открыл звуконепроницаемую дверь в кабинет
Вулфа, вошел и прикрыл за собой дверь.
Вулф восседал за столом, заваленным кусками воскресной газеты. Он придирчиво осмотрел меня, убедился, что я с пустыми руками, если не считать
фотоаппарата, и рявкнул:
– Ну?
Я прошагал к своему столу, положил на него фотоаппарат и остался стоять.
– Да, сэр. Снимки у меня, орхидея у него. Но сперва я хотел бы…
– Где она?
– Минуточку. Он в гостиной, лелеет росток и не желает с ним расставаться, пока не получит башли. Деньги, по вашему. А как только он их получит,
то немедленно улепетнет. Между тем у нас кое какие сложности. Миссис Байноу упала на тротуар и билась в жесточайших конвульсиях, когда наш
приятель подскочил к ней, сорвал с груди розовый побег и задал стрекача. Это получилось настолько некрасиво, что я бы сам с удовольствием
схватил его за шкирку и сдал ближайшему полицейскому, но меня удержало лишь то, что миссис Байноу от моего джентльменского поступка проку бы
никакого не было, да и вы тут сидите, пуская слюнки.