Лев Гурский БАБА КСЮЧА
В 8.30 должны были звонить на первый урок, а ровно за десять минут до того сухая очкастая Ксения Леопольдовна по прозвищу Баба Ксюча, преподавательница русского языка и литературы общеобразовательного лицея номер 37 города Саратова, переступила порог учительской. И немедленно споткнулась о большую неудобную фанерную коробку, поставленную кем-то и зачем-то у самой двери.
— Эй, вы поосторожнее, — не оборачиваясь, буркнула вечный завуч Плетнева по прозвищу, разумеется, Плетка. — Там миксеры для нашей столовой. Ценные вещи и, между прочим, на казенные деньги куплены. Смотрите ничего не раскурочьте.
— Я постараюсь, — кротко ответила Ксения Леопольдовна, уже с пола. — Доброе утро всем.
Ценной коробке было хоть бы хны. Чего не скажешь о бывших с утра еще целыми колготках, разбитом в кровь колене и сумочке, чья хлипкая костяная застежка при падении легко оторвалась и улетела под шкаф с наглядными пособиями.
Географичка Мелехина по прозвищу Черная Касса, участливо заохав, присела на корточки рядом с Бабой Ксючей и стала собирать обратно в сумочку ее разбросанные по полу внутренности: связку ключей, две шариковые ручки, тусклую перламутровую пудреницу, пейджер в потертом футляре и рыжий вязаный кошелечек на пуговке.
— Кстати, Ксения Леопольдовна, — сказала Черная Касса, попридержав кошелечек в руке, — а вы сдавали на юбилей физкультурнику? По-моему, вы тогда бюллетенили.
— А сколько было надо? — без особой радости спросила Баба Ксюча, кряхтя подымаясь с полу.
О том, чтобы вытащить застежку из-под шкафа, нечего было и думать. Так что сумочку теперь придется придерживать еще и сбоку — чтобы все не высыпалось обратно. Колено саднило, но черт с ним, заживет, а вот новые колготки, считай, пропали. Тридцать рэ на ветер.
— Ерунда, всего полтинник. — Географичка выпрямилась и с намеком вложила кошелечек прямо в ладонь Ксении Леопольдовне. Не отвертеться.
— У меня только сотня, одной бумажкой, — сказала Баба Ксюча, приоткрывая кошелечек.
— Вот и отлично, этого как раз хватит! — объявила Ч. Касса. — Вы ведь за поездку в лес полтинник тоже не сдавали, правильно? Помните, нас в марте на автобусе возили? За ландышами, забыли? Отец Иннокентий, ну который православный факультатив ведет, тогда еще гармонь порвал.
Ни про какой лес, ни про какие дурацкие ландыши и тем более про попа с гармонью Ксения Леопольдовна, конечно, не помнила. Но проще было заплатить, чем при завуче признаваться в склерозе. В этом учебном году в лицей понабежали еще две русистки — свежие, глупые, румяные и жадные до чужих часов. На одну из них, сильно грудастую Марину, говорят, запал сам директор Гугин.
Баба Ксюча машинально встряхнула кошелечек, где теперь сиротски звякала мелочь — на троллейбус обратно еще как раз, но на маршрутку уже не хватит. До начала урока оставалось пять минут, а неприятности все шли косяком. В ящике стола обнаружился тараканище размером с полпальца. Потом долго не находились сочинения десятого «Б». А едва учительница загрузилась с трудом обретенными тетрадками (и кто их, интересно, сунул на верхнюю полку?), классным журналом, деревянной указкой и двумя томами Достоевского, как в учительской объявилась та самая сладкая парочка: Марина в гнусном розовом джемпере с рюшами и Гугин в умопомрачительном пиджаке цвета «металлик».
— О-о, Ксения Леопольдовна, здрасьте! — заулыбался директор. Марина колыхнула розовым бюстом, изображая приветственный кивок.
— Здравствуйте, — Баба Ксюча сделала попытку проскользнуть к двери между директорским пиджаком и Марининым бюстом.
Маневрировать с занятыми обеими руками и сумочкой-инвалидкой подмышкой было ужасно неудобно. Серебристая Сцилла и розовая Харибда мигом сомкнулись.
— Ксения Леопольдовна, голуба моя, — сказал Гугин тем задушевным голосом, каким он сообщал о всяких административных гадостях, — я слышал, у вас вышло некоторое… э-э… непонимание с одиннадцатым «А»?..
Баба Ксюча угрюмо промолчала. Дубина стоеросовая Жуков из одиннадцатого «А», играя силушкой перед девчонками, сломал через колено двенадцать портретов классиков в деревянных рамах, уперев их из кабинета литературы. И ничего ему за это не было: папа у дубины — первый помощник мэра. В школу Жуков-старший не ходил из принципа, с директором общался с помощью мотокурьера мэрии, а на простую литераторшу просто плевать хотел.
