Станислав Родионов Тихие сны
Рябинин удивился своей усталости — не было ни томительных допросов, ни крикливых очных ставок, ни изнуряющего выезда на происшествие… Весь день тихохонько читал многотомное дело. Неужели сорок лет — возраст? Ему казалось, что теперь он утомится, просиди рабочий день у пустого стола. Но ведь прочёл два тома — с размышлениями, с выписками, с прищуренным вниканием в непонятные почерки…
Он вскочил, прижав пальцами дужки прыгнувших очков. Вспомнил — Иринка просила купить фломастеры. Рисовать рожи, которые выходили такими страшными, что она сама притихала от удивления. До каких часов магазины: до семи, до восьми?
Рябинин торопливо спрятал тома в сейф и схватил портфель, в котором ничего не было, кроме свежих газет да его дневника. Он уже потянулся за плащом, когда телефонный звонок остановил вскинутую руку. Какое-то малое время Рябинин так и стоял с поднятой рукой и ждал: показалось? Перестанут звонить? Ошиблись номером? Но телефон упорно трещал, словно видел, что хозяин кабинета стоит у своего плаща. Можно не подходить. Некоторые следователи так и делали: рабочий день кончился, никого нет. Аппарат не видит…
Рябинин опустил руки, подошёл к столу и взял трубку:
— Да?
— Сергей Георгиевич, хорошо, что не ушли.
— Стою одетый.
— Это пригодится, — пошутил прокурор чуть виноватым голосом, который обдал Рябинина нехорошим предчувствием. — Вам придётся выехать на место происшествия.
— Юрий Артемьевич, семь часов, уже заступил дежурный по городу…
— Всё так, но происшествие в нашем районе, попадёт дело к нам, вернее, к вам. А случай редкий.
— Убийство?
— Нет, кража ребёнка.
— О-о… Я таких дел и не расследовал.
— Вот и попробуйте. Машина сейчас будет, — окреп голосом прокурор.
Рябинин вяло опустил трубку…
Нет, одно дело он расследовал. Мамаша заскочила в магазин, а когда вернулась, то грудного младенца не было. Коляску с ним нашли за два квартала от магазина. Девочки-первоклассницы решили покатать малыша. На розыск и расследование ушло что-то около часа.
Он положил в портфель дежурную папку и подсел к столу…
Мир отодвинулся. Пропала усталость. Отлегли от сердца все заботы. Выветрились из головы два прочитанных тома. И даже семья отошла куда-то далеко, за туманную черту. Даже Иринка с фломастерами… Пришли беспокойство и нервная напряжённость, которые всё и вытеснили.
Рябинин спрашивал других следователей. Волновались многие, объясняя это тем, что на месте происшествия легко упустить важную деталь. Какой-нибудь окурок, какую-нибудь пылинку… Если бы только из-за этого. А расследуя дело, разве нельзя упустить деталь? Да какую там деталь… Ошибиться можно так, что потом век не забудешь. Но ведь не деревенеешь на допросах, нет ломкой сухости во рту на очных ставках, не тянет гастритная боль на опознаниях… Видимо, дело в другом. На месте происшествия следователь работает на виду, под десятком изучающих его глаз. Как артист, А человеческие взгляды — давят.
Машина зафыркала под самым окном. Рябинин вздохнул и опять потянулся за плащом…
Ехал он с сиреной, поэтому ожидал увидеть толпу. Но у дома и на лестничной площадке никого не было. Ни любопытных, ни работников милиции. Он позвонил. Дверь распахнул инспектор Петельников. Оказавшись в передней, Рябинин бросил скорый взгляд в комнату. И там никого, кроме расстроенного мужчины и заплаканной женщины. Видимо, потерпевшие. Ни понятых, ни экспертов, ни инспекторов…
— Где же все? — тихо спросил Рябинин.
— А тут никто и не нужен.
— Расскажи, в чём дело…
— Украли девочку пяти лет, она играла во дворе. Родители никого не подозревают. Свидетелей нет. Вот и всё.
Вот и всё. Даже нет места происшествия: ни следов, ни отпечатков, ни взломанных дверей.
— Когда это случилось?
— Примерно в двенадцать дня.
— Может быть, просто заблудилась?
— Проверены все отделения милиции.
— Вадим, а никого на примете не держишь?
— Мои примеченные думают, как бы от своих детей избавиться.
Рябинин снял плащ и вошёл в комнату. Родители посмотрели на него одновременно и вроде бы одним общим взглядом, хотя глаза отца темнели иконно, а глаза матери вряд ли что видели от слёз. И всё-таки их взгляды слились в немом вопросе: не принёс ли этот новый человек спасение от беды?
— Я следователь прокуратуры Рябинин, буду заниматься вашим делом.