— …Вот я и говорю, — продолжал Гугин, — будет лучше, если мы ваши часы в этом классе передадим пока Марине Сергеевне… Временно, ясное дело, временно. Пока страсти не утихнут. Тем более что Марина Сергеевна — кадр молодой, энергичный, растущий. Пускай и управляется с оболтусами. Верно?
Баба Ксюча опять смолчала. Она была уверена, что молодой кадр может управиться одиннадцатым «А» только одним способом: если будет вести уроки топлес. Тогда внимание хоть половины класса будет обеспечено.
— …Ну и отличненько, — подвел итог Гугин. — Вы, Марина, приступите с той недели, согласно расписания. Вам, Ксения Леопольдовна, моя личная благодарность за понимание. И не опоздайте, дорогие дамы, на первый урок — это всех касается. Слышите, уже звонок! А кое-кому еще в другой корпус топать…
Литература в десятом «Б» была в этом же школьном корпусе, этажом выше, однако Баба Ксюча все равно опоздала минуты на полторы. Поскольку, задумавшись о своем, отмахала вверх четыре лестничных пролета вместо двух. Так что когда она, запыхавшись, вступила в класс, улей уже гудел вовсю, а к заранее написанной теме урока — «Самообман Раскольникова» — на доске прибавилась еще картинка: пупырчатый огурец в кудряшках и очечках. Под огурцом было выведено «грымза». Судя по кривому почерку, художество учинил Конев либо Мерецков. Либо Гена Гударьян. Но не проводить же дознание из-за одной «грымзы»? Ксения Леопольдовна поискала взглядом тряпку — стереть безобразие, — не нашла. Сделала вид, что никакой картинки вообще не заметила, и свалила свою тяжкую книжно-тетрадочную ношу на учительский стол.
— Здравствуйте, дамы и господа.
— Здрааа… — лениво отозвался класс.
Маленький твердый шарик из жеваной промокашки только чудом не попал учительнице в ухо и влип в первое «о» в слове «самообман». Шарик номер два угодил во вторую букву «м». Кажется, это постарался Родимцев с пятой парты. На пару с соседом Катуковым. Ксения Леопольдовна никак не могла понять, зачем в современные тетради по-прежнему кладут промокашки, если чернильными ручками давным-давно не пользуются. Неужто все для того, чтобы деткам было чем плевать в педагогов?
— Сегодня мы с вами продолжим разговор о великом романе Федора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание», — сказала Баба Ксюча, гордо игнорируя стрелков из трубки. — Прошлый раз я просила вас задуматься вот над каким вопросом: в чем неправота теории Раскольникова, которая и привела его к убийству. Кто из вас желает ответить?
С задней парты взметнулась рука. Это был Андрюша Власов — наглец и умница. Доводить учителей было его самым любимым развлечением. Ради этого он даже лазил в Интернет за дополнительной литературой. Набирал компромат на великих людей.
Баба Ксюча открыла журнал и поняла, что не спрашивать добровольца она не может: у того уже давно не было оценок.
— Ну хорошо, пусть Власов, — с сомнением проговорила она. — Мы вас слушаем, Андрей. Можно с места.
— Ни в чем, — широко улыбнулся наглец.
По рядам пробежали смешки.
— Что-что? — переспросила учительница.
— Я говорю, ни в чем, — любуясь собой, повторил Власов. — Раскольников не ошибался. Кто ведь такая эта ваша старуха Алена? Типичная барыга. Она что, проверяет откуда ее клиенты берут вещички для залога? Нет. Берет и сразу конкретно башляет. А если кто краденое или там с убитого снятое ей притаранит, старухе даже выгодней: вор, грабитель — он и на меньшее согласится, лишь бы свой налик получить. То есть, выражаясь юридическим языком, старуха сама провоцирует преступления, создает вокруг себя криминогенную зону. Всякая питерская шпана может воровать, убивать, потому что знает: Алена купит и в милицию не стукнет. Поэтому Раскольников, прибив процентщицу, спасает многие жизни. Зачищает территорию. Добро должно быть с кулаками.
— Погодите, Андрей, — озадаченно сказала Баба Ксюча. — Добро с топором — это уж чересчур… И потом, вы не забудьте про сестру Лизавету: ее-то, бедную, за что?
— Элементарно, — пожал плечами Власов. — Лизавета не виновата, факт. Но в каждой контртеррористической операции может пострадать мирное население, это всем известно. Во время «Норд-Оста», к примеру, сколько народа зазря потравили? Почти две сотни. А Раскольников, считай, обошелся малой кровью… Разве я неправ?