Отец не ответил. Мать вроде бы кивнула. Но их общий взгляд распался — теперь они сидели каждый по себе.
— Мне нужно вас допросить.
— Господи, какой ещё допрос… — не сказала, а кому-то пожаловалась она, как жалуются богу.
— Мы всё сообщили, — отрезал муж.
— Но закон обязывает, — мягко возразил Рябинин.
— Я не могу говорить, — всхлипнула она.
— Допроси их завтра, — посоветовал инспектор. — Приметы уже разосланы, фотография на размножении…
— Попрошу завтра к десяти в прокуратуру, — чуть официальнее сказал Рябинин.
С потерпевшими — как с малыми детьми…
Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью…
…Юристы, да и он тоже, считают себя в первых рядах борцов с преступностью. Судья, дающий наказание. Нет, ближе к преступнику следователь, который допрашивает, — через стол. А ещё ближе? Тогда инспектор уголовного розыска — он ловит, дыхание в дыхание. Ближе некуда. Оказывается, есть — потерпевший. Он принимает первый удар, он в первых рядах борьбы с преступностью…
— Напрасно вы так убиваетесь, — бодро сказал Рябинин.
Они даже не ответили — только жена посмотрела на него внимательно: кто это? Следователь? Что это? Профессиональная задубелость?
— Во-первых, дети пропадают частенько, — начал врать он тем же бодрым тоном.
— Что-то не читал, — буркнул муж.
— Об этом не пишут. Во-вторых, почему вы думаете, что её именно украли? Да я вот только в этом году разобрался в пяти подобных случаях.
И он стал их придумывать один за другим, напрягая свою тощую фантазию, которой на последний случай и не хватило бы, не помоги инспектор — он рассказал о девочке, пропавшей на день из детского сада. Рябинин видел, как внимание, этот признак жизни, осветил лицо матери. Но муж сидел каменно, дико разъедая чёрным взглядом мебель в комнате.
— А если какие-нибудь… изуверы или насильники? — тихо предположила она.
— Вряд ли. В нашем районе лет десять этого не было, — быстро ответил инспектор.
— Ну, а если девочка украдена, то украдена женщиной, — заключил Рябинин почти радостно.
— Мужчины детей не воруют, не водка, — успел вставить Петельников.
— Нам от этого не легче, — сразу вскипел муж.
— Легче, — отрезал Рябинин, ибо его уверенность должна передаваться им. — Во-первых, девочка в заботливых руках. Не любящий детей ребёнка не украдёт. Во-вторых, мы её скоро найдём. Ребёнок не бриллиант, не спрячешь.
— А если её увезут в другой город? — спросила мать.
— Вокзалы уже перекрыты, — ответил инспектор.
— Завтра вас жду. До свидания, — попрощался Рябинин: ему показалось, что родителей он немного успокоил…
Они отпустили машину, побрели пешком.
Сентябрьский вечер обдал их уставшим за день ветерком. Как узнаётся осень в городе? Вот в такую теплынь? По ранней темноте. По долго не высыхающей лужице. По холодной струе воздуха, которая, взявшись неизвестно откуда, может полоснуть лицо. По запаху прелых листьев и трав, невесть как долетевшему из далёких лесов. По плащу на Рябинине, взятому на всякий случай.
— Как живёшь, Вадим? — спросил Рябинин, стараясь взглядом дотянуться до лица инспектора.
— Ещё не женился.
— Чего ж так? — усмехнулся Рябинин, зная, что вопросами о женитьбе Петельникова донимали.
— Не берут.
Каждая вторая встречная девушка примечала инспектора, выделяя его взглядом среди ровного потока лиц. И вроде бы каждая третья ему улыбалась. И каждая четвёртая готова была остановиться. Но одна нестарая женщина глянула и на Рябинина, а в следующий, послевзглядный миг он её узнал — год назад привлекалась как мошенница.
— В тебе ещё не проснулся инстинкт отцовства. — У Рябинина не выходила из головы покинутая квартира.
— Ты сказал о нём с каким-то благоговением…
— Благороднейший инстинкт.
— А ты не видишь тут некоторой несуразицы?
— В материнском и отцовском инстинкте? — удивился Рябинин.
— Слово «инстинкт» всегда стояло со словом «низменный».
— Это не о материнском.
— Мы говорим, что материнство священно. А это всего-навсего — инстинкт.
— Ну и что?
— Я как-то привык ценить интеллект, а не инстинкты. Тогда ведь и другие инстинкты священны, а? Секс, голод, сохранение жизни… Какие там ещё?
— Вадим, инстинкт материнства я тоже священным не считаю. Но на этом инстинкте держится материнская любовь — она вот священна